***
Окно кабинета Каза было открыто. Инеж приметила это, пока шла по карнизу соседнего дома. Высота дарила ей свободу — не обременённую долгом перед Хаскелем и тем странным чувством, которое возникало у Инеж каждый раз, когда она думала о роли Каза в этой истории. Я стала неплохим вложением и ещё докажу, что умею быть полезной. Да именно так — польза, выгода, инвестиции. Ничего другого, ничего лишнего. И всё же интересно: какая дата выбита небесами на теле Каза? Инеж устроилась на подоконнике, внимательно посмотрела на ушедшего в свои мысли Каза. Со стороны казалось, что он просматривает расчётную книгу, но Инеж готова была поспорить: Каз задумался о чём-то другом. Возможно, о сегодняшнем деле. Каз заметил её не сразу. Он дал Инеж возможность стать Призраком — она не упустила этот шанс. Теперь он, застигнутый врасплох, невольно хмурился. — Опять подглядываешь? — Это профессиональное, — Инеж пожала плечами и перешла к делу. — Глессы сегодня уедут, как обычно. Уже загрузили в карету корзины с едой, игрушки Карла, сменную одежду, миниатюрные подушки — подарок родственникам, у которых они остановятся на ночь. — Какого цвета подушки? Издевается, значит. — Белые с голубой каймой. Каз скривился и провёл рукой по больной ноге — наверное, опять ноет. — Как банально. — Глессы совершенно обычные. «И счастливые», — добавила про себя Инеж. — Скорее обнаглевшие, — кинул Каз. — Но сегодня этот дурак Норман получит хороший урок. Самодовольные нотки в голосе Каза заставили Инеж передёрнуться. В его уверенности было что-то неприятное. Каз Бреккер — вершитель судеб, тёмный бог Кеттердама. На её вкус, слишком пафосно, слишком пошло. Неужели Каз действительно наслаждался этим? Иногда Инеж казалось, что за месяцы в «Отбросах» она поняла и узнала его. Потом по губам Каза пробегала вот такая торжествующая усмешка, и всё рассыпалось. Нормана Глесса ожидала месть за то, что он отказался платить за разгрузку своих кораблей в принадлежащей «Отбросам» Пятой гавани. Он стал владельцем торгового дома пару месяцев назад и сразу заявил, что не собирается вести дела с преступниками. Такое упрямство плохо сочеталось с его светлыми кудрявыми волосами, мягким двойным подбородком и датой на щеке. Инеж пару раз ловила себя на сочувствии к Норману и выкидывала это ощущение прочь. Подобные мысли не для Призрака из «Отбросов». Тем временем Каз встал со стула и подошёл к подоконнику. Теперь Инеж отделяли от него всего несколько сантиметров, но она знала: это ощущение близости обманчиво. Инеж прошлась взглядом по пальцам Каза, затянутым в тонкие чёрные перчатки. Может, он прячет руки, потому что именно там и скрывается дата? Ещё один вопрос без ответа. — Ты не пойдёшь сегодня к Глессу, — Каз встретился с ней взглядом. — Нужно проследить за Лаурой Браун. У неё в десять вечера намечается свидание. Лаура Браун была женой богатого купца. Инеж запомнила её из-за ярко-рыжих волос и явно не раз сломанного носа — Браун отличался вспыльчивым нравом. — Как скажешь, — Инеж кивнула, выдержав испытующий взгляд Каза. Всё-таки он стоял слишком близко — Инеж чувствовала лёгкий запах кофе и чего-то ещё, практически неуловимого. Каз наконец перевёл взгляд. — Привязываться к целям — плохая идея, Инеж. На этот раз в грубом голосе Каза не было ни насмешки, ни самодовольства. Его слова прозвучали так человечно, что на мгновение Инеж позволила себе обмануться: подумать, что Казом движет забота о ней. Он просто не хочет, чтобы я тратила время и силы на всякие глупости. — Ни траура, — сказала она вместо ответа, прежде чем исчезнуть за окном.***
