Многогранное

Что-то не так. Саске до последнего казалось, что происходящее — сущие пустяки. Может быть, у Сакуры месячные — ему что, допрашивать ее, чтобы узнать? Но сейчас он наконец осознал это бесповоротно: все летит к чертям. Они уже полгода путешествовали вместе. Полгода делили кровати в захудалых отелях, но чаще — мокрую траву в тенистых лесах. На сон — восемь часов на двоих: с двенадцати ночи до пяти утра дежурит Учиха, а с пяти до восьми — Сакура. Обычно они оседают у крупного дерева на небольших полянках: разводят мелкий костер для тепла и готовки ужина, быстро и молча перекусывают, а потом отдыхают. Позвоночник Саске абсолютно привык к полулежащему положению для сна — он подпирает спиной ствол дерева, а Сакура ложится рядом, разметав волосы по его плечу, а рукой опоясав его торс. Чем ближе, тем теплее. Сейчас не холодный сезон, поэтому у них нет при себе походных одеял или спальных мешков — только собственные утепленные плащи. Харуно всегда дрожит ближе к трем часам ночи, когда воздух по-особенному влажный и промозглый, а костерок уже тлеет. Тогда Саске услужливо кутает ее в полах собственного плаща, вздыхая над ее особенной хрупкостью, просыпающейся тогда, когда сама Сакура спит. Иногда он отдает ей свой плащ целиком — ему и без того нормально, если она теплится под боком. Путешествовать с Харуно комфортно — моментами даже лучше, чем в одиночестве. Она всегда поспевает за ним, не отставая, говорит в меру много и, в последнее время, исключительно по делу и всегда делится собственной порцией ужина, если наелась сама. Еще она умело ставит рыболовные сети и знает десятки съедобных трав и кореньев, поэтому ее рыбный суп всегда очень питательный и вкусный. Но уже неделю все медленно, но оттого не менее стремительно менялось. А что произошло-то неделю назад? Они двигались за продовольственным обозом в одной из южных стран — от силы пять повозок и шестнадцать человек. За оказание защиты их каравану кочевники угощали их бурым рисом в обед и жасминовым чаем перед сном. Путь неблизкий, а компания и теплая пища только к лучшему. Так говорила Сакура, а он в ответ лишь тактично кивал, соглашаясь с ее правотой. В ночь они больше не дежурили, а дремали в спальном мешке — одном на двоих. Саске помнил, с какой радостной улыбкой она жалась к его широкой груди, что-то бурча под нос о том, какое сегодня красивое небо. Он клевал носом ее макушку, путал дыхание с сухими волосами. От этого было очень спокойно на душе, а спалось как никогда крепко. А потом на них напали. Кажется, это была парочка нукенинов из страны Ветра — для Учихи сущий пустяк. Но у Харуно был другой план: она попросила Саске охранять обоз с провизией, где спрятались дети, а атаковать хотела сама. Он не послушал и напал самостоятельно — для него эта битва дело пяти минут, а Сакуре безопаснее будет просто обождать. Когда он протирал меч после поединка, то заметил краем глаза, как Сакура оперирует ребенка — мальчишку лет десяти — сама при этом вся перепачканная в пыли. Кажется, одной из техник врага зацепило именно ту повозку, которую защищала Сакура. Ей и самой досталось, но Саске видел, что эта рана для нее пустяковая. Однако, пришлось остановиться на привал. Обоз ушел вперед — они не могли не соблюдать сроки. Сакура тогда мучилась всю ночь в холодном поту — она сказала, что ее зацепило отравленным сюррикеном, но яд — простой, организм поборет его сам. Учиха лишь хмыкнул в ответ над тем, что она теряет сноровку, раз подставляет тело под атаки. Харуно проигнорировала, спросив в ответ, будут ли они сегодня заниматься сексом. Саске сказал ей отсыпаться и принялся разводить костер. Сам он в ту ночь не спал: как бы он ни высмеивал ее неуклюжесть, его самого зацепило в районе икры. Он специально пропустил этот удар, чтобы огорошить противника и проткнуть его грудину мечом. Но рана оказалась глубже, чем он думал, отчего ныла и саднила, покрываясь гнойной корочкой. Наверное, там тоже был яд. Учиха специально занял пост стоя в эту ночь — если Сакура опять прижмется к тому боку, где он может кутать ее плащом и накрывать талию единственной рукой, то она обязательно зацепит его ногу. Лучше пусть рана заживет сама. На следующую ночь стало полегче — передвигаться он мог без ощутимой боли, а лечебная повязка не давала зацепить воспаленный покров. Сакуре он говорить про ранение не стал — она сама вся зеленая после той атаки. Когда в этот раз она примостилась по другую сторону ствола от него, он насторожился в первый раз. В пять утра Учиха разбудил ее, чтобы поспать и самому, но ему впервые за эти полгода было холодно ночью. А потом… Она перестала говорить. Саске заметил не сразу — такое бывало и раньше. Однажды он, не подумав, буркнул ей что-то о том, что слушать про цветочный магазин Ино ему не интересно. Харуно тогда решила построить из себя обиженную и не говорила с ним сутки — на большее ее не хватило. Но в этот раз молчание подозрительно растянулось — она не произносила ни слова уже с неделю. Пропало ее «доброе утро» — привычное приветствие, когда он будил ее для смены. Вслед за ним исчез и утренний сухой поцелуй. Она перестала сообщать, когда отходит в туалет или набрать воды. Не было никаких «приятного аппетита» или «я положила тебе порцию побольше» — более того, она перестала ловить рыбу и на него тоже. Он давился переваренным рисом, угрюмо наблюдая за ней из-под нахмуренных бровей. Обычно после ужина она всегда спрашивала, будут ли они сегодня заниматься сексом. Но она молчала. Молчала, обходила стороной дерево и, как по часам, засыпала в двенадцать ночи, кутаясь с ногами в светло-сером плаще. А сегодня он осознал, что все ее глупые выходки не просто несмешная шутка, но что-то серьезное. Когда они добрались до отеля, она обогнала его в вестибюле и оплатила себе отдельный номер. Ему осталось лишь внести плату за себя и лечь отдохнуть на холодные и жесткие простыни одноместной кровати. Было около четырех дня, но