Мы еще поживем

      Меня зовут Медет, и прямо сейчас я бегу с пистолетом наперевес, не пытаясь прикрыться от пуль. Они стреляют в Агу, они его ранили, они хотят забрать невестку Саадет…       О чем я думал?       Ни о чем. В такие моменты особо не думаешь. Только повторяешь уже сказанное тысячи раз.       Зачем мы живем? Ради Аги живем. Если надо, умрем мы, но пусть Ага живет.       Кто Вартолу Садеттин без Медета? Вартолу Садеттин.       Кто Медет без Вартолу Садеттина? Никто. Ага вытащил меня из рудников, вытер с моего лица угольную пыль, вложил в мои руки оружие. Я был никем, Ага сделал меня Медетом, своей правой рукой, защитой, опорой.       Ага уже умирал однажды. Я помню, как хотел уйти за ним в могилу. «Я так счастлив, Медет», — сказал он мне сегодня. «У меня будет сын!» Так неужели я позволю кому-то разрушить его счастье? Помню же, как он ночами не спал, вздрагивал от упоминания ее имени, помню, как самоотверженно ее спасал. Пусть Ага лишится Медета, но не своей Саадет.       Будет ли Ага счастлив без Медета? Будет. Все забывается, все превращается в пыль. Будет ли Ага счастлив без Саадет? Нет. Она — лучшее, что у него осталось, его последняя гавань. Кому нужен Медет? Только пулям и сырой земле.       Нет, я нужен Аге, он любит меня, ценит. Он простит мне мою смерть, но я не прощу себе его гибель.       Я не чувствую боли, когда пули впиваются сначала в ногу, потом в живот — и в сердце. Только темнеет перед глазами, я не вижу Агу, не вижу, жив ли он. Слышу крики невестки, слышу крики Аги. Падаю — и земля радостно встречает меня. Я не боюсь возвращаться туда, откуда когда-то появился.       Я лишь боюсь, что Вартолу Садеттин уйдет вслед за мной. Мир становится таким темным, так трудно открыть глаза, так трудно пошевелить хоть пальцем. Я умираю, брат? Я умираю?       Не плачь по мне, брат, не плачь так, как я когда-то плакал по тебе. Ты был для меня всем, а я для тебя — лишь опора. Пусть мое место займет твой сын. Как ты его назовешь, брат? Не называй Медетом, пусть не повторяет мою судьбу.       Эх, брат мой… Твой крик — последняя нить, которая связывает меня с этим миром. Кстати, брат, я всегда понимал твои шутки насчет того, что люди нас принимают за пару. Что поделать, я не от хорошей жизни на тебя падал. Хотел тебя защитить. Столько напастей вокруг, столько пуль, а ты бесстрашен, и это огорчает меня.       Я умираю, брат, ухожу, а ты остаешься. И напоследок прошу — цени мой последний подарок. И приноси цветы на мою могилу, приноси много, много лет, приводи невестку, приводи сына, дочь…       Зачем мы живем? Ради Аги живем. Если надо, умрем мы, но пусть Ага живет. Если надо, умрем мы, но пусть Ага живет. Если надо, умрем мы, но пусть Ага…  — Медет! Медет! Медет…

***

      Меня зовут Ямач Кочовалы, и прямо сейчас я держу за руку одного из своих главных врагов. Он обмотал руку железной цепью, которой еще пару минут назад хотел меня удавить. Растрепанный и помятый, даже в этом наряде умудряющийся оставаться собой. Потерявший все, как и я. Сын моего отца — Вартолу Садеттин.       Перед тем, как вытащить его из этой ямы, я сопоставлял потери. Гнусно это и грустно — считать мертвых, но я считал. Что потерял я и что потерял он? Я потерял братьев, невесток, племянников, друзей, отца, мать… Почти лишился жены. В один день из семьи Кочовалы остался лишь осколок — кричащий, рыдающий я.       Он тоже потерял братьев, невесток, друзей, отца, когда-то давно потерял мать. Почти лишился жены. Даже больше — почти потерял себя. Подавая ему руку, я понимал, что он пострадал даже больше.       Виноват ли он? Я не думал об этом. Когда-нибудь, когда мы вернем Чукур и отомстим всем общим врагам, я хорошенько его изобью. До полусмерти. За все прошлое и настоящее. За то, что притворялся так долго, за то, что пришел — и за то, что решил все оставить. За смерть Кахрамана, за отца, за Селима, за слезы Саадет, за все…       Но не сейчас. Сейчас мы в одной громадной яме, и нужно подсадить друг друга, чтобы выбраться. Нужно объединиться, чтобы эта яма не стала нашей могилой.  — Медет, — усмехается он, не отпуская мою руку.  — Метин и Кемаль, — отвечаю я. — Акшин, Караджа, Эмми. Паша.       Он усмехается уголками губ:  — Селим.  — Джеласун. Мама. Отец.  — Отец…       На самом деле все потери для нас общие. И все враги — общие.  — Сын моего отца.  — Сын моего отца…       Сумею ли я когда-нибудь назвать его братом?       У него татуировка на спине, у меня — на груди, нарисованная почти кровью, громадная. Чукур — на запястьях и плечах, на шее и спине, на груди и глубоко в сердце, Чукур — везде. И мы вернем Чукур. Вернем — или умрем.  — Умерли все, — говорит он приглушенно, без своего провинциального акцента. Мне начинает казаться, что он скрывает какую-то тайну. От кого он прячется, зачем носит с собой эту цепь? Впрочем, все потом. Сейчас — Чукур, который нужно отбить у этих пришельцев с железными кольцами. Я крепче сжимаю руку одного из своих главных врагов, одного из своих главных друзей:  — Но мы остались.       И в полутьме раздается его полушепот, который для меня звучит громче крика:  — И мы еще поживем.