«Ни похорон», — про себя ответил Каз, провожая Инеж взглядом. Хрупкая, ловкая, смелая. Если всё пойдёт так, как нужно, то вскоре она станет ещё и по-настоящему опасной. Проклятый локоть снова зачесался, будто намекал на что-то, будто метка давала знать о себе. В последнее время Каз вспоминал о дате, выведенной на локте его левой руки, чаще обычного. И каждый раз такие мысли приводили его к одному, незаданному, вопросу. Какого числа ты родилась, Инеж? Он не хотел знать. Он нуждался в ответе. Она всё равно никогда не будет моей. Между ними стояли её святые, пролитая им кровь и прошлое, которое никогда его не отпускало. Каз вернулся к столу попытался сосредоточиться на цифрах в расчётной книге. Хаскель велел всё тщательно проверить, но Каз поступил бы так и без этого указания. Хаскель получал наслаждение от того, что мог помыкать им. Думал, что мог.***
В кабинет Глесса Каз и Говард проникли через окно на втором этаже. Каз бы с удовольствием воспользовался дверью, но это могло привлечь внимание кого-нибудь из соседей. К тому же «Отбросы» не должны забывать, что для него нет препятствий. Жалость не тот материал, из которого можно построить карьеру в криминальном мире. Сейф, как и говорила Инеж, находился за семейным портретом Глессов. Ещё одна банальность от этих дураков с датами на щеках. Замок был сложным, но Каза это скорее порадовало — всегда приятно доказать своё мастерство. Он прислонил трость, которую до того сжимал подмышкой, к стене, чтобы при желании можно было легко до неё дотянуться, и принялся за работу. Говард сопел рядом, кидая на Каза короткие взгляды. Говард явно хотел, чтобы они побыстрее перешли к осмотру хозяйских спален — он имел слабость к блестящим золотым побрякушкам. Каз его понимал, хотя и не воспринимал всерьёз. Они оказались в «Отбросах» примерно в одно время, но Говард так и остался мальчиком на побегушках — сильным и твердолобым. Тут в коридоре что-то скрипнуло, Говард с молчаливого разрешения Каза направился к двери, чтобы проверить обстановку. Он сделал пару шагов, и тут дверь распахнулась — на пороге стоял Глесс. Перед собой он держал пистолет. Руки Глесса тряслись — он явно не привык к оружию. Справиться с этим дураком будет легко, надо только немного разговорить его. — И что ты тут делаешь? — спросил Каз, в упор глядя на Глесса. — Это я хотел спросить! Двойной подбородок Глесса при каждом слове подрагивал. Какое же у него отвратительное, рыхлое лицо и эти нелепые светлые кудри — они делали Глесса похожим на ангела-переростка. Напуганного, потеющего ангела. — Мы грабим тебя, — спокойно ответил Каз и открыл сейф. — Я сейчас выстрелю! Замри! — Глесс хотел казаться уверенным в себе, опасным, но его крики не могли напугать Каза. Тот уже всё понял про дельца: упрямый и сильный на словах, рыхлый — внутри. Очевидно, он бросил вызов «Отбросам», потому что был жадным идиотом. Глесс шагнул вперёд. Встревоженный Говард вытянул руки вдоль туловища. Каз осмотрел содержимое сейфа — его полностью заполняли солидные пачки крюге — и повернулся к Глессу: — Оплатил бы разгрузку в нашей гавани, и нам не пришлось бы тебя навещать, — Каз сделал шаг к Глессу. — Я выстрелю! — снова закричал тот. Каз чувствовал каждой клеточкой тела: если в этом кабинете кто-то и выстрелит, то точно не Глесс. — И что тогда станет с твоей женой и маленьким Карлом? — Каз вызывающе усмехнулся, чтобы стало ясно: его не просто так называют Грязные Руки. — Что вы с ними сделали? — голос Глесса задрожал ещё больше. Тут в игру наконец включился Говард — Каз всё ждал, когда же до него дойдёт. — Пока