Пустыня

Третий повернул голову и посмотрел на желтую волнистую гряду. За ней проступали кости скелета древнего городища — стоянки кочевых племен, тех однодневных народов, которые всегда искали рая там, где заходит солнце, и почти никогда не доживали до плодородных лугов и влажных низин страны Земли или страны Огня. Луна четко ложилась на испещренные временем стены, на то, что от них осталось, рисуя таинственные узоры воображения. Ветер гнал с запада, значит, будущей ночью — бесноваться резким ветрам. В отличие от похитителя, Третий все еще мог чувствовать тепло, холод, жажду и голод. Его тащили через пустыню, как куклу, спеленутую в покровы с клеймами дорогих и мудреных печатей, но он всё ещё мог наблюдать. Через столько лет, даже сейчас — так — он всё еще немного влиял на этого застывшего в отрочестве человека. (Он говорил себе об этом.) Пока они не прибыли в постоянное убежище и павшему казекаге хотелось продержаться. Ведь шиноби цепляются за все, лишь бы выжить. Третий барахтался между жизнью и смертью, угасающим транслятором разума изо всех сил надеясь, что этот путь когда-нибудь закончится. (Как брошенный в воду котенок.) Сасори остановился. Возвел военную палатку за сводами стен. Втащил Третьего внутрь, заткнул щели дубленой шкурой, маленький переносной очаг разгорелся на славу, холоду стало не место здесь. Вслед пришло мягкое умиротворение. По стенам бежали мелкие волны, на них ложились отблески огня, что томился под стеклянным пузырем. Из-за тесноты Третий чувствовал себя в желудке Енота. Внешний вид будущей куклы Скорпиона, конечно, оставлял желать лучшего, Третий убедился, когда увидел в кунае свое отражение. Сасори освежил его кожу обтиранием. — Совершенное мужское тело, подобное вашему, редко служит сосудом для столь интересных особенностей. Детальное изучение вашей техники, что я осуществлял эти годы, привело меня к пониманию ее основ, здесь, — рука легла на живот, — врата Предела, наименее изученный узел в чакротоке. Подобно вам, с риском для жизни устроившего из Однохвостого демона лабораторию, я изучал ваши особенности, всегда, пока было позволено быть рядом, — он рассеянно погладил Третьего по волосам, по жесткой кроваво-ссохшейся проволоке. — Тоже с риском для жизни, вы ведь так проницательны. Он кормил Третьего, как дитя, и тот заставлял себя глотать. Из-за липких ограничивающих печатей и насоса, постоянно откачивающего кровь, жизненная сила, а с ней и чакра, не восстанавливались. — Ты сделал... — Он попытался, и в глазах Сасори заблестело ликование: наконец заговорил. — Ты сделал... из себя... давно?.. Сасори закатал рукав, погладил пальцем нежный шов между запястьем и ладонью: — Вы всё еще думаете о моем теле? Советую как можно быстрее уложить это в голове. Шок препятствует эффективному общению. — Можно... взглянуть?.. Третий медленно разглядывал любовно выточенное тело, поймавшее в себя сиюминутность юности и красоту красных листьев молочая. Взгляд его возвращался к сосудам, жадно вгрызавшимся в тело вокруг сердечного цилиндра. (Если бы только можно было до них дотянуться.) — Вы всегда нравились мне своим многосторонним мышлением, — одобрительно ответил ему Сасори. «Это красиво», — подумал Третий, — «но разве это не бо-... О демоны, как же больно!..» — Я наблюдал за вами с ранних лет и пришел к выводу, что вы себя в чем-то очень ограничиваете, и ваш Предел накапливает столько силы, что джитон способен управлять энергией, а не материей. Вы, грубо говоря, осуществили перевод материи в чистую энергию. В какой-то мере, я здесь ваш соратник, но я стремлюсь оставить материю в том виде, в коем обитает бессмертный дух. Вы же помните, что даже звезды умирают? Итак, как вы замкнули Предел? Третий усмехнулся. Изо рта посыпался