Занавес

Снег за окном, тёплый cвет лампы, Детройт, Ховард—стрит 14, время — без четверти десять вечера. Занавес. Город завешан копотью, в окнах живут люди, по улицам прокрастинируют андроиды. В комнате пахнет бурбоном, на заднем фоне играет его любимый джаз, а телевизор молчит. Коннор замер в мягком кресле возле окна и вглядывался в снег. В той буре, может, будут ответы, да улетают они со скоростью ветра, что меняется по десятку раз в день. Он бы хотел открыть так просто ноутбук, выбрать файл и нажать «Delete», избавившись от всех воспоминаний, и от всех этих эмоций. Но себе черепушку пластиковую так просто не вскроешь, и не вытащишь частично какие-то элементы блоков памяти, выборочно, какие захочешь. Люди не могут, так почему же Коннор, будучи девиантом, это может позволить? Не может, и всё тут. Буря за окном усиливается, синтетические волосы нагреваются от старой лампочки, Детройт, Ховард—стрит 14, время — без четверти десять. Занавес. Коннор хотел бы написать Хэнку большое длинное письмо, но ему — с прямыми руками страшно вывести не ту букву, что выдаст страх и отчаяние. Поставить точку не там, где надо, и обеспокоенно понять, что мир потух. — Что будет, если я спущу курок, мм? Ничего? Пустота? Рай для роботов? — Хэнк тогда держал уверенно оружие, указывающее прямо в голову Коннора, а направлял его прямо в своё сердце. Он стоял, шатался от выпитого горького пива, и надеялся ввести своего напарника именно тогда в девиацию. Не вышло, даже диод не стал на миг жёлтым, не то, что красным. А потом куча вопросов «Это ты такой особенный? Есть что мне рассказать? Почему ты не выстрелил? И кто из Вас МОЙ Коннор? Может, теперь сделаешь то, что хотел уже? Ну, и когда же ты заткнёшься? Посидишь со мной за ужином в бургерной? Может, перестанешь уже задавать вопросы о моём ублюдском здоровье? А ты что думал, я вечный что ли?» Господи, да всё что угодно, только больше не спрашивай. Тихо падает снег, в комнате часы отмеряют время по секундам, Детройт, Ховард—стрит 14, время без четверти десять вечера. Занавес. Коннор хотел бы позвонить Хэнку. Так просто набрать знакомый номер и оставить что-нибудь такое простое и наивное, как было при их первой встрече в офисе: — Лейтенант Андерсон, это Коннор, андроид из «Киберлайф». Я жду Вас в офисе, уже почти двенадцать. А потом абонент недоступен, и вместо душевного разговора они пьют водку. Пятна на его майке бесят чуть больше, чем пятна на репутации. Выводы Коннора выведут Хэнка из себя и «Да пошёл ты» зазвучит чуть тише, чем «Ты мне нужен». Наверное, у Хэнка слишком хриплый и прокуренный голос, что истерично выгонит единственного друга из дома на Ховард—стрит 14, поэтому Коннор молчаливо просто выйдет и удалится по улицам куда-то в даль. Он будет ходить по Авеню—стрит, а сам будто в астрале, перебирать у себя в голове возможные варианты развития событий, возможные варианты режима принятия таблеток и уколов, возможные записи к лучшим врачам, возможные варианты выживаемости Хэнка, как он обычно всегда делал, но каждый результат только приближался к нулю. К бесконечности. Из задумчивого состояния вырвет эхом звонок: — Коннор, в общем, это… пожалуйста, ну-у ты приходи… Снег продолжает покрывать дороги, по комнате льётся джаз, Детройт, Ховард—стрит 14, время без четверти десять вечера. Занавес. — Ну, не то, чтобы я вообще слушаю музыку. . . Но, хотел бы. . . Это желание проносится через года, поэтому Коннор в тихом доме включает пластинки Хэнка и вслушивается поначалу в каждую ноту, каждый отдельный инструмент, а потом понимает, что он делает это как машина. А он живой. И музыка преображается, и волнами пробегается по телу, отдавая бешеные ответы в голове и сердце. — Ты же живой, Коннор… — Скажет однажды Хэнк, а через девять лет с меланхолией добавит: Это я живой, Коннор, и я имею свойство умирать. — Я тоже