ничего, — сказал Говард. — Но они у нас… Глесс перестал следить за Казом. Секунда — и тот схватил свою трость, а потом нанёс точный удар по пальцам Глесса, сжимавшим пистолет. Делец закричал от боли. Оружие упало и покатилось по полу. Трость Каза прошлась по ногам Глесса, заставив его упасть. — Что ты со мной сделал, сволочь? — бормотал Глесс, который сейчас не мог шевелить ногами. Ответом стал мощный удар набалдашником трости по носу Глесса. Каз сплюнул и отошёл к сейфу. Тут раздался выстрел — Говард продырявил Глессу башку. Каз поморщился: — Слишком громко. Соседи могли услышать. Говард, брюки которого теперь были испачканы кровью и мозгами Глесса, подмигнул Казу: — Но мы ведь тут быстро, — Говард подошёл к столу Глесса и стал осматривать лежащие там вещицы. — А про сына ты вовремя сказал, Грязные Руки! И ещё имечко его… Призрак выяснила? Каз не ответил. В кабинете пахло наживой и смертью.***
Купцы, банкиры, мелкие дельцы — Инеж знала практически каждого из них — стекались в маленькую часовню на восточной окраине Кеттердама. Там Берта Глесс решила устроить церемонию прощания со своим мужем. Друзья, знакомые, соперники, завистники несли ему цветы: алые, словно кровь, розы; бордовые, точно воспаления на умирающем теле, астры; иссиня-чёрные, похоронные, тюльпаны… С утра Инеж пробралась в часовню и оставила у гроба Нормана белые лилии. Их тяжёлый аромат отгонит злых духов. После обряда душе Нормана предстояло покинуть этот мир, пока же она была уязвима. Вчера вечером Инеж пробралась к дому Глессов, заглянула в окно их спальни. Берта сидит на полу и смотрит в одну точку — кажется, что она рассматривает дверь собственной комнаты. Инеж чувствует: это не так. Берта явно не здесь. Её волосы покрыты чёрным платком — безжизненными, чересчур белыми руками Берта теребит крупный узел, завязанный под подбородком. Дверь приоткрывается, и в комнату заглядывает Карл. Он не кажется грустным, скорее потерянным. Подходит к Берте, тянет её за подол платья, пытается привлечь к себе внимание. Наконец та вздрагивает, точно только сейчас замечает сына. — Где папа? — спрашивает Карл. Вместо ответа Берта всхлипывает и прижимает сына к себе. Инеж хочет отвернуться, но она заставляет себя смотреть, впитывать их горе. Это всё моя вина. Для слежки за часовней Инеж выбрала небольшое покосившееся здание. Наверное, когда-то в нём располагалась торговая лавка с кабинетом управляющего на втором этаже, но место было невыгодным. Теперь заброшенный дом медленно разрушался. Инеж с трудом нашла достаточно крепкий участок пола среди прогнивших и готовых в любой момент надломиться досок. — Разве у тебя нет работы? — Каз осторожно поднимался по лестнице, прощупывая ступеньки тростью. В любой другой день Инеж поняла бы, что он тут задолго до того, как услышала этот режущий, царапающий сердце голос. В любой другой, но не сегодня. — Я всё успею, — ответила Инеж, отворачиваясь к окну, из которого так хорошо было видно часовню. Судя по звукам, Каз не собирался оставлять её в покое. Он дошёл до того места, где стояла Инеж, и прислонился спиной к стене. Поправил рукой съехавшую на бок шляпу. — Ты не должна тут быть, Инеж. Она всё-таки повернулась к нему: — А разве я в рабстве? Каз ответил ей тяжёлым взглядом. — Глесс был жадным идиотом, возомнившим, что раз мы бандиты, то можно с нами не считаться, — отчеканил Каз. — Пятая гавань принадлежит нам, и все, швартующиеся там владельцы кораблей это понимают. И они живы, Инеж. Её имя прозвучало как упрёк. — Кто его убил? — спросила Инеж тихо. — Я, Говард… какая разница? Инеж