тело устало ныло еще в пути — этой ночью он совсем не будил ее и позволил выспаться, отдежурив сам. Саске думал, что по прибытию в отель он даст ей немного денег, чтобы она прошлась по местным торговым улочкам, а сам отоспится. Тем не менее, предназначенные для безделушек Харуно монетки все еще дребезжали в боковом кармане походной сумки. И сна — ни в одном глазу. Саске нервничал. Не совсем потому, что понял, что действия Сакуры — скрытый протест какому-то его действию, но потому, что он понятия не имел, что ему с этим делать. Учиха помнил каждый ее вымученный вздох, когда она просыпалась на этой неделе, стоило ему накрыть ее собственным плащом. Она смотрела по-дикому — как лесной зверек, которому человек сует закуску, но тот не хочет брать. Еще в его голове вертелось воспоминание о ее губах — сжатых в тонкую полоску, сухих и обескровленных. Этим действием она будто сообщала: я молчу. Она и молчала, а он — молчал в ответ. Что-то было не так! Саске почувствовал, как в горле забивается животный рык непонимания и разочарования. Последнее не столько в ней, сколько в себе. Творилось что-то не то. Почему он не спросил у нее, что произошло? Конечно, потому что она сама должна сказать, если ей это надо. Сакура прекрасно знала политику его чувств: если хочешь, чтобы он сказал, что чувствует, попроси. Это не значит, что он не любил ее. Он просто не думал, что ему об этом надо говорить. И так со всеми иными чувствами. Политика распространялась и на действия: хочешь, чтобы он почистил рыбу, попроси, не вымученно строй глазки в надежде, что он поймет. Хочешь сменить позу в постели — попроси, а не дергай бедрами, сбивая его с темпа. Он же просит, когда хочет, чтобы она сделала минет. Почему ей сложно? Он никогда не думал, что не договаривает или не совершает должного. Конечно, ему не было сложно поделиться с ней последним кусочком, если она просит, или лишний раз признаться в своих чувствах, просто… Ему было откровенно сложно ее понять. Он всегда говорил, что она для него — распахнутая и исчитанная вдоль и поперек книга, содержание которой он знает и помнит наизусть. Это было не так. Он понимал, что ее чувства и переживания — сложные для его понимания. Она была трепетной, живой и яркой, а он на этом цветастом фоне блекнул в сиянии ее эмоций. Иногда Саске тоже хотел быть таким — например, так же краснеть, как она, когда они раздевались целиком, или бесшумно смеяться, когда в магазинчиках говорят, что они очень красивая пара. Сакура никогда не стеснялась собственных переживаний и эмоций: на ночь непрестанно шептала ему на ухо, что любит его, всегда открыто благодарила за любой услужливый жест с его стороны, даже в постели не сдерживала себя и всегда очень громко стонала. Саске не был таким — все эмоции жили сугубо в его душе и наружу выползали лишь изредка, дабы потеплиться в свете ее улыбки. Но он готов был поспорить и все деньги поставить на то, что внутри него роятся эмоции ничуть не меньшие, чем у Харуно. По крайней мере, ему так казалось. Потому что они рвали грудь на куски. Потому что он все силы вкладывал в то, чтобы удержать их там — ему казалось, что их проявление просто… неуместно, что ли? Все месяцы их отношений Учиха наблюдал за ней с нескрываемым — ему, действительно, казалось, что спрятать этот интерес просто непосильно — любопытством и наслаждением. За время этого безмолвного исследования он осознал, что ее чувства — такие… Многогранные! Это порождает даже некую непредсказуемость: не знаешь, как она поведет себя в той или иной ситуации. Она может быть самоуверенной и бойкой, как Наруто, жесткой и упрямой, как Тсунаде, сосредоточенной и скрытной, как Итачи. А он, Саске, всегда один и тот же. Молчаливый, сухой, но при этом восхищенный Сакурой и влюбленный по уши, пусть это и бывает сложно разглядеть. А еще Харуно особенная в том, что прекрасно понимает, какие чувства она испытывает. Именно от этого ей просто говорить. А у него самого в груди эмоции с каждым днем новые и непривычные настолько, что ему даже сложно их ощущать. Потому он и рассказывает только о том, в чем уверен точно: например, что ему нравится, какие у нее мягкие волосы, что она вкусно готовит овощной суп и что она очень хороша в той позе, когда она сверху. Саске даже кажется, что он слишком тривиальный для нее. Это ему должно быть сложно с ней, а не наоборот! Но в данный момент оскорбленная и обиженная Сакура, а не он. Саске лежит на кровати, положив руку поперек живота — прямиком так, как это всегда делает она. Но его кожа холодная — не греет ни тело, ни душу. А в этом номере отеля так прохладно, что ему только и хочется, чтобы она спала под его боком — мягкая, родная и очень приятно пахнущая кокосовым маслом. Действительно, он только сейчас заметил, что за дни ночевки вне ее объятий его одежда совсем пропахла им самим. Обычно его перебивал приторный запах ее тела и бальзамов для кожи. А теперь он пахнет глиной, костром и травой — ничем больше. От этого даже в носу свербит с непривычки. А еще тут, в номере, слишком тихо. Конечно, Саске тишину любил — в ней мысли всегда четкие и уловимые. Но… Уж лучше бы она бубнила ему под ухо. Пусть даже любую несуразицу. Как там, про магазинчик Ино, например? Да хоть что-нибудь… У нее речь такая успокаивающая, что он всегда тонет в ней и теряется, не в силах слушать внутренний голос и думать о своем. Раньше ему это не нравилось, потому что сбивало с толку — куда же пропадают его хладнокровие и сосредоточенность? Но теперь собранность и сдержанность вернулись, разбавив одиночество холодного номера. Но зачем-то привели вместе с собой обеспокоенность и злость. Вот сейчас, если бы она лежала рядом, то обязательно бы убрала его челку за ухо, скользя по его коже своими аккуратными пальчиками. Потом, как она это делает обычно, поцеловала бы его в висок, а он бы хмыкнул от того, какое у нее громкое и тяжелое дыхание. После она заговорит — спросит, не устал ли