Девчонка

Девчонка опять сбежала. Вызвала обслуживание в номер и сунула горничной пару купюр, чтобы та спрятала ее в тележке. Чонгук потерял бдительность всего на минуту, а большего и не потребовалось – в девчонке-то веса как в кошке. При желании она могла заплатить коридорному, и тот вынес бы ее за пределы отеля, засунув в чемодан без всяких проблем… Твою ж мать, стоит пометить этот вариант на будущее. Чонгук только приблизился к несчастной женщине, и та сразу во всем призналась: - Я просто открыла для нее запасной выход, - и, испугавшись, что он сообщит начальству, вынула из кармана смятые бумажки. – Не знаю, о чем я думала… Пожалуйста, мне не нужны проблемы! Она лепетала что-то еще, но Чонгук уже спешил к лифту, на ходу прикидывая, как быстро девчонке удастся остановить такси. Проблема в том, что отель находился в оживленном месте, и ждущие своего клиента таксисты здесь редко переводились. Пока он одолеет полсотни этажей, машина уже будет далеко. За три дня девчонка убегала уже в пятый раз, причем первая попытка случилась еще до того момента, как он формально приступил к обязанностям: паркуясь, заметил щуплую фигурку, спешно натягивающую капюшон, чтобы спрятать волосы, и сразу ее узнал. Они не виделись целый год, но беглого взгляда на острые плечи и запястья, перечеркнутые татуировками, хватило: в конце концов, девчонка ни капли не изменилась, разве что стала чуть-чуть повыше, хоть и по-прежнему едва возвышалась над плечом. Она тоже его заметила и застыла, открыв рот, чем окончательно себя выдала. В тот, первый раз, чтобы вернуть ее в номер, хватило обычной улыбки, но больше облегчать ему работу девчонка не собиралась. Впору было сознаться в профнепригодности и попросить расчет, но Чонгука останавливала мысль, что тот, кто придет на его место, не станет церемониться, а значит, сделает хуже, когда кажется, что хуже уже некуда. Девчонка могла достать кого хочешь, предыдущему телохранителю даже пришлось воспользоваться наручниками, чтобы удержать ее на месте – и где он теперь был? В полной заднице. Чонгук тешил себя надеждой, что смыслит в людях чуть больше, чем тот шкаф, который теперь пытался откреститься от обвинений в похищении и домогательствах несовершеннолетней. Девчонка вела свою собственную войну, в которой приставленные охранники выступали разменными монетами ради одной единственной цели – досадить отцу. Тот был слишком занят, чтобы заботиться, чем его собственные игры грозят единственной дочери. По рассказам, за последний год ей пришлось трижды сменить школу, а в итоге она все равно торчала безвылазно в отеле, потому что риск оказаться похищенной в отместку нечистому на руку бизнесмену все-таки перевесил важность старших классов. - Зачем ей учиться, если все, что нужно – чтобы она была в безопасности? – бросил занятой работодатель. И отвлекся на параллельный разговор, тут же стерев из памяти осторожный вопрос Чонгука о том, как долго продлится это вынужденное заключение. Не только для нее, но теперь и для него самого. С тем же успехом ей можно было оплатить билет в одну сторону до Марса. Чонгук не хотел ввязываться. После их прошлогоднего знакомства ему пришлось действовать решительно и быстро, чтобы не позволить себе запутать все еще сильнее: в один момент он принял решение отступить и попросил перевода. Они даже не попрощались – ни записки, ни смс-ки, ни «прости» на память. Чонгук просто ушел, а на его место заступил молчаливый коллега по охранному агентству. Всего один раз на телефон, никак не связанный с рабочими контактами, поступил вызов с номера, который ему требовалось по условиям контракта знать наизусть, но он малодушно убрал телефон подальше. Если бы знал – переехал бы, но рядом с ощущением правильности каждого из следующих за ошибкой поступков крепло противоположное чувство, пугающе-тоскливое – что все не всерьез. Не всерьез она, он, ее ушибленный на всю голову папаша и воспоминания на границе сна, все так же бросающие из холода в жар. А раз не всерьез – значит, незачем ждать от судьбы подвоха. Зря – потому что только ты смог найти общий язык с этой сумасшедшей