вздохнула. Каз был прав. Он и Говард действовали по ситуации, это она дала им неверную информацию. Это из-за неё Норману сегодня принесли столько цветов. Секунды складывались в минуты, становились тягучими. Сквозь окна Инеж видела, как люди подходят к гробу Нормана, — некоторые плакали. Каз стоял рядом с ней и молчал. Она всё ждала, когда он уйдёт, позволит ей попрощаться с семейством Глессов — таким счастливым в прошлом. — Глесс принял решение остаться дома в последний момент, — сказал Каз, будто бы и не к ней обращаясь. — В город внезапно вернулся банкир, который обещал дать ему денег. Инеж посмотрела на него удивлённо. Она узнала всё это вчера, но ничего не говорила Казу. Хотя и про её приход сюда ему тоже не полагалось знать. — Я могла бы остаться с Глессами подольше в тот вечер и всё узнать. — И опоздала бы на встречу со мной, — откликнулся Каз. В мире Каза всё было так просто, так беспощадно логично: Норман поплатился за глупость, Инеж не виновата в его смерти, дела есть дела. Она видела другое: любовь Глессов друг к другу, отчаяние Берты, маленького Карла, который ждёт своего папу вопреки всему. — Они с женой были счастливы, были соулмейтами, — сказала Инеж, тоже в сущности обращаясь не к Казу, а куда-то в пространство. Ей хотелось остаться одной, хотелось помолиться святым. Теперь удивился Каз: — Соулмейтами? Ты в это веришь? — Да. Почему он так на меня смотрит? Инеж перехватила пристальный взгляд Каза, и только потом поняла. Он смотрел на локоть её левой руки, который Инеж машинально начала тереть, когда отвечала. Слишком много мыслей, слишком мало самоконтроля. Хотя Каз тоже выдал себя — у такого внимания, такого удивления могло быть всего одно объяснение. У неё перехватило дыхание. — 12 июля? — спросила она. Каз шумно выдохнул и побледнел. — 5 сентября, — ответил он. Это был не вопрос: он точно знал, когда Инеж родилась. Он был её… В детстве Инеж сотни раз представляла момент объяснения. Неизвестный мальчик показывал ей свой локоть, на котором стояла её дата рождения, а потом они переплетали пальцы и обменивались коротким поцелуем в губы. В те времена Инеж не знала, что бывает после поцелуев или вместо них. Не знала боли, отчаяния, вины. — Договорим позже, — скорее проскрежетал, чем произнёс Каз, и направился к лестнице. Инеж смотрела на его прямую спину, обтянутую чёрной рубашкой. Каждый стук трости по полу, по ступеням отдавался во всём её теле. Каз уходил, а в Инеж проникал холод — забирающий силы, опустошающий душу. Она села на пол, обняла себя, чтобы согреться. Там, внизу, раздался шум: люди выходили из часовни — душа Нормана Глесса покинула Кеттердам.***
Ярко красная спелая клубника заполняет всю шляпу Джорди — соломенную, сплетённую мамой этой весной. Брат сидит на поляне за домом, ковыряет землю ногтем — возможно, опять ищет клад — и время от времени закидывает в рот крупные аппетитные ягоды. Каз подходит поближе, на ходу хватает горсть клубники из шляпы и легко уворачивается от подзатыльника — брат не собирается просто так отдавать свою добычу. — Возьми на кухне, — говорит Джорди и подвигает шляпу с клубникой поближе к себе. — А ты должен со мной делиться, — отвечает Каз и садится рядом. — Это раньше так было, но тебе скоро шесть. Каз жмурится — солнечные лучи пытаются залезть прямо ему в глаза. — Только в январе. Джорди не отвечает — наверное, вспоминает подаренных ему на недавно прошедший день рождения солдатиков. Каз тоже хочет себе праздник летом, а не зимой. Летом всё веселее. Он переводит взгляд на левую руку брата, потом — на свою. — И скоро ты встретишь…? — Каз