он, предложит успокаивающие травы или массаж. Когда он откажется, она… Нет, она не станет справляться, будут ли они спать сегодня. Когда их объятия такие трепетные и сокровенные, она не спрашивает, а просто целует глубже и крепче, чем обычно, с силой обхватывая его под шеей рукой, а коленкой скользя от его бедра к торсу. Если он не дернется, то она усядется к нему на живот. Если он отвернет голову, то она просто уляжется рядом, уткнувшись носом в его плечо. Но он никогда не противился. Иногда она читает вечером — в гостиницах всегда, а в лесу только тогда, когда они разводят достаточно большой и яркий костер. Изредка она, забрав выбившуюся прядь волос за ухо, отрывается от строк и говорит ему какой-нибудь интересный вычитанный факт. Саске дернет уголками губ. Но черт, ее же тут нет! Зачем он размышляет о том, чего не случится? Раз не судьба, то зачем додумывать? Он ведь никогда так не делает — это лишь пустая трата времени. Отчего на душе так противно, будто он сделал что-то не так? Еще хуже — он не понимает, в чем же именно он облажался. Может, она оскорбилась тем, что он недооценивает ее в бою? Или ей было так важно подраться? Он не может осознать. И голова кипит от миллионов соображений и догадок. Ему так хочется, чтобы она просто пришла и объяснила все как есть — так, как он всегда ее просит — искренне и начистоту. Если он почувствует вину — извинится, если нет — тоже. Но она не приходит, а он злится. Резким рывком он поднялся с кровати и вышел из комнаты босой и без плаща. Давно он не замечал за собой такой решимости. Ему просто хотелось все разрешить как можно быстрее, потому что ему самому тошно от того, что она не рядом. Верхняя губа назойливо дергается, а брови съезжаются к переносице. Что это за чувство такое?.. Он заходит в комнату Харуно, номер которой специально запомнил еще на стойке регистрации, без стука — здесь воздух теплый и спертый, насквозь пахнущий ее дорожным плащом. Но здесь пусто. Он от безысходности рычит, когда уходит вон. Почему все оказалось не так просто, как ему хотелось бы? Саске пришел в бар, чтобы перекусить, а идти далеко не хотелось. Ему казалось, что она вот-вот должна вернуться в комнату, а проворонить ее он позволить себе ну никак не мог. Здесь смердело алкоголем, табаком и мокрым деревом. А еще тут — непередаваемо шумно. Если Учиха и искал место, где не будет так томительно тихо, то явно не подобное. Но, конечно, он не испытывал дискомфорта — за годы странствий повидал и не такое. Но он почувствовал, что ему здесь не место, когда глазами нашел Сакуру. Сначала это чувство его возмутило — ведь он, вроде как, ее и искал, что же не так? Многогранная Сакура этим вечером повернулась той стороной, какую Саске видеть не приходилось. Пьяная Сакура. Не забитая в угол с опустошенной бутылкой в руках и такими же пустыми глазами, но в огромной компании аналогично пьяных людей. Наверное, это тоже постояльцы отеля. Им всем откровенно весело — они громко смеются, болтают о каких-то глупостях, дружески стучат по плечам соседей, а Харуно — в центре событий, сидит на столе, закинув ногу на ногу, и бренчит стаканом в честь нового тоста. Она чистосердечно счастливая: глаза светятся, речь активная, а жестикуляция агрессивно яркая. Саске замирает на скамеечке у входа, наблюдая за происходящим. С ним она давно так не смеялась. Вывод напрашивается сам по себе: ей хотелось развлечений, а не его молчаливого и угрюмого общества. Но почему в груди так тесно — ребра будто сдавливают сердце — от одной мысли, что она смеется не с ним? Возможно, ей нужна отдача. Отдача… Нет, глупость какая-то. Скамейка гулко трещит под Учихой, а стол блестит вылитым пивом.  — Ой! Я такая неловкая! Девушка лет тридцати на вид, опустив пышные бедра на дерево хлипкой скамьи, склоняется перед ним, вытирая собственным рукавом столешницу. У нее нарочито большая грудь, так и норовящая выскочить из глубокого декольте, а дыхание — дурманящее пьяное. От нее разит хмелем, приторно сладкими духами и чипсами. Она чуть не ложится на стол, приближаясь к Саске, и льнет к нему всем своим разгоряченным телом.  — Такой молодой, но такой угрюмый… — хмыкает она, картинно откидывая выбившуюся прядь светлых волос за ухо. Ему хочется проигнорировать появление женщины, но убежать от ее внимания сложнее, чем кажется на первый взгляд. Она, в силу своего возраста, уверенная в себе, отчего знает, как себя подать: какую надеть одежду, какую выбрать интонацию разговора, как вести себя с незнакомым человеком. Саске переводит на нее взгляд, останавливая его на ее томных и полупьяных глазах. Пусть она проваливает к чертям!..  — Может, займемся сексом? — произносит она с нескрываемой простотой и открытостью.  — Может, займемся сексом? — бормочет Сакура под нос, чуть краснея. Саске смотрит на Сакуру — она сидит у костра в одном ципао и шортах. Ночь тепла, и плащ лежит в сторонке, но девушка упрямо теребит его кромку. Саске замечает, что ей, действительно, тяжело привыкать к прямолинейности в общении с ним. Девушки — создания сложные: им проще разбрасываться намеками, но не говорить прямо. Он только хмыкает уголками губ — все было бы проще, если бы она сразу так открылась ему и согласилась высказывать свои желания, как есть. Да, это было очень забавно наблюдать за тем, как она весь день виляет перед ним бедрами особенно вальяжно, якобы случайно «забывает» надеть лифчик с утра, а потом обливает кофту водой. А Учиха не ведется, уверенно решая про себя, что она сегодня просто-напросто встала не с той ноги.  — Я… Это очень смущает меня говорить так… Но я хочу… — бормочет Сакура. Она натягивает на лицо обнадеженную улыбку и пытается флиртовать, хотя как-то разбавив тем самым напряженность ситуации. Сакура откидывает волосы за спину, а потом заносит ногу за ногу, смущенно задирая полы ципао.  — Это очень заводит, — констатирует Саске, наблюдая с нескрываемым интересом и азартом в глазах. А сейчас все не так — эта женщина уверенно высказывает свои желания, скрывая их разве что под наигранным румянцем. В этом их разница с Сакурой. Да, обе прекрасно разобрались, чего они хотят, но Харуно своей прямолинейности стесняется, когда именно ею разит незнакомка.  — Это ни капли не заводит, — бурчит Саске и отводит взгляд обратно на Сакуру. Незнакомка раздраженно фыркает и удаляется, но Учиха не смотрит. А Сакура смеется, делает новый крупный глоток в этот раз не пива, а вина. Она совсем не глядит на него, с головой погрузившись в разговоры с собутыльниками, и Саске от этого только сильнее раздражается. Когда Харуно шепчет что-то на ухо сидящей по соседству девушке и встает со стола, он выдыхает спокойно, но взгляд у него все еще холоден и сосредоточен. Сакура выпархивает из бара, совершенно проигнорировав присутствие Саске неподалеку. Она такая пьяная, что могла и не заметить — будем честны. Саске грузно опускает ладонь на стол и вжимает ногти в древесину. Саске выходит из бара, скрипя входными дверьми. Сакура стоит у угла в паре метров от входа, упирая спиной каменную кладку стены. Учиха скользит к ней неспешно, шурша складками плаща, но она упорно смотрит сквозь него. Он внимательно наблюдает за тем, как она картинно обмахивает ладонью раскрасневшееся личико, а потом выуживает из-за уха сигарету. Саске на миг замирает, убеждаясь в том, что она действительно решила покурить: зажигалка трещит в ее неумелых руках, а она неспешно затягивается, испытывая заметные и со стороны позывы закашляться. Он приподнимает брови в удивлении: она устроила этот спектакль ради него? Какая же дурость…  — Следишь за мной? — усмехается Сакура, когда он подходит ближе, впитывая в обивку плаща горький дым. Он смотрит, как смыкаются ее сухие губы на фильтре, а глаза, мерцающие пьяными огоньками, бегают по горизонту, игнорируя его присутствие. Она теперь курит быстро, как будто боится, что секунда — и он отнимет сигарету.  — Брось, — его голос привычно холоден, а тон излишне приказывающий. Сакура наконец смотрит на него, и Саске замечает, как кривится в усмешке ее верхняя губа.  — Тебе какое дело? — выдает она, намеренно обдавая его дымом, и вскидывает брови. Как ребенок, честное слово! Упрямится, но при этом так волнуется, что ей не скрыть свои эмоции ни в опьянении, ни в кривых усмешках, ни в дыму.  — Брось, — вновь чеканит он. Она опять хмыкает.  — Ты действительно не замечал, что я молчала неделю? — вбрасывает она в разговор свой первый козырь, заставляющий Учиху нервно передернуть плечами.  — Замечал.  — И тебя все устраивало? — она обиженно крестит руки на груди и задирает нос.  — Пойдем в номер. Тебе надо отоспаться. Саске дергает ее за локоть, но только теперь осознает, что из-за этого мгновенного эмоционального порыва, он почти впивается в нее ногтями. Учиха вмиг ослабляет хватку, большим пальцем очерчивая полукруг по покрывшейся мурашками коже. Она вся холодная — ему хочется, чтобы она приняла эту ласку и пошла за ним. Он бы согрел. Ему сложно собраться с мыслями сейчас, оттого единственное его желание — отвести ее в тепло подальше от сигарет и алкоголя.  — Саске… Ты всегда такой?.. — она явно хочет договорить, но нужных слов не находит. Учиха наконец отбирает у нее сигарету. Ему приходится напрячься, чтобы разобраться в ее полупьяных интонациях. Его коробит от мысли, что она нервничает, а он не соображает, почему. Как же она не понимает, что ему сложно? За все полгода она решила выразить недовольство только сейчас? Причем таким глупым способом… Она ведь знала, всегда знала, на что шла! Он не тянул за собой следом, не заставлял, не упрашивал, но ее же почти всегда все устраивало. Что за чертовщина творится сейчас? Что сказать ей в ответ? Поразить ее той же простотой, которая так присуща ей самой — признаться в любви, заключить в объятия и клюнуть родную макушку?  — Сакура, я… Он не может этого сказать. Не потому, что не любит, а потому, что это не то, что ей хочется услышать. Саске знает — ему просто-напросто надо, чтобы он разобрался в причинах ее обиды и признал свои ошибки. Он готов и открыт к этому, но черт… Она же сейчас вся продрогнет в холоде этого вечера.  — Давай расстанемся, — выдает она. Такой грани он не видел тоже. В горле нарастает горький ком сожаления, и он шумно сглатывает, не силясь сдерживать возмущенно удивленное выражение лица: нижняя губа упрямо дергается, а нос морщится, когда он с шумом втягивает воздух. Неужели она и вправду это сказала? Он чувствует, как сигарета тлеет, обжигая кончики его пальцев, но не выбрасывает ее, потому что пусть эта боль бессмысленная и противная, но она хоть как-то глушит эту вмиг образовавшуюся пустоту в сердце, от которой в груди колет. — Я завтра отправлюсь в Коноху, а ты иди дальше сам. Я оставлю денег и рис. Ее фразы такие колкие, но произнесенные с уверенностью, как будто она читает их с листа. Саске ни слова сказать не может — как обычно. Но ведь обычно он молчит, потому что не считает должным заполнять тишину пустыми словами, но теперь пусто и у него на душе. Ей было так же больно, когда он отвергал ее все те годы? Если так, то почему она с ним… Была. Была! Какое отвратительное слово!.. В глотке горит, когда он раскрывает рот. Она вымученно вздыхает, оценивающе скользя по его лицу изучающим взглядом: цепляется за те эмоции, которые ей так редко приходится созерцать, но которые ей, видимо, больше не нужны.  — Можешь не отвечать. Я привыкла, что ты всегда молчишь. Сакура выжимает из себя последнюю улыбку и возвращается в бар, а Саске и с места двинуться не может от того, что в груди стало так тесно — не вдохнешь. Только тогда, когда щеки и шея наливаются краской от отсутствия кислорода в легких, он наконец глотает воздух. На его лице — разочарованная ухмылка, когда он уходит. Стало быть, то недельное молчание — это лишь подготовка перед решающим вердиктом. Он бесится от этой мысли, но понимает, что легче не стало бы, скажи она все сразу. Но как же… Ровно семь дней назад он прижимал к себе ее хрупкое тельце, а она считала звезды на небе. Ему было так спокойно той ночью. Он был уверен, что и ей тоже. Наверное, это чья-то глупая шутка: какой-то дурак уловил на ночном небе падающую звезду и загадал, чтобы они разошлись. Иначе быть не могло. Саске брел по набережной. Воздух здесь был особенно влажный от близости к водной глади. Было уже совсем темно, но на небе — ни звездочки. Все они укрыты под сенью густых туч, и даже луна спряталась в их пуху. Он не знает, зачем пришел сюда — шагал по наитию, не силясь вернуться в номер. Когда он замечает ее фигурку вдалеке, ему даже становится забавно на душе. Определенно, те чьи-то несмешные шутки продолжаются. Только вот… Когда он останавливается совсем рядом с глупым вопросом внутри — подойти ему или нет — он хмурит брови в непонимании. Сакура лежит на прибрежной траве, а ее волосы картинно красиво расплескались в темной зелени. Она совсем одна — здесь, кроме них двоих, ни той самой компании, ни алкоголя, ни сигарет. Саске не осознает до конца, зачем он спускается к ней вниз и зачем садится рядом. Она ведь сказала ему идти дальше самому. Но он почему-то пришел именно сюда. Сакура дышит редко и размеренно — наверное, спит. Только почему здесь? Когда она дергается всем телом и переваливается на бок, он понимает, что она просто отдыхала.  — Я не пойму: что во мне не та-а-ак? Ее интонации — неразборчиво пьяные. Это безнадежное завывание уносится с ветром, что треплет ее волосы и высокую траву. Саске глядит на нее внимательно, изучая глазами острые лопатки, а она не поворачивается. Учихе кажется, что он должен уйти сейчас — этот возмущенный вопрос обращен как будто бы не к нему. Но он лишь подбирает колени к груди и кутается в плаще — пусть так, но покидать ее ему не хочется.  — Я совсем некрасивая? Ты мне скажи-и! — продолжает она, чуть не срываясь на истеричный плач. Какие же глупости! Напилась и канула с головой в нелепую самокритику. Но сама ведь понимает, что ошибается. Она должна знать, какая она красивая. Даже сейчас, когда она вся перепачканная в пыли, земле и траве.  — Он меня совсем не хочет! — констатирует Харуно, позволив ему окончательно осознать, что в собеседнике она видит не его, а кого-то иного. — Его всегда надо просить… Но ты бы его видела, он тако-о-ой красивый. И глаза у него такие глубокие…. «Его всегда надо просить». Будь его воля, он бы исследовал ее тело неотрывно, с каждым прикосновением все глубже утопая в ее поразительной красоте. Но он знает одно: если его не ограничить, он в этой самозабвенной страсти захлебнется и окончательно потеряет контроль. Саске прекрасно понимает, что холодный лес — не то место, где нужно заниматься любовью. Не потому, что он не хочет, но… Она же совсем продрогнет, даже если его разгоряченное тело прижмет к себе ее всю. Воздух не станет теплее, а трава — мягче, стели под нее плащ или не стели. Он просто не хочет позволить ей замерзнуть.  — Он в постели просто шикарен… — Саске ощущает, как по ушам плывет малиновый румянец. — Ох, а как он целуется… Какому незнакомцу, интересно, она решила это рассказать? Какая же дурочка… Саске изучает взглядом задранные полы ципао, под которыми проступает заметное очертание ее угловатых бедер. Сказать по правде, в его понимании тело Сакуры всегда такое гибкое, что ему лишний раз приходится удивляться, как она так легко складывается пополам, стоит ему забрать ее ноги на свои плечи. Саске постоянно кажется, что она — такая хрупкая и нежная — вот-вот треснет под напором его тяжелого тела. Эта ее легкость опьяняет его не только потому, что им от этого позволительны все позы — на вес она как пушинка, а на гибкость как пружина — но и потому, что она так прекрасна в этой своей мягкости своего тела. Физическое восхищение перед ней такое сильное, что устоять не возможно глядеть на нее, не испытывая внутреннего восторга. У нее очень колючие плечи и ключицы, но при этом они так чувствительны, что хочется только и касаться их губами, наблюдая, как извивается она от этих поцелуев. Под правой лопаткой — россыпь родинок, но если соединить их в сплошную линию, своими очертаниями они напоминают бутон. Такой же трепетно нежный и мягкий, как и ее тело. Касаться ее — высшее удовольствие для Саске. Он никогда не мог подумать, что физическое влечение в любом своем роде может быть так сильно. Например, с едой иначе — Учиха спокойно может не питаться хоть сутки, но не чувствовать усталости. Если ему достанется даже самая вкусная в мире запеченная рыба, то он без труда оторвется от нее, если придется. А с этим желанием не так — перестать ощущать тепло ее тела он не может. Конечно, если ему приходится ублажать ее в лесу, а за спиной вдалеке раздастся хруст, то он остановится. Но мысли свои остановить он бессилен, оттого воспоминания о Сакуре нарочито постоянные. Это в прямом смысле слова сводит с ума. Ему даже сейчас трудно отвести взгляд — ее тело настолько красиво, что это различимо даже в темноте. Да чтобы он ее не хотел?..  — Он не хочет меня больше… И вообще, наверное, разлюби-и-ил! Да что уж там, — она разочарованно фыркает, — наверняка и не любил никогда-а! Саске глядит прямиком перед собой. Он наконец все понял. Он снимает с себя плащ и накрывает ее тело целиком, аккуратно расправляя складку на плече своей широкой ладонью. Она сразу же гнется под теплом его руки, а только потом разворачивается. Ее глаза — заплаканные и блестящие, переполненные абсолютным непониманием происходящего. Наверное, она решила, что это сон. Возможно, так даже лучше.  — Ты что тут делаешь?! Сакура только и выкрикнула это перед тем, как выбраться из-под его плаща и отползти подальше на локтях. Саске казалось, что его действия — правильный шаг, но теперь он растерян. Верно, сказанное ей все же не предназначалось для его ушей.  — Ты замерзнешь, — констатирует он, маскируя кривую усмешку. Учиха двигается теснее к ней, заметив, как она напряглась от его близости — ее лицо такое ошарашенное, как будто он вот-вот ее собирается ударить. Но он лишь накидывает плащ обратно ей на спину и садится ближе, касаясь ее плеча своим. Сначала Сакура дергается от этого прикосновения, но отчего-то смиренно выдыхает и только отворачивает голову.  — Ты все слышал? — спрашивает она почти бесшумно. Негромко икает и трет ладонью нос. Саске наблюдает за ней внимательно, дабы уловить каждую эмоцию и распознать каждый жест. Он не знает, как ему лучше ответить. Зато он осознает другое: молчал он и без того слишком долго. А самое ужасное молчание — молчание о том сокровенном, чем надо делиться, а не что надо прятать в себе поглубже.  — Да.  — Я не тебе это говорить хотела! — заявляет она. — Тебе вообще этого знать не надо…  — Ты была здесь одна, — замечает Саске. Он не знает, стоит ли ему обнять ее. Конечно, он хочет, но Сакура такая дерганая, что при желании выберется из любой его хватки. Разве что…  — Я очень пьяная, — бормочет она, — очень-очень-очень… Кажется, тем самым она старается оправдать себя, но ему эти извинения не нужны. Когда она негромко ухает, а потом сама льнет к его груди, Саске, успокоившись, кладет наконец свою руку на ее бедро и тянет на себя сильнее — так не убежит. Он обязательно скажет ей. Пусть даже это будет слишком сопливо, пошло или неуместно. Сакура негромко икает от смены положения, а он лишь жмется к ней сильнее. Она тает в его объятиях, льнет ближе к животу и скользит по одежде так невесомо, что даже мурашки под рубашкой бегут. Даже с болтливой и пьяной Сакурой ему лучше, чем одному. Пусть она хоть навсегда такой останется, лишь бы поняла, как ему важно смыкать ее в объятиях. И ему так тепло и хорошо с ней… Пока он не осознает, что она на самом деле творит. Одним резвым движением он поднимается на ноги и одергивает болтающийся ремень, а потом застегивает и ширинку. Что она вообще решила делать?  — Я сейчас слишком пьяная, чтобы заниматься сексом, но Са-а-аске! Давай я сделаю минет, пожалуйста, давай я… Сакура чуть не воет, лепеча слова от опьянения до одури неразборчиво. Она подползает к нему на коленях, стирая их о жесткую траву, и гладит щекой его пах, расторопно расстегивая ремень опять. Но Саске непреклонен и вновь отступает назад. Наверное, стоит возразить, но ему просто боязно отвергнуть ее тогда, когда они так сокровенно близки. Особенно после всего того, что было сказано и услышано. Она преследует его неуклонно, путаясь от опьянения в собственных конечностях: то падает прямиком на траву лицом, то дергает его одежду так сильно, что она трещит и чуть не рвется, а он лишь молча отступает к воде. Он не знает, что ему нужно делать. Одно он знает точно — явно не то, чего хочет она.  — Я была права. Ты меня совсем не хочешь! — возмущается она, упрямо перекрестив руки на груди и выпуская наружу слезы. Она так и замерла стоя на коленях и разревелась в голос, заставив Саске удивиться того больше. Да, опьянение явно не делает ее лучше. Но какое ему дело, даже если так? Это просто ее новая грань, с которой ему когда-нибудь да пришлось бы познакомиться. Какая же она все-таки дурочка! Он опускается перед ней на колени и жмет ее ближе к себе, путая ее слезы в собственных отросших почти до плеч волосах. Она что-то невнятно бормочет, дрожит, как продрогший пес, но льнет к нему сильнее. Саске чувствует, как она касается его разгоряченного лба своими сухими губами и целует, мешая с поцелуем собственные извинения. Но они ему не нужны по одной единственной причине — она не виновата. Здесь только ему надо просить прощения. Он трется носом о ее мягкую щеку и аккуратно целует в уголок губы — боится растревожить ее и без того трепетное состояние. В конце концов, надо признать очевидное: она же его бросила. Он не должен ее целовать. Но ему хочется. Хочется настолько, что этим желанием он даже не смущен. Только сейчас он осознает, что самое главное в отношениях по мнению Сакуры. Не в тех, что были у них раньше, когда он постоянно уходил, а она бегала за ним, преследуя его повсюду. А в этих новых, которые он приобрел только после войны, когда наконец открыл свое сердце для чувств и… для любви. Да, черт, теперь он понимает, но, как обычно, с привычным опозданием. Ей, как и любому другому человеку, нужна отдача. Саске привык к тому, что он каждый день видит ее улыбку и слышит от нее миллионы признаний. А каково ей было жить, когда все, что он делал в ответ, это лишь думал? Мыслил он, конечно, аналогично, но она ведь не робот — ей надо видеть. А теперь он готов пустить все эмоции на самотек — пусть рвутся наружу, убегают и путаются в ее волосах вместе с его поцелуями. Пусть все смотрят и видят, что он на самом деле чувствует. Пусть она это видит! Когда он наконец опускается в поцелуе на ее распухшие и сухие губы, то не успевает их коснуться. Сакура отпрянула назад, чуть не рухнув спиной наземь от полного отсутствия чувства равновесия, и ползет к воде, становясь на четвереньки.  — Черт, я не могу… Она шепчет неразборчиво, склоняя лицо к земле. Сначала он решил, что она его отвергла этим жестом. От этого в сердце на мгновение больно кольнуло, но Саске вмиг эту мысль опроверг. Великолепно, теперь он еще и бросился в крайности бессмысленного отрицания! Что же она такое с ним творит?.. Сакура скрючилась на четвереньках, склонив голову к земле и засунув пальцы в рот. Скукоженная, она дергалась всем телом в заметном рвотном порыве, но не могла совладать с собой, отчего только болезненно сжималась в комочек.  — Мне так плохо… Так плохо… — прошептала она почти бесшумно, вытаскивая пальцы изо рта и вытирая их о траву. Она почти носом клюнула землю, но стошнить у нее не вышло, отчего ей стало еще хуже. Когда крепкая ладонь Саске опустилась на ее спину, она метнула в его сторону виноватый взгляд, но он лишь помотал головой, опускаясь на колени рядом, и скрестил в технике пальцы. Когда по другую сторону от нее оказался его клон, Харуно поежилась и приоткрыла губы в немом вопросе, но он лишь улыбнулся в ответ.  — Это чтобы… Гладить тебя по спине, — хмыкнул он и устало потер глаза. Все же чистосердечное проявление чувств давалось ему нереально трудно. Он не хотел видеть ни благодарности, ни радости в ее взгляде, потому что сам отчего-то весь раскраснелся и не хотел, чтобы она поднимала глаза вновь.  — Наклонись, я помогу, — шепнул он, когда Сакуру скрутило в новом рвотном порыве. Клон припал к ее боку и положил на спину свою тяжелую руку, поглаживая ее между лопаток. Саске знал, что ей некомфортно от того, что он видит ее таким аж двумя парами глаз, но ему просто хотелось, чтобы она расслабилась хотя бы от поддерживающих похлопываний по спине. Он буркнул — правда, он всячески пытался произнести это мягко — ей держать волосы, зубами одернул собственный рукав. А потом скользнул пальцами в ее рот. Сакура сначала дернулась, попытавшись выудить его ладонь изо рта, но он был непреклонен в своем желании помочь. Она сдалась и уперла локти в траву вновь, сопроводив это действие неразборчивым заунывным мычанием.  — Расслабься. Все нормально. Это поможет. Он бормотал слова невнятно, надеясь, что хоть от этого дрожать она будет меньше, и ее тело наконец поддалось. Ее вырвало на траву, и Саске опять залез пальцами чуть ли не в глотку, нашептывая что-то ей на ухо. Каждый раз она смущалась, когда пачкала его или останавливалась, чтобы отдышаться, но он не позволял ей найти в своих глазах ни сожаления, ни упрека. Ему просто хотелось, чтобы ей полегчало. Под конец она совсем расклеилась, и клону пришлось опустить руку ей под ребра, чтобы удерживать на весу. Саске опустился к воде и тщательно полоскал собственную руку, не оборачиваясь на Сакуру. Он знал, что ей и без того некомфортно от мысли, что ей пришлось принимать его помощь в этом деле. Когда она уселась на колени рядом, он повернулся к ней, чтобы разглядеть, какое у нее бледное и вымученное лицо. Саске набрал воды в ладонь и позволил ей прополоскать рот, а после — напиться вдоль с его рук. Она терпеливо глотала речную воду и принимала даже его резкие движения, когда Учиха умывал ее лицо этой ледяной жидкостью. Он намочил ей и челку, и волосы, и шею, но только тогда успокоился, когда она вновь начала дышать размеренно.  — Я совсем не умею пить, — хмыкает Сакура, глядя ему прямиком в глаза. Взгляд у нее пусть усталый, но — очень теплый, и Саске остается только улыбнуться в ответ.  — Мне тоже плохо, если я перебарщиваю. Саске аккуратно проводит большим пальцем по ее мокрой щеке, а потом прижимает ко влажной коже всю ладонь. Пусть ее лицо холодное, это прикосновение жаром расплывается не столько в его руке, сколько на сердце.  — Все в порядке? — спрашивает он, заправляя поочередно каждую прядь за ухо. Сакура аккуратно кивнула и отвела взгляд. На ее плечи рухнул его тяжелый плащ, и Саске аккуратно застегнул все застежки одной рукой, кутая ее сильнее.  — Я рад, что нашел тебя, — констатировал он под конец, натянув на лицо слабую улыбку. Сакура хотела что-то ответить, но не успела и рта открыть, когда парень перекинул ее через собственное плечо и направился от берега прочь. Сакура наконец уснула. Саске сидит недвижимо, свесив босые ноги с кровати, а она лежит на его коленях, завернутая в одеяло поверх его плаща. Хоть и отключилась она очень быстро после того, как улеглась поудобнее, но она до последнего настаивала на том, что им нужно поговорить прямо здесь и сейчас. Когда Саске отвечал, что это подождет и до утра, ведь сейчас ей нужно поспать, она лишь бурчала в ответ, начиная неразборчивый диалог. Она говорила о том, какие глубокие у него глаза и мягкие волосы, потом интересовалась, что он думает по поводу ее… Стоило ему ответить, что у нее пряди того мягче, а глаза того красивее, она расплывалась в смущенной улыбке, хотела продолжить разговор, но путалась в мыслях и замолкала. Потом вспоминала очередную несуразицу, а он не всегда даже знал, что ответить, поэтому просто-напросто признался, что считает созвездие родинок под ее лопаткой очень красивым. Сакура долго хмурила брови: наверное, до конца не понимала, что это значит или не послышалось ли ей, а потом расцветала маковым цветом и прятала румянец, отворачиваясь к его коленям. Волосы у нее, действительно, были мягкие, как шелк. Особенно теперь, когда они лоснились меж его пальцев, пока он медленно перебирал их, пропуская через себя. Она вся такая нежная… Пусть и сопит от принятого алкоголя даже несколько громко, он все равно безмолвно восхищается тем, какая она трепетно мягкая. Его и самого клонит в сон — он не спал почти двое суток, но созерцать ее тогда, когда нет никаких преград, перестать сложно. Это дурманит лучше любого алкоголя. Он сам не замечает, как падает в объятия Морфея, застыв в сидящем положении и склонив голову к плечам. Когда он открывает глаза, то уже лежит на кровати. Его штанина задрана, а недельная рана абсолютно зажившая, разве что белесый шрам блестит — видимо, это дело рук Сакуры. Только вот ее рядом нет. Как его чутье подвело, что он не дернулся от ее подъема? Саднящая с неделю рана, но теперь оставшаяся лишь еле заметным шрамом, такая же, как и их отношения в этот промежуток времени. У него на сердце больше нет непонимания ее действий, отчаянной тревоги и страха ее потерять. Теперь там только еле заметный осадок послевкусия ее слов. Сакура выходит из душа, замотанная в полотенце, и кивает ему, чтобы теперь водными процедурами занялся он. Саске знает, что она очень любит после ванной привести себя в порядок и одеться наедине с собой, поэтому он никогда не напрягает ее своим обществом. Вода в душе — жесткая и холодная. Даже хуже, чем в той речке. В его голове пусто, пока он моется: Саске еще не отошел ото сна, отчего мысли так и норовят сбежать от него, не формируясь в цельные и ясные. Только вот становится только сложнее, когда он возвращается в номер: