Морок

      Размеренный стук дождевых капель, разбивающихся о широкий купол чёрного зонта-трости, и вкрадчивый скрип прогибающихся под моими шагами иссохших досок, становятся превалирующими звуками, сопровождающими путь по обыденно шумному портовому причалу, сейчас превращённому в изолированный от общего течения пространственно-временного потока островок недвижимой тишины. Остановившись у заднего входа одного из многочисленных местных баров, я закрываю зонтик, отозвавшийся громким щелчком, и дёргаю выкрашенную в тёмно-бордовый железную дверь, с натужным скрежетом пружинного доводчика распахивающуюся наружу. Пройдя через пустующую кухню, оказываюсь в стыдливом алкоголическом полумраке питейного зала. Прислоняю зонт к стене и смахиваю с плеча несколько мелких капель, попавших на темную кожу плаща, рассматривая сгорбленную спину единственного посетителя, склонившегося над своей порцией высокоградусного зелья забвения.       — И снова здравствуй, Роланд Дискейн. Хотя я, конечно, предпочёл бы лицезреть тебя на прозекторском столе.       Стрелок медленно поднимает мутные глаза от покрытой липкими пятнами деревянной стойки, пытаясь сфокусировать на мне предательски рассеивающийся взгляд.       — Меня зовут Рональд Дикинсон, — нетвёрдым голосом сообщает он, прикладываясь к наполненному дешёвым бурбоном стакану. — И я твою рожу впервые вижу. Ты кто, мать твою, такой?       Я тихо усмехаюсь и занимаю соседний с ним табурет, постукивая по стойке металлическим корпусом бензиновой зажигалки.       — Рэндалл Флэгг, Уолтер О’Дим, Мартен Броудклоук… Как меня только не звали, — задумчиво отзываюсь я. — И как только не будут звать.       — Ты что, из этих, как их бишь там… Свидетелей Иеговы? — хмуро уточняет Стрелок.       Очевидно, на эту аналогию его работающий вхолостую мозг навела похоронная цветовая гамма моей одежды.        — Чтобы мы о главном не могли забыть, некто в чёрном где-то рядом должен быть, — нараспев цитирую я Джонни Кэша, крутя в пальцах сигарету, извлечённую из помятой пачки.       — Но ты всё-таки забыл лик своего отца, Роланд Дискейн.       — Мой отец погиб сорок лет назад.       — Знаю. А ещё ты потерял трёх лучших друзей. Не смог спасти любимую женщину. Предал того, кто тебе доверял. Оказался преданным той, кому доверял сам, поплатившейся за это жизнью.       Пока аварийно трезвеющий под напором холодного информационного душа Стрелок осмысливает мои слова, я неторопливо раскуриваю сигарету, выдыхая вверх крупные кольца сизого дыма.       — Кто тебя ко мне подослал?       — Ка, — отвечаю я, упираясь в глаза Стрелка насмешливым взглядом. — Знаешь, что такое «колесо Ка» на самом деле, Роланд Дискейн?       — Меня зовут Рональд Дикинсон, — с угрюмым упрямством повторяет он, тщетно пытаясь дотянуться до стоящей поодаль бутылки.       Зажав в зубах сигарету, я милосердно наполняю его стакан, устав от жалкого зрелища, кое являют собой разлагающиеся останки его прославленной меткости. Маслянистая жидкость с утробным бульканьем покидает чрево бутылки, вдаряя по обонянию прогорклым кукурузным смрадом.       — От перемены мест слагаемых сумма не меняется, — глубоко затянувшись, меланхолично отзываюсь я. — «Колесо Ка» — это коллективное беговое колесо для загнанных грызунов. Твой мальчишка сказал перед смертью: «Ну и пусть. Есть и другие миры, кроме этого». Он был прав. Однако дёготь в том, что рано или поздно в каждом из этих миров события приходят к общему знаменателю. Всегда и для всех. И надежда на лучшую жизнь в другом мире — это утопический оптимизм. Эквивалент ментального валиума.       Стрелок опорожняет свой стакан и вперивается в меня мрачным взглядом.       — И чем он хуже утопического пессимизма?       — Тем, что пессимизм даёт иммунитет от разочарования в конечном результате. Но это реализм, а не пессимизм. И всё это одинаково проигрышные жизненные позиции. Впрочем, нельзя проиграть, если возможность выигрыша противоречит правилам игры. В таком случае проигрыш и есть выигрыш.       — Ты что, под кайфом? — подозрительно интересуется Стрелок.       — Забавно, — со смехом замечаю я.       — Что?       — Ничего. Просто это самый частый вопрос, который мне задают в этом мире.       — Потому что очень на то похоже, — раздражённо бормочет Стрелок, слезая с табурета.       Я разворачиваюсь лицом к выходу, наблюдая за тем, как он прихрамывающей походкой направляется к двери.       — Там дождь, — вежливо предупреждаю я, делая последнюю затяжку.       — А здесь ты, — резонно парирует Стрелок.       