замолкает на полуслове, но Джорди всё понимает, трёт свой локоть с датой: 5 сентября. — Думаю, нет, — Джорди тычет Каза в бок. — Мы их вместе встретим, как договорились. — Сестёр-близняшек? — спрашивает Каз то, что и без того знает. Раз у них с братом — «такая редкость», по выражению мамы — одна и та же дата на локтях левых рук, то нужно найти сестёр-близняшек. Они купят большой дом на четверых и будут питаться только пирогами с клубникой. — Джорди, Каз, ужин готов! — мама зовёт их. Братья смотрят друг на друга, а потом срываются с места, бегут наперегонки. Вдруг Джорди спотыкается и падает, это позволяет Казу первым уткнуться в мамин передник, пахнущий свежеиспечённой картошкой и малиной. От мамы всегда пахло малиной — Каз помнил это, а вот её лицо почти стёрлось из памяти. Но вроде бы она мягко улыбалась, когда слушала их фантазии о совместной жизни в большом доме. «Ты ведь понимала, что этого не будет, но не хотела расстраивать своих мальчиков? Верно, мама?» Каз стоял в переулке. Он облокотился о стену, чувствуя, что не сможет идти дальше, решать дела, если не успокоится. Вдох. Выдох. Вдох. Джорди — соулмейт Инеж. Был её соулмейтом. Какое безумие. Какая ирония. Там, в этом разваливающемся доме, Каз на секунду поверил, что Инеж скажет: «3 января». Нелепость. Она не для меня. Каз знал это и раньше. Как знал и то, что найти своего соулмейта не его путь. Общие ужины, пироги с клубникой, бег наперегонки с Джорди, мамин передник — всё исчезло вместе с Казом Ритвельдом, мальчиком из деревни, верившим в чудо, в своего брата. Каз Бреккер родился в Бочке ради мести, ради уничтожения Пекки Роллинса. Кирпичик за кирпичиком. Он поправил перчатки, стёр пятнышко с набалдашника трости — казалось, ворон следил за Казом, — и направился к своему клубу. Дела не станут ждать.***
Сначала Инеж думала, что Каз вскоре заговорит с ней. В конце концов, он обещал. Но дни шли — холод, сковавший Инеж после смерти Глесса, рассеивался, объекты для слежки менялись, — а Каз молчал. Молчал о главном. Давал ей поручения, покрикивал на «Отбросов», являлся на доклады к Хаскелю — вёл себя так, точно того разговора не было. Днём Инеж почти не размышляла об этом. Она отдавала все силы работе — больше не будет ошибок, недосмотров, не до конца собранной информации — и тренировкам с кинжалами. — Вот и твоя комната, — говорит Каз и закрывает за собой дверь. Инеж окидывает взглядом тесную комнатушку. Кровать, пара косых полок на стене — ничего лишнего. Инеж чувствует: постепенно это неуютное место станет её домом. Надо просто привыкнуть. — Хорошо, — отвечает Инеж, рассчитывая, что Каз уйдёт. Он кажется одновременно и пугающим, и притягательным. В нём — много силы и ещё больше боли. Инеж ощущает это инстинктивно, старается не углубляться в детали. Сейчас главное — вкус свободы. Она больше не девочка из «Зверинца». Она может идти дальше. — В «Отбросах» тебе придётся не только собирать сведения, Инеж. Она напрягается. В этом «не только» есть что-то зловещее. «Каз не станет пользоваться своей властью», — убеждает себя Инеж, прогоняя прочь мысли о чужих руках на своём теле, о синяках, которые так неохотно сходят с кожи. — Вот — держи, — Каз расстегивает свой плащ и достаёт что-то, замотанное в тряпку. Что-то оказывается кинжалом — искусно сделанным. Каз отдаёт ей оружие и добавляет: — Одного будет мало. Рукоять кинжала — для Инеж точно ключ к новой жизни. — Спасибо, Каз. Инеж протянула руку к тумбочке и погладила рукоять лежащего там Санкт-Петра — подарка Каза. Прошло полгода с того памятного дня, но казалось, что намного больше. Небо за окном её каморки было совсем тёмным — ещё одна безлунная ночь, накрывшая Кеттердам: его купцов, бандитов, сутенёров, жертв. По ночам бороться с мыслями о Казе было сложнее. Инеж снова и снова обводила пальцем дату на своём локте. 