Нежность в кружке чая

Входная дверь громко хлопает, на мгновение нарушая тишину, что так соответствует атмосфере подготовки к экзаменам. Привычного приветствия не следует, но Усуи не успевает напрячься — Мисаки проносится мимо дивана, на котором сидит парень, с первой космической скоростью в спальню, захлопывая за собой дверь. Ни поцелуя, ни объятий, ни слов. Никакой нормальной реакции. Словно блондина и нет в комнате. Слишком много хлопков двери. Слишком мало поцелуев — баланс не то, что на нуле, он уже ушел в минус. Такуми вздыхает и, поправив очки на переносице, идет за девушкой. Осторожно опускает дверную ручку, проскальзывает в узкий проем в комнату. Медленно в носках по полу, словно фигурист, приближается к кровати, осторожно присаживаясь, чтобы не побеспокоить брюнетку. Вот опять, начинается. Аюдзава лежит на кровати, прямо в одежде, прямо в уличных ботинках, уткнувшись в подушку, вжимаясь в матрас всем телом, словно желая с ним слиться воедино. Так не будет никакой учебы, никакого стресса, никакого позора. — Миса-тян, — окликает блондин девушку. Ей сейчас надо выговориться, не замыкаться в себе, не зацикливаться на проблеме; но призвать Аюдзаву к откровениям не всегда так просто. Поговори со мной. Я хочу знать, что тебя волнует. Мне важно делить твои переживания. Она выпрямляется, но старательно отводит взгляд. Старайся не старайся — Усуи поправляет спадающие черные пряди и видит, что в карих глазах любимой застыли слезы. — Я неправильно записала ответ… А в другом вообще ничего не сходится с обычным алгоритмом… Из-за этого с оценки слетают 25 баллов, а вместе с ними я слетаю со стипендии… И это если ошибка только в одном задании! У нее дрожат плечи от каждого слова, и к горлу подкатывает очередной приступ истерики. Ей так стыдно, Господи, как же ей стыдно. Что она такая тупая. Миса не сдерживается — закрывает лицо ладонями, но Такуми слышит ее плач, как резко вырываются рыдания изнутри. Кончики ушей горят, как маяки. Усуи тянет к ней руки, хочет прижать к себе. Уткнуться в макушку, вдыхая родной любимый запах, гладить по спине. Обнять, заключая в кокон, чтобы она нашла в нем комфорт и могла успокоиться. — Не трогай меня, — сквозь слёзы всхлипывает девушка. — Я хочу побыть одна. — Мисаки, я просто хочу помочь… — Прошу! Надрывно, отчаянно. Умоляя. Ей так нужен этот момент единения с собой, когда она находит примирение с муками совести и внутренним голосом. Аюдзаве нужно поговорить с собой, самостоятельно дойти до осознания неплачевности ситуации. Такуми почти больно, почти неприятно, что от его искренней помощи и поддержки отказываются. Сгрести бы брюнетку в охапку против ее воли, и держать так, пока не перебесится. Но если ей будет лучше так, как Миса считает нужным, то он должен уважать ее выбор. Даже если не согласен с ним. Если Усуи захочет — даже запреты девушки не помешают ему заботиться о ней. — Хорошо. Парень встает с кровати, идет до двери. На самой границе двух комнат замирает, долго стоит и чешет в затылке. Словно выдерживает театральную паузу; лишь немного скосив взгляд, чтобы посмотреть на брюнетку. Она опять думает, что справится со всем сама, вытянет себя за волосы из неприятностей. Что, как всегда, осталась с проблемой одна. Ошибаясь, полагая, что никто не в состоянии ей помочь. Мисаки лежит на кровати и некоторое время просто не контролирует происходящее: слезы, обида и горькая горечь застилает даже разум, что там уж о глазах. Мир вокруг сжимается до нее, давит, давит на ее тело почти физически, в то же время разрывая переживаниями изнутри. Она закусывает нижнюю губу, чтобы не зареветь в голос, чтобы не закричать. Энергия внутри зреет, собирается, накапливается. И в какой-то момент — взрыв. И в какой-то момент ее отпускает. Внутренняя истерика смолкает, буря в душе успокаивается. Приступ паники отступает. Брюнетка лежит и смотрит в потолок, чувствуя моральную усталость во всем теле. Но по крайней мере волнение из-за экзамена исчезает, точнее, прячется где-то в тени, в глубине. Через три дня оно вновь даст о себе знать, но пока… Но пока в голове пусто и лишь хочется тепла. Девушка наконец осознает, что лежит в почти уличной верхней одежде на кровати и поспешно стягивает плащ и ботинки, как будто это уже может изменить, отчистить грязные следы на полу. Она бы непременно сорвалась за тряпкой, чтобы убрать беспорядок, но не сейчас. Сейчас Аюдзаве хочется еще немного полежать на спине, бесцельно вглядываясь в белизну потолка. Наслаждаясь чувством долгожданной свободы. Мисаки не знает, сколько проходит времени, прежде чем дверь вновь тихонько скрипит. Сердце выстукивает сообщение «SOS» в ожидании Такуми, но вместо него появляется Лихт, осторожно переступая на мягких лапах. А спустя несколько минут в проеме появляется блондин. Держит в руках чашку, её любимую — вообще раньше Усуи сам любил из нее пить, но после переезда Миса многие вещи Такуми взяла в личный оборот. По запаху — чай, зеленый с жасмином, и горячий, еще пар идет. Всё стоит в проходе, ждет, когда их взгляды пересекутся. Смотрит на нее так устало. Он, должно быть, устал от нее. От вечных заскоков и сумасшедшей помешанности на учебе, от лишних нервов, слез, паники. От ее неспособности позаботиться о себе — сколько раз парню приходилось уносить Аюдзаву, заснувшую во время подготовки в гостиной, в кровать; про готовку девушка вообще молчала. — Ты не позволяешь мне сделать так, чтобы тебе стало легче, — Такуми присаживается рядом на кровати, всё еще выдерживая дистанцию, — но это не мешает мне заварить для тебя чай. И всё в этот момент: запах чая, голос блондина, его глаза, зеленые-зеленые, аж голова кружится… Всё настолько полно нежности. К ней. К самой ужасной, невыносимой, просто кошмарной. Но не для него. И вот он сидит перед ней, протягивает кружку, готов вновь исчезнуть с глаз долой, лишь только скажет. И Мисаки не сдерживается, чувствуя, как на глазах вновь выступают слезы: — Обними меня. — Ты же просила оставить тебя в покое, — кончики губ скользят вверх, но Усуи пытается выглядеть серьезным. Ему хочется, чтобы Аюдзава хотя бы немного подумала о ситуации и о своем поведении и наконец задумалась о том, что пора начать переосмысливать свои приоритеты. — Немедленно. Властно, требовательно — словно вернулись обратно в старшую школу Сейки. Парень отставляет кружку на прикроватную тумбочку, победно улыбается — всё же Миса-тян сдалась на милость его объятий, — и распахивает руки, тут же принимая ее хрупкое все еще дрожащее тело. Такуми теплый, теплый изнутри, и в этот миг Мисаки осознает, что наконец-то она на месте, что всё наконец сошлось. И теперь всё точно остается позади. Потому что есть только Усуи; и дальше будет только он, и лето, и на самом деле всё, что важно, — что он рядом, что он не уходит. Даже когда она прогоняет, он поддерживает, почти что незримо. Это остатки старой привычки — отталкивать его протянутую руку, но в конце концов опять возвращаться к Усуи. И, возможно, во всем виновата сессия, потому что у Мисы слишком резкий перепад настроения, а блондин слишком легко согласился с ее противоречием его позиции. Обычно он так быстро не сдается. Он никогда не сдается, пока не получит желаемое. — Вкусно, — бормочет девушка, когда принимает из рук Такуми кружку с чаем и сразу утыкается в нее. Парень тихонько смеется, умиляясь с Мисы, так похожей на котеночка, и целует ее в висок. Она быстро выпивает чай, но не торопится разрушать особую уютную атмосферу. Мисаки склоняет голову на плечо блондину, перехватывая его руку где-то в районе локтя. Словно удерживаясь за него или удерживая — а то вдруг отпустит. Но Усуи не выпускает. Он не выпускает ее из объятий даже когда осознает, что брюнетка задремала — в принципе, неудивительно, при ее уровне нагрузки и моральной измотанности. Лишь устраивается поудобней на кровати, готовый охранять сон самого-дорогого-человека даже целую вечность.