железный песок, перемешанный с кровью. Сасори поднялся на ноги, держа в руках цветок стальных лезвий. Темно-рыжий и светлый, холодный, ягодный карий, цвет печали, цвет печали. — Как я и думал, — возвысилась нотка разочарования, — право же, Третий, насильно сдерживать либидо — это самая банальная мысль, какая только может прийти в голову, когда ищешь отмычку от Предела. Но, с другой стороны, сексуальная энергия воспроизводства — поистине мощнейший фактор человеческого существования. Я лишен этой функции, мне сложно понять, право, но об этом написано столько книг. Немного познавательного опыта, и ты уже сам убеждаешься. — Сублимация, — на удивление трезво высказался Третий, получилось даже продемонстрировать некоторую насмешку. В очередной раз по его совершенному телу прокатилась волна: будто мелкий железный песок струился по жилам. Как же больно. — Конечно. У вас сила и красота, ведь вы руководствовались этими идеалами, правда? В Песке при вас не было ничего уродливого. Я вас не осуждаю, сложно не поддаться гибельности красоты. Я лишь реципирую вечность в красоту, только и всего. Поспите, кстати. Вы очень бледны. Красоту — в вечность? Как Однохвостый в железных оковах, запах спекшейся крови, и жар подземелий, где томится джинчуурики. После них нужно спешить в резиденцию казекаге, на крыше там обсерватория. В небе было живо и холодно — свивались ленты, прозрачно покрывали черное небесное тело, мерцали созвездия. Приникший к окуляру Третий ощущал свою могучую силу, о которой уже сейчас поют легенды, лишь малой частью общего круговорота энергий. Как малая часть окружающих песков — нет кругом ничего, кроме великой Пустыни... И огромного, сталью обитого скорпиона, что тащил на хвосте бывшего великого каге, одного из самых славных правителей последней эпохи. Он любил его когда-то. — Ты... солгал, — с трудом шевеля взбухшим языком, сказал Третий. Сасори прижимался к нему, как ребенок, и можно обмануться, ведь даже так — кожа у него нежная, теплая. И только от волос пахнет смоляной химической горечью. — По поводу чего, Третий? — Ты не всегда... следил... ты еще жил когда-то, Сасори. Любил жизнь. Сасори шевельнул рукой, и кровь побежала быстрее, стремясь наполнить узкие сосуды, удобно закрепленные меж звеньев жесткого каркаса, заключившего в себя тело Третьего. — Мне дорого ваше мнение, — сказал мальчик, — но я воспользуюсь уже употребленной сегодня терминологией. А вы сами уверены, что уже знаете Предел жизни? Вы продолжите существование вместе со мной. Конечно, я люблю жизнь. Люблю вас, как можно не любить столь совершенное творение природы и человека? — Он, освещенный лампой, с восхищением вгляделся в лицо Третьего. — Грубо говоря, вы даже не заготовка, как большинство. Вы уже изошли в нынешние притчи весь — по струе, по щепотке. Позвольте мне осуществить пластическую материализацию вашего мифологического образа?.. Не нужно говорить, — он накрыл теплой маленькой рукой вялые губы Третьего, — ваши уста не разомкнутся, ваш рот забит железным песком. Вы слышите? Ночные ветры пронизывали все, и вой напоминал о вое Однохвостого, был привычен, входил в морок, как железный штырь входит в хрупкую плоть. О, если бы Третий только мог шевельнуться, если бы мог дотянуться до сердечного цилиндра, сладострастно производящего чакру и пускающего ее по искусственной системе этого тела. — Голос пустыни, — Сасори прикрыл глаза, — я тосковал по нему. Так говорит космос. О, если бы... — Чувствуете? — Голос Сасори задрожал. — Сейчас вы абсолютно близки к творческому экстазу. Третий не мог сопротивляться, и все падал, и падал, видел красные листья молочая, рассыпавшийся песок белого цвета, как луна, и беспомощно высвобождающиеся струи чакры стремились вверх, вверх, вверх.