12 июля. Значит, Каз родился среди лета — жаркого, пылающего, иссушающего до дна. Не совсем в его стиле: зима — суровая, со снегами и льдами, закованная в свои белые одежды — лучше бы вписалась в легенду. Мысли Инеж прервал стук в дверь. Стук трости. — Входи, — громко сказала Инеж, одёрнув рукав рубашки. Каз не стал ждать повторного приглашения. Он вошёл в комнату, закрыл дверь и сел на скрипучий стул — обычно Инеж складывала там свою одежду. Сейчас она радовалась тому, что не успела раздеться. — Инеж, — грубый голос Каза разрубил тишину. — Ты должна знать. Я… я родился не 12 июля. — Нет? Но… — её голос дрогнул. Слов не было. Он продолжил так, будто не слышал её. — И всё же у меня на левом локте написано «5 сентября». Это правда. И ещё… Темнота словно сделала их ближе. Инеж почти не видела лица Каза, но в голосе его читала сожаление, тоску. — Я знал человека, — продолжил Каз, — …парня, рождённого 12 июля и с «5 сентября» на локте левой руки. Он… он умер, Инеж. В голосе Каза было столько горечи — от неё к глазам Инеж подступили слёзы. Она прикусила губу, чтобы сдержаться. «Кем тебе приходился этот парень, Каз? Другом, братом?» — Инеж не стала спрашивать. Он и без того сказал слишком много — подарил ей один из самых дорогих подарков. Сквозь волнение за Каза проступало смутное осознание: мой соулмейт умер, не будет никакой сказки. Она сцепила руки в замок, чтобы собраться с мыслями, чтобы не утонуть в эмоциях — своих, Каза. Ему явно было ещё тяжелее. — Я пойду. — Не надо, — остановила его Инеж. Каз не стал возражать. Им обоим сейчас требовался кто-то рядом. Инеж всматривалась в его тёмный силуэт, вслушивалась в постепенно выравнивающееся дыхание. Он приходил в себя, закрывался в своей броне. Чьей боли во мне больше сейчас — его или моей? О чём ты думаешь, Каз? Об этом она не могла спросить. Другой вопрос пришёл при очередном взгляде на его непокрытую голову: — Что с твоей шляпой? — Пала жертвой птичьего обстрела. Инеж улыбнулась. Привычный ироничный тон Каза успокаивал, давал надежду на то, что всё ещё вернётся на круги своя. Возможно, когда-то станет лучше. Она не заметила, как задремала.***
Следующий день у Каза был забит под завязку: встретиться с лейтенантом «Чёрных пик», подобрать хороших зазывал для Клуба воронов, переговорить с поставщиком материалов для утепления Клепки, дать взбучку Говарду, который разболтал довольно важную для «Отбросов» информацию. В свой кабинет Каз заглянул ближе к вечеру — тогда же он позволил себе вспомнить ночной разговор с Инеж. Она хотела, чтобы я остался. Каз спрятал приятное воспоминание поглубже в сердце — там, где бы и сам не смог его найти. Стянул с рук перчатки и взглянул на свой стол. На нём лежала шляпа — явно новая. Каз положил перчатки и повертел находку в руках: чёрная, с узким ремешком и широкими полями. Он примерил шляпу перед маленьким зеркалом в углу. То, что нужно. Каз ни секунды не сомневался в том, кто именно решил сделать ему подарок. Нужно признать — до недавнего времени таких людей вообще не существовало. Каз усмехнулся, представив Хаскеля с большой, перевязанной бантом коробкой в морщинистых руках. Отсмеявшись про себя, Каз взял со стола маленький клочок бумаги — записка лежала прямо под шляпой — и прочитал: «Спасибо, Каз». В комнате точно стало теплее. «Спасибо тебе, Инеж».