По бокалу вечером

      Подобные вещи всегда были едины. Нельзя сказать, что она потратила слишком много времени на то, чтобы научиться управлять ситуациями и обстоятельствами, но некоторые моменты без её влияния продолжали плыть своим чередом. Невозможно держать всё и вся в своих ежовых рукавицах, а под вечер растирать истерзанные кисти рук. Нельзя иметь власть над всем — как, впрочем, и над собой. Неправильно быть для кого-то Богом, если в плане «божественности» у тебя не крутится какой-то винтик и заедает шарнир.       Ты можешь бесконечно долго сидеть за своим дубовым столом и считать человеческие потери; такие вещи всенепременно оставляют свой след на твоём уставшем сердце — бахвалься сколько угодно, что у тебя его нет, но в конечном итоге... В какой-нибудь пасмурный день ты обязательно всё вспомнишь и будешь по-детски картинно лить слёзы себе в подушку.       Женщина есть женщина — какой бы сильной она ни была. Коли говорит, что ей всё равно, смеётся в лицо опасностям, держит в руках пистолет — не верь. Рано или поздно она сломается. Ты наверняка этого не увидишь: она спрячется в своей комнате, попросит не заходить и скажет, что всё хорошо. Возможно, ты услышишь звон летящего в стену китайского фарфора; позже она скажет, что тебе показалось. Через пару дней увидишь, как на столе в гостиной красивым рядом выстроены бокалы из-под виски. Заметишь алкоголь на её губах, но женщина, конечно же, ничего не скажет.       Если всё станет совсем плохо, она начнёт прятаться. Не убегать от обязанностей — нет-нет, вовсе не так. Она выполнит всё, что ей предначертано, сделает это с лихвой. Расставит силы, раздаст задания, проконтролирует каждого, осмотрит раны солдат, передаст указания. А потом каким-нибудь тёплым вечером дама исчезнет, и никто не будет знать, где её искать.       Такие ситуации, разумеется, причастны к чему-то из ряда вон выходящему, но, признаться, всё бывает в этом мире. Женщина почувствует свой внутренний цейтнот, станет считать часы до момента, когда она уже не будет знать, как поступить. Всё будет валиться из рук, люди продолжат умирать у неё на глазах, а она — о да! — не покажет ни единой эмоции, а потом снова окажется у себя в комнате и спрячет лицо у себя в ладонях.       Она не любит, когда он приходит к ней именно в эти часы: у неё красное от слёз лицо, судороги по всему телу, истерика. Алукард всегда знает, что с ней и как с ней; разумеется, он мог бы не приходить и, так назовём это — переждать, но, то ли в силу своего удовольствия, то ли ради интереса, в очередной раз нарушает дозволенные границы.       Это всегда было своеобразным парадоксом. Вот, вроде бы, твой хозяин перед тобой — говорит тебе пойти прочь, а ты не шелохнёшься, стоишь и улыбаешься, потешаясь с его вида. По закону — нет, скорее, по регламенту — если тебе говорят уйти, ты должен выполнить эту задачу, но разве это когда-то его останавливало? Как-то раз Интегре удалось вывести его на беседу — ту, на которую она не решалась очень давно. Собрав в лёгких побольше воздуха, она спросила: — Когда мой отец говорил тебе пойти прочь, ты тоже продолжал стоять столбом? — Нет, Интегра, только ты у меня в порядке исключения. И она прекрасно помнит, как, находясь в состоянии глубочайшей злости, хотела сорваться с места и вцепиться ему в лицо. Вгрызться, разодрать на части, зная, что у неё ничего не получится. Понимая, что тратить силы бесполезно. Между ними никогда не было этой «железности»; они провели вместе слишком много лет (не по меркам Алукарда, конечно же), чтобы заботиться о дистанциях и правильных моделях поведения. Но однажды она сказала ему: — Не недооценивай меня. Если мне будет нужно, я найду способ свести тебя в могилу. — Слишком много гонора для зазнавшейся девчонки, — ответил он ей так спокойно и так славно, что она сразу и не поняла всю степень фамильярности с его стороны. Он никогда с ней так не разговаривал и, очевидно, сказал это назло её бушевавшим эмоциям. Тогда ей было шестнадцать. — Твои угрозы похожи на жужжание комара у меня над ухом, понимаешь? Тебе рассказать, какое количество комаров мне удалось прихлопнуть за всю свою долгую жизнь? Тогда она отчётливо слышала скрип собственных зубов.       