***

— Требую моральную компенсацию за испорченные нервы, — нравоучительно замечает Такуми, демонстративно закатывая глаза. Мисаки стыдливо тупит глаза и краснеет — высший балл за экзамен истерики не оправдал. Но кто же мог подумать, она правда сомневалась в себе. Она даже не предполагала, что настолько умная, что справится со всем-всем-всем. А ведь с неприятным осадком что-то надо делать. Брюнетка заламывает пальцы, придумывая аргументы или действительно размышляя, как может загладить свою вину. Такая честная, такая справедливая. Еще минуту назад счастливая плюхнулась рядом с парнем на диван, чуть ли не крича о своем достижении, а теперь разнервничалась, как провинившийся ученик. Усуи выжидает еще несколько мгновений, а потом заливисто смеется и приобнимает недоумевающую брюнетку за плечи, прижимая к себе. — Ты самая лучшая, видишь? Прекращай загонять себя в рамки неуверенности. Твой синдром отличницы никому не нужен, поняла, Миса-тян? Аюдзава согласно кивает, на что Усуи недовольно цокает — ничего она, конечно, не поняла, и через полгода история повторится вновь. Но она старается, правда; прилагает все усилия и работает над своими внутренними проблемами и комплексами. И однажды, может, ее действительно перестанут волновать отличные оценки, и брюнетка будет в состоянии относиться к этому также легко, как и Такуми. Хотя, этого нельзя отрицать — блондин тоже старается изо всех сил. До выступающих на лбу вен, до переутомленности, до рассеянности и синяков под глазами. Учеба в медицинском требует своих жертв. Но у него есть своя тихая гавань, где его ждет Мисаки. Всегда готовая позаботиться. Такуми неожиданно подается вбок, утягивая за собой брюнетку так, что она оказывается у него на груди. Улыбается по-кошачьи, проводит ладонью по скуле Мисы, чуть сжимая подбородок. Аюдзава прикрывает глаза, обмирая от мурашек, которые пробегают по коже. Поцелуй выходит мягкий, теплый и немножечко неловкий оттого, что они не в очень удобной позиции. Губы медленно скользят по губам, и девушка подается вперед, почти перехватывая инициативу. Нос скользит по щеке, так приятно, так правильно. И блаженный тихий стон, что срывается с уст Усуи, стоит им прерваться — тому прямое доказательство. Так оно всё и должно быть. — Больше никаких разговоров об экзаменах. Только каникулы, ты и я, — выдохи прямо в губы. Его ладонь уже на ее бедре, и Миса-тян послушно, добровольно и желанно закидывает ногу поверх тела парня. — Иди сюда. Я сделаю всё, чтобы тебе было хорошо. И Мисаки отдается этой нежности целиком; позволяя ей проникать везде, начиная с таких мелочей, как кружки с чаем.