Сняв плащ, я аккуратно размещаю его на свободном стуле и кладу поверх него ковбойскую шляпу. Закатав рукава рубашки, прохожу за стойку, сосредоточившись на внимательном изучении горячительного ассортимента. Выцепив взглядом знакомую горчично-жёлтую этикетку, извлекаю из стройных рядов пыльной стеклотары тёмную бутылку мексиканского кофейного ликера «Калуа». Компанию ему составляет неопознанная водка местного разлива. Наполнив чистый стакан кубиками льда, звонко ударяющимися о толстые стеклянные стенки, я смешиваю себе коктейль, отстранённо подмечая, что есть нечто абсурдно-семантическое в пристрастии Человека в Чёрном к «Чёрному Русскому».       Стрелок возвращается десять минут спустя, оглашая помещение грузным стуком рабочих башмаков.       — Снаружи творится какая-то чертовщина.       — Неужели? — лениво осведомляюсь я, перекатывая во рту деревянную зубочистку.       — Время… оно словно застыло, — поясняет Стрелок, вскидывая на меня удивлённый взгляд мутных голубых глаз. — Я трижды пытался дойти до дома, но каждый раз приходил сюда.       — Наверное, это всё потому, что мы с тобой ещё не закончили разговаривать, — участливо подсказываю я.       Тяжёло вздохнув, Стрелок хромает к стойке, берёт водку и отпивает прямо из горла, прикладывая ко рту рукав засаленной рубашки.       — Кто ты такой?       — Я твой вечный антагонист, Роланд Дискейн. И мне страшно надоело носить этот сомнительной почётности статус. Каждый раз повторяется одна и та же и история: ты доблестно пытаешься прорваться сквозь тернии к Тёмной Башне, я подло пытаюсь тебе помешать, один из нас убивает другого, чтобы продолжить самозабвенно наступать на старые грабли. Это как паршивая видеогра с бесконечным рестартом, дающая иллюзию открытого мира, где свобода представляет собой выбор между заскриптованными сценариями с общим для всех персонажей рекурсивным финалом.       — Я понятия не имею, о чём ты вообще толкуешь, — реагирует Стрелок на мою речь после минутной паузы. — От меня тебе чего надо?       Настаёт мой черёд тяжко вздохнуть. Мне кажется, что нас разделяет непреодолимый интеллектуально языковой барьер. Идя сюда, я наивно полагал, что амнезия значительно облегчит процесс переговоров, но помимо ослиного упрямства Роланд Дискейн обладает ещё одним замечательным непреложным душевным качеством — у него с ходу получается доводить меня в любом из миров.       — Держись подальше от маяка, — прошу я, нахлобучивая на голову шляпу.       — Откуда ты узнал про маяк? — настороженно спрашивает Стрелок, машинально потирая трёхпалой ладонью подбородок, покрытый угольно-серой щетиной. — Я никогда никому о нём не рассказывал.       — Твоя фатальная одержимость фаллическими архитектурными объектами распространяется на весь мультиверс, — коротко хмыкаю я, облачаясь в плащ.       — Почему я не должен к нему приближаться?       — Потому что когда ты приблизился к нему в прошлый раз, ты потерял трёх друзей и три пальца, Роланд Дискейн. Странно, что мне нужно это тебе объяснять. Кораблекрушение породнило тебя с бутылкой, и когда твоя жена во время очередной ссоры сбежала в мотель, она заживо сгорела в номере из-за вспыхнувшей старой проводки. Башня уже отняла у тебя почти всех, кто был тебе дорог. И она заберёт у тебя последнее, если ты снова прислушаешься к её зову.       Подхватив зонтик, я выхожу на улицу, вставая под козырёк крыши. Закурив, равнодушно смотрю на крупные хлопья снега, медленно падающего из свинцовой небесной утробы.       — Ты назвал себя моим заклятым врагом, — задумчиво говорит Стрелок, вышедший следом за мной. — Так почему ты мне тогда помогаешь?       Дрожащими пальцами вытащив сигарету из предложенной ему пачки, он чиркает спичкой об отсыревший коробок, всколыхнув ледяной воздух едким запахом серы.       — Не ты один всё теряешь, Роланд Дискейн, — отвечаю я, стряхивая пепел на белоснежный саван, укрывающий голую землю. — А если правила заведомо проигрышной игры нельзя изменить, остаётся лишь попробовать перестать играть.       — А если и это ничего не изменит?       — Значит, придётся прибегнуть к блефу, — пожимаю плечами я. — Фокус в том, что порой бывает очень сложно его распознать.       Хриплое карканье, исторгаемое моим горлом, напоминает издевательский смех.       Стрелок просыпается в холодном поту, с трудом разгибая одеревеневшие пальцы, судорожно сжимающие смятую простынь. Слушая лихорадочное биение своего сердца, он разглядывает потолок, размышляя о содержании странного и пугающе реалистичного сна, посетившего его этой ночью. Движимый желанием промочить пересохшее горло, он спускает ноги на дощатый пол, но замирает, заметив на подушке посторонний предмет, чернеющий в бледном свете луны, струящемся из раскрытого окна.       — Чертовщина, — растерянно шепчет он, поднося к усталому лицу воронье перо.