Он доводил её всегда и везде. Брал на крючок, проверял на прочность. По юности она пару раз чувствовала себя какой-то побрякушкой, которой нужно было срочно получить проверенный протокол испытаний, чтобы без нареканий пройти в среду товаров массового потребления. — Ты никогда не испытывал ко мне уважения, которое оказывал моему отцу, — как-то напомнила она ему в очередной раз, на что он театрально закатил глаза, — я имею в виду не какие-то материальные вещи. Не задания и прочую... — Ересь, — деликатно закончил он, — к чему этот разговор? Тебе не хватает моего поцелуя в ножку и более низкого поклона? — Ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю. Тогда он не смог ей что-то сказать, но бросил в её сторону многозначительный взгляд, от которого у неё пересохло в горле. Чуть позже она попросила его уйти — и он не стал перечить, прошёл через дверь и захлопнул её. Ну, то есть, ушёл не как обычно — пройдя через стену, а «оказал услугу».       Чем старше становилась леди Хеллсинг, тем взрослее казались их отношения. Алукард, конечно же, продолжал воспринимать её, как маленькую девчонку, но никогда не показывал этого демонстративно. На публике это выглядело порой слишком вычурно и с иголочки, но ни у кого и никогда бы и мысли не возникло, что здесь что-то может быть «не так». Никто не мог бы себе и вообразить, что через пару часов этот мужчина скажет главе организации: — Тебе стоило быть смелее в разговоре с этим идиотом. Пора принимать взрослые решения, Интегра. — Я сделала всё правильно, — недовольно говорит она. — У меня возникло ощущение, что он выполнит все наши требования. — А у меня возникло ощущение, что я увидел воочию пищащего котёнка с нашивкой Хеллсинга на потрёпанной форме. О чём ты думала? — Невозмутимо поинтересовался он. — Точнее, о чём бы подумал твой отец, Интегра? Прогнуться под чужие условия, выполнить пару требований противоположной стороны... Нонсенс! В моей стране, Валахии, я напомню... В моей стране за такое местных воевод сажали ты догадываешься на что и куда... Это так, пища тебе для размышлений. Она стойко держалась до последнего. Смиренно шла вперёд, гордо запрокинув голову. Оказавшись в особняке, она в полнейшем спокойствии закрыла за собой дверь, сняла плащ, убрала пистолет в ящик стола. Сделала глоток воды, выдохнула и позвала его. Пара секунд обоюдного молчания. Между его головой и стеклянной бутылкой оставалась всего пара сантиметров, что он, разумеется, не мог не учесть: — Метко, знатно, но мимо.       Со временем она научилась слушать его: она стала разбирать, где настоящие советы, как распознать издёвки, понять наставления. Через пару дней после того случая она призналась ему, что тот её поступок был неправильным. На удивление, он не смеялся над ней, а только лишь качнул головой и сказал: — В следующий раз ты больше не совершишь этой ошибки. А пока всё в порядке.       Интегра, та повзрослевшая Интегра, у которой очки от усталости падают с носа, отныне советовалась не только с собой. Были вопросы, которые она могла решить лично. Были и те, что заставляли задуматься; Алукард участвовал всегда, когда на то была её воля. Рассказывал, как сделать лучше, объяснял, почему что-то делать не надо. — Почему? Почему так? — Потому что это логично, — наставническим тоном говорил он, — разве ты не понимаешь, что если согласишься на это, то потом какую кашу тебе предстоит расхлебывать? — С каким пор тебя заботит моя участь в этом процессе? — С улыбкой интересуется она. — О, — склоняется он над её лицом, — твоя участь меня очень заботит, девочка, я даже и не знаю, как сильно. Не хочется подбирать твои мозги с асфальта прямо перед носом у Максвелла — это как минимум. — Не называй меня так. Кажется, наклёвывается что-то интересное. Алукард садится перед ней за стол и с улыбкой крутит между пальцев автоматическую ручку. — Fetița mea. De ce nu pot să vă spun așa ceva*?       Интегра слышала, как он говорит на своём родном языке от силы раза два или три, но именно сегодня у неё по всему телу расползаются полчища мурашек. Это непонятное ей цоканье на согласных, перекатывающиеся слоги с придыханием. Она не хочет просить перевод сказанного, поскольку понимает, что снова нарвётся на его торги и бесконечные издёвки — пускай останется тайной, зато такой шаг будет для неё спокойнее. Опомнившись, она со стыдом видит — и он замечает её реакцию — как у нее на руках от этого чувства встают дыбом короткие светлые волоски. — Поговорить для тебя ещё? — Вкрадчиво интересуется он. — Тебе это нравится. А мне не сложно. Когда-то они условились, что мысли читать нельзя — и он нарушает это негласное обещание, цепляясь за