девчонкой. Мимолетное помутнение, после которого он вынырнул совсем в другой реальности, – вот что это было, убеждал себя Чонгук весь год после самого разумного побега в своей жизни. Не мост, проложив который, следовало собой гордиться, а короткое замыкание, вырубившее в мозгу все лампочки. Она несовершеннолетняя дочка босса, за один только взгляд на нее, не вписывающийся в рамки должностной инструкции, полагалось самостоятельно сунуть голову в петлю. Но он снова сказал «да», прекрасно осознавая, какой приговор себе подписывает. Потому что хотел взглянуть в ее глаза и дать пищу мучившему уже неделю вопросу: тронул ли ее тот, другой, пытаясь погасить своеволие наручниками? И если да – вышибить из него последние мозги. В лифте вызов завис, а когда прорвался через помехи, все равно оказался сброшен. Чонгук чертыхнулся – девчонка ни разу не заговорила с ним с того момента на парковке, когда их взгляды зажглись одновременным узнаванием. Она позволила увести себя наверх, в богато обставленную клетку, но как только замок защелкнулся, удалилась в клетку гораздо более уединенную – в собственный мир, где он, Чонгук, все еще был подонком, однажды наутро испугавшимся последствий. Она притворила за собой дверь ванной, откуда до ночи потом слышался звук льющейся воды, а Чонгук тысячу раз мысленно напомнил себе, что ее право на ненависть было законным. Машина все еще стояла там же, где и три дня назад, сменились только соседи. Но прежде чем открыть дверцу, Чонгук внимательно осмотрелся. В свой второй побег девчонка добралась до стоянки, чтобы нацарапать на капоте пару ласковых. Он застал ее сидящую на корточках и старательно выводящую слово «мудак» и дал время закончить, прежде чем мягко тронул за локоть. Словно подначивая, она вытянула ладони, а у него внутри беззвучно надорвалась решимость устроить ей выволочку. Мудак – мысленно согласился он, внимательно разглядывая обкусанные губы и бледную кожу, татуировки на которой так походили на синяки. Но обнять все равно не решился. Мудак вдвойне. Послание на капоте все еще оставалось единственным в их странном немом диалоге, и Чонгук снова попытался ее набрать – предсказуемо без всякого успеха. Потому что поздно пытаться поговорить по-настоящему, если за все три дня, что они незаметно пялились друг на друга каждый из своего угла, он так и не решился сделать шаг навстречу. Нашел общий язык, как же. Однако зримое отсутствие намека совсем не означало, что его действительно нет. Если Чонгук и мог о чем-то сказать: «Я уверен на все сто пятьдесят», так это о девчонке, которая всегда поступала из умысла. В третью попытку сбежать она выкрала ключи от номера из его пиджака и подождала у фонтана на улице – прямо напротив отеля, спустив голые ступни в бурлящую воду. Как в тот день, у озера в парке, когда каждый из них еще не чувствовал в своем сердце крючка. Вода холодила до онемения – он ощутил это, пока нес девчонку через холл, не обращая внимания на остающиеся на мраморном полу следы, а в руках дрожало не ее, а его собственное бессилие. Девчонки не обнаружилось ни на стоянке, ни на перекрестке, куда она выбралась накануне, взломав замок ножницами. Год назад он проиграл пари, и она заставила его танцевать вальс прямо на проезжей части где-то на задворках города. Он неловко наступал ей на ноги, а она смеялась до икоты, сбивая с ритма, пока не догадалась встать носочками на его туфли. И Чонгук, уткнувшись в гладкие, блестящие волосы, вдруг уловил незнакомый мотив, как будто музыка играла внутри ее головы. Он понял, что пропал, через несколько дней, когда так и не нашел способа ее выключить. Чонгук долго пытался делать вид, что ничего особенного не происходит. В конце концов, она всегда убегала. Словно дикий зверек, не привыкший долго сидеть взаперти. - Она проблемная, - сообщал отец каждому новому надзирателю. – Если попадет не к тем людям – плохо кончит. Забывая добавить, что единственным по-настоящему плохим человеком в ее жизни был он сам. Чонгук не сразу это понял, только когда на своей шкуре ощутил, каково предавать чужое доверие. Выруливая на дорогу, он