там, как и вчера, пахнет Сакурой и… никого нет. Саске спешно одевается и чертыхается, когда путается в рукавах рубашки. Он так привык к тому, что ему всегда помогает с этим нелегким делом Сакура, что самому чертовски тяжело, в особенности, с одной рукой. Он все же набрасывает на плечо и походную сумку, замечая, что вещей девушки больше нет в этой комнате — в память о ней лишь походная аптечка на столе да складки в кроватном одеяле. Солнце вмиг ослепляет глаза, стоит ему выпорхнуть на улицу, и он замирает у двери. Как ему и мечталось, он все же замечает хрупкую фигурку, устремившуюся по тропинке в сторону от отеля. Один миг — и он рядом с ней — ошарашенной и даже отступивший на шаг. Саске отчего-то запыхавшийся, и он не стесняется дышать глубоко, раздувая воздухом челку. Сакура же мнется с ноги на ногу, внимательно разглядывая нелепо топорщившийся в плече плащ, застегнутый лишь на одну пуговицу. Саске глядит с немым вопросом в глазах, но она находит лишь только упрек.  — Честно сказать, я плохо помню события прошедшего дня, — вздыхает Сакура наконец. Саске прекрасно знает, что она врет: в подобные моменты ее брови всегда скользят вверх у переносицы, а губы сжаты. Но Учиха продолжает наблюдать за ней с легкой ухмылкой — раз так, то он примет ее правила и сыграет с ней в игру.  — Возможно, я действительно погорячилась, но… Не стану брать свои слова обратно. Нам все же нужно расстаться. В этот раз его даже не коробит от резких высказываний, но как к ней подобраться, чтобы заставить передумать, выбрать способ сложно.  — Ты в Коноху? — спрашивает он, картинно отцепляя от плаща розовый волос. Видимо, упал на одежду, пока она спала. Жест вышел впечатляющим — он рассмотрел волос на свету, хмыкнул и перевел взгляд на девушку, щеки которой уже расплылись в румянце. Она отвернулась.  — Да. Сакура крутится на каблуках и делает несколько расторопных широких шагов по песчаной дорожке. Саске слышит, как она вымученно вздыхает.  — Деревня в другой стороне, — замечает он. Сакура совсем красная, когда разворачивается. Она спешно поправляет перекинутую через плечо сумку, гордо задирает нос и шагает в обратном направлении.  — Что ты?.. — охает она, когда проходит мимо Саске. Тот ухватил ее за локоть — не больно, но крепко — и вцепился в нее не столько пальцами, сколько взглядом — томным, расслабленным и отчасти веселым. Сакура вновь дергает лямку сумки, поднимает брови того выше и удивленно моргает светлыми ресницами. Вот же лиса!.. Играет, блефует, но сама того не прячет. Вернее, конечно, она пытается, но выходит до смеха дурно.  — Давай сходим на свидание? — выдавливает из себя Саске. Харуно фыркает, заставив его напрячься. Конечно, он ожидал более живой реакции — это ведь их первое свидание.  — Мы расстались, — напоминает она. Саске больше не скрывает широкой и искренней улыбки.  — Тогда… Будешь моей девушкой, Сакура? На скамейке жарко от палящего солнца, нависшего прямиком над головами. Печет темноволосую макушку, покрывается испариной тело под иссиня-черным плащом, а глаза чуть не слезятся на ветру. Сакура же продуманно переоделась, и теперь на ней укороченный топ и обтягивающая юбка. Подготовилась она, конечно, знатно. Но Саске думает лишь о том, что в бою в таком наряде она окажется только обузой. Думает он об этом только затем, чтобы не раскраснеться от откровенно обнаженной красоты. Наверное, он выглядит, как ее страшная, мрачная тень — плащ летит за его спиной черными крыльями, а челка совсем запорошила лицо. Саске даже поежился от мысли, что они совсем не походят на подходящих друг другу парня и девушку: вспышка и тень совсем не смотрятся вместе. Но, как все знают, в полдень теней не бывает.  — Спасибо, что залечила рану, — начинает Саске диалог, присаживаясь на раскаленный камень скамьи.  — Сказал бы раньше, а то молчал, как…  — Как ты?  — Как обычно! — договаривают они одновременно. Она смеется — громко и заливисто. Вода незаметно колышется от прибрежного ветерка. Но Саске глядит на речку недолго — только Сакура приковывает к себе взгляд в этой своей вернувшейся болтливости и веселости. Когда она ловит его взгляд, то лишь на миг смущается и через плечо тянется к собственной лопатке. Жест инстинктивный, но Саске внимательно отмечает главное — ее душу теплит его вчерашнее признание. Конечно, «ничего она не помнит». Все помнит. От этого и такая очаровательно радостная. Харуно льнет к его боку, но он лишь дергается влево, заставив ее нахмурить на миг брови. Но новая улыбка плывет на ее губах, когда он выуживает из-под плаща чуть помятый и блеклый, но густой букет синих колокольчиков. Сакура принимает подарок завороженная, мгновенно припав носом к бутонам и вдыхая аромат.  — Саске, ты знаешь что-нибудь про язык цветов? — Сакура внимательно исследует букет, пропуская мимо пальцев мягкие лепестки.  — Нет, — ожидаемо отвечает он. Она с толикой разочарования вздыхает и жмется к его груди опять, но Саске оплетает ее в объятиях лишь секунд на десять. Он опускается в поцелуе на ее лоб, оставляя влажный след на лиловом ромбике. Сакура сама тянется к его губам, целуя порывисто и влажно, и Саске еле сдерживает так и желающие расплыться в ухмылке губы. Рука скользит к ней под подбородок, контролируя ее движения, и ее нижняя челюсть неспешно дергается вниз. Когда она несмело путает его языком своим, он чмокает ее губы поверхностно и встает на ноги.  — Пора идти. Тебе еще переодеваться, — заключает Саске под ее расстроенное фырканье.  — Вечно ты… — вздыхает она.  — Думаю о тебе? Сакура краснеет, а Саске уже отошел к тропинке и остановился, в ожидании уставившись на ее фигурку. Но Сакура не смотрит на него, сосредоточив взгляд на небольшой книжке, оставшейся на скамейке. Чуть не рассыпав в растерянности букет, она опадает на колени, обратив все внимание на обложку. Сакура спешно догоняет Саске, одергивая короткую юбку. На скамейке трепещет страницами на ветерке справочник по Ханакатобе.