её тихое «поговори» в голове. — Нет. — А мне кажется «да». В ответ Интегра распускает рукава рубашки и застёгивает пуговицы на манжетах. — Ты снова перегибаешь палку, — невозмутимо говорит она, — в связи с этим, прошу тебя удалиться. Больше всего на свете она терпеть не может, когда он над ней смеётся. Хохочет во все горло, обхватив себя поперёк груди, а потом надменно смиряет взглядом, мол, что за чушь ты мне тут говоришь? Как ты вообще могла подумать своим маленьким человеческим мозгом о таких вещах? — Ну, раз уж мы перешли на такие близкие отношения, может быть, наконец обсудим наши любимые вопросы? — И вернёмся к началу нашего обсуждения. Помнишь, я как-то говорила тебе насчёт отца и приказов? — Спрашивает она. — Я вижу, что ты наступаешь на одни и те же грабли. — Снова тебя не слушаю? Ну, такое бывает, — говорит он, широко улыбаясь, — у хорошей девочки всегда должен быть плохой мальчик. Если точка невозврата выглядит именно так, то Интегра совершенно отныне этому не удивлена. Вопреки всему, он не исчезает, когда в его голову стремглав летит хрустальная пепельница с десятком окурков. Всё совершенно иначе — он уворачивается, встаёт из-за стола и с невозмутимым видом разводит перед собой руками. — Зачем такие усилия, Интегра? Мы ведь так хорошо начинали. Жаль, что сейчас нельзя воспользоваться одной из её любимых политик — дама исчезнет и её никто не станет искать. Приказы она раздала, задания выполнила. А эмоции берут верх — и это самое гадкое, что могло с ней случиться. Во второй раз она показывает ему свои когти. Конечно же, Интегра не раз думала о том, что ей и так многое дозволено: будь это какой-то упырь, намеревающийся сцепиться с ним, Алукард не оставил бы ему и шанса. А тут он хохочет, разворачивает её к себе спиной и всё-таки успевает получить ногтями по бледной щеке. — Тихо, тихо, я перегнул палку, признаю. Он держит её поперёк живота — она вцепляется до крови ему в запястье. — Отец твой бы мне и секунды не дал за такое, Интегра, вот в чём дилемма, — с расстановкой шепчет он ей в затылок, — но, как ты говоришь, меня заботит твоя участь в этом процессе, посему полагаю, что Артур не примет это в расчёт.       Интегра старается дышать через нос, но получается трудно. От эмоций у неё краснеет лицо, дрожат руки, а от безысходности хочется выть. Спустя столько лет это слишком близко и неправильно, так не должно быть. Она успокаивает себя рокочущим «Он ничего тебе не сделает, ничего», забыв, что он уже давно ворвался в её сознание, и от этих причитаний его улыбка становится только шире, стоит ему начать рыться у неё в голове.       Через секунду она пытается схватиться за злосчастную ручку и, при удачном раскладе событий, со всей силы ввернуть её вампиру в глаз или куда бы то ни было, но он, очевидно, куда быстрее; надавливает ей на пальцы, сжимает запястье. Холод его тела обжигает ей спину. Больше она двинуться не может. И навыки рукопашного боя в её кондиции и ситуации не работают. Его лицо в непозволительной близости от её головы, и Интегра готова поклясться, что чувствует всеми фибрами души его улыбку. — Один-ноль, — шёпотом произносит он ей в ухо. — Продолжим до трёх или остановимся на этом? Интегра дёргается всем телом, но должного эффекта это не производит. Знала же с самого начала, что всё это бесполезно. — Не нужно, это лишнее. — Знаешь, давно хотела наконец-то это сделать, — сдавленно проговаривает она. — Просто для галочки в списке моих дел. — И у тебя получилось. Но продолжать не нужно, ты же понимаешь? Эта его фраза отражается в её сознании такой горячечной двусмысленностью, что к горлу подкатывается тяжелый комок. Похоже, что в этот раз он удовлетворён её молчаливым ответом, посему отпускает ей руки и делает шаг назад. — Вот и славно.       На следующий день она отказывается от предложенной сделки по наставлению треклятого вампира и с гордым чувством выполненного долга отправляется в город. Дама сбегает из-под крыла её кавалера, бродит среди пустынных вечерних улочек, выкуривает пару сигарет. В ближайшем баре она заказывает виски со льдом, прямо с бокалом выходит на улицу.       Он уже ждёт её снаружи — выследил, как же! — целует руку и отвешивает лёгкий поклон. Интегра в непонимании хлопает ресницами, а потом понимает, что... Уважения к её отцу было всё-таки больше. _________ Fetița mea. De ce nu pot să vă spun așa ceva* (рум.) — Моя маленькая девочка. Почему я не могу сказать тебе это?