выглядывал, не мелькнет ли вдруг ее толстовка в огнях витрин или среди толпы. Их короткая история успела обрасти десятком будничных воспоминаний, каждое из которых в отдельности не представляло никакой ценности, но которые девчонка умудрялась использовать с садизмом, достойным своего жестокого отца. Она могла затаиться у ближайшей уличной кафешки, чтобы напомнить, как после уроков он завозил ее за шоколадным коктейлем. Или выбрать для пытки торговый центр – потому что однажды он поплыл разумом у примерочной кабинки и поцеловал клубнично-розовые губы, даже не подумав задернуть занавеску. Последние двенадцать месяцев он тщательно вытравливал эти картинки, надеясь, что в одно утро проснется, а в памяти останутся только едва заметные шрамы, как от детских обид или невысказанных сожалений, которых в прошлом накопился миллион. Но девчонка с упорством сдирала едва образовавшиеся рубцы, словно они были контуром для рисунка. Чонгук многого опасался: заново пережить запретное чувство, дать обещание или хотя бы просто назвать ее по имени. Но больше всего – раскаяться, когда она, наконец, сбежит по-настоящему, и он не сможет ее найти, даже если пропашет носом каждый дюйм этой чертовой планеты. - Все повторяется. За белой полосой начинается черная, и наоборот, - сказала она ему, когда они уже увязли друг в друге настолько, чтобы начать свой путь в пропасть. – Но если ты рядом, я верю, что могу идти только по белым. А он не знал. Пока однажды в каком-то захолустном баре, в который она потащила его, чтобы укрыться от дождя, не нарушил последнее из табу, которое и стало точкой падения. Легко обвинять дождь – они так спешили спрятаться, словно потоки воды могли смыть их напускное, притворное благоразумие, но он все равно догнал их – под крышей, как будто все, что потом произошло, было неизбежным. Бутылка воды взорвалась в руках, как только Чонгук снял крышку, и брызнула в стороны сверкающими каплями, попадая на кожу, распущенные волосы и улыбку, от которой он не смог оторваться. Этот фильм не про них – про каких-то других идиотов, но Чонгук оплатил комнату наверху, а девчонка оказалась настолько безмозгло-влюбленной, что не остановила его руки, когда они скользнули ей под юбку. Не верю – первое, что он подумал, когда сладкий дурман выветрился. Ей всего семнадцать. Поздно, Чонгук. Поздно… Девчонка ждала его в баре, без сомнения. Каким бы ни был ход ее мыслей, он должен был привести ее туда же, где закончилась одна полоса и началась другая. Чонгук притормозил на светофоре и открыл в телефоне карту, чтобы сделать поиск по близлежащим заведениям. Их обнаружилось под сотню, и он едва не схватился в панике за голову – обойти все займет в лучшем случае полночи, а если он прав и девчонка дала последний шанс разгадать загадку, время тикало не в его пользу. Найти, схватить за шкирку и встряхнуть, чтобы встали на место разобранные на кусочки мысли. Им нельзя любить друг друга. Не только из-за десятилетней разницы в возрасте или в еще большем разрыве в статусе. И даже не из-за ее паршивого отца, для которого правильней посадить собственную дочь под замок, чем отпустить на все четыре стороны. Стыд, принимающийся жечь его изнутри при одном только взгляде в серо-карие, тусклые глаза, должен был сказать ей больше, чем слова, которые она, должно быть, так ждала эти три дня. Все не всерьез. Тревога достигла своего пика через два часа, когда он понял, что в череде незнакомых лиц нет того самого. Ошибся, опоздал – застучало еще быстрее в руках, сжимающих руль. На пару минут, чтобы после паузы, снова ускориться – ошибся, опоздал. Эта полоса никогда не кончится. Трус. Лжец. Я гораздо хуже, чем ты обо мне думаешь, потому что предал в самый сокровенный, интимный момент. Вычеркнул малейшее упоминание из своей жизни, из памяти и даже из снов, только не спас этим ни тебя, ни себя. Не люби меня. Когда мягкое, податливое тело внезапно прижимается к груди, он словно оказывается в свободном падении. И то, что так мучительно долго зрело, наконец, рвется: - Прости меня, Сохи. Прости. Я так виноват перед тобой. Я люблю тебя…