могу умереть, — как-то нелепо добавит Коннор, потому что знает, что в один момент может всё прекратиться. Он боится смерти. Своей, смерти Хэнка, кончины этого мира, окончания всего. И Коннор был уверен, что там после смерти — пустота. И эта пустота преследовала, ходила всё по пятам за железным детективом, пуская свои холодные руки к его горлу, но пока только пугала прикосновениями. А страх такая штука — достаточно его прикосновения. Снег за окном, свет у окна, Детройт, Ховард—стрит 14, время без четверти десять вечера. Занавес. Глаза Андерсона в один момент начали бегать по треснувшим плиткам, по мискам Сумо, по пустым бутылкам и фотографиям. — Вас что—то беспокоит, лейтенант Андерсон? — Задаст стандартный вопрос Коннор, хотя будет сидеть в тёплом мягком свитере на его кухне и так же мягко смотреть в сторону того, кто друг, напарник, советник, отец. А Хэнк делал вид, что у него случилось что-то со слухом, и игнорировал все прямые вопросы, что стреляли в сердце громко. А через год глаза выедали все эти фотографии сослуживцев, что не позвонят, все эти счета по оплате процедур, все эти рентгеновские снимки и бумаги по медицинским заключениям. По комнатам были расставлены пустые бутылки, везде разлитый виски, бурбон или водка, да только это делалось всё ради того, чтоб алкоголь скрывал в доме запах лекарств. За окном белым-бело, а в комнате горит лампочка накаливания, Детройт, Ховард—стрит 14, время без четверти десять вечера. Занавес. Коннор узнал по-настоящему Жизнь в начале зимы, когда только первый снег и липкие белые комочки на ладонях. Это сразу оказалось так естественно. А каждое лето - будто во сне. Коннор каждое лето не мог принять, летел по асфальту и смотрел по сторонам, глаза хватались за зелёный газон, цветные клумбы, пролетающих птиц, и всё это никак не удавалось зафиксировать, что это реально. Последнее лето - как новая кома. Он идёт под голубым небом и его греет теплое солнце, а состояние - будто его огрели по голове. Он идёт так средь ярко-зелёных деревьев и оказывается в городской больнице, где ожидает результатов Хэнк. Лейтенант подмигнёт и скажет: "Ну что ты везде таскаешься за мной? Всё у меня в порядке!", а опущенные плечи, как и уголки губ, тёмные круги под глазами, сухие дрожащие руки и пустые глаза скажут об обратном. Хэнк именно тогда морально уже умер, а Коннор всё неистово и покорно везде ходил за его мёртвой оболочкой, это как невралгия, потому что нужно было хоть за что-то цепляться. Иначе это лето - действительно последняя кома. За окном всё кружит снег, а на подоконнике фотокарточка, в сторону которой смотреть уже мука , Детройт, Ховард—стрит 14, время без четверти десять вечера. Занавес. — Люди — хрупкие машины. — Скажет Маркус, держа руку на плече Коннора, когда те будут стоять над могилой Хэнка Андерсона. Держал руку на плече, будто руку на пульсе. А сейчас уже ничего не исправить, ЕГО не стало и Коннор понимает, тому просто не хватало вечеров без метафор, он не мог без слов ласковых, человеческих, и душевной тишины. Коннор хотел бы рассказать Хэнку так много всего, что у него в голове, да мысли витают как снежинки в метели, а губ нет. Он смотрит на несчастную запись «дата рождения—дата смерти», да зрачки становятся такими узкими, нервными, с поддержанным хрусталём, и после этого можно только руки разбить о гранитный камень. В сером небе пролетает одиноко птица, таких было много раньше, «до того…». Светофоры в своём темпе сменяют красный на зелёный, и Детройт начинает жить своей жизнью так, будто ничего не случилось. Так, будто не мир рухнул, а просто сменился закат рассветом. На миг ему даже показалось, что цветопередача отключилась, и краски в оптическом экране Коннора окрасили Детройт как в немом старом кино: чёрно—белым, но тест на диагностику показал, что все системы исправны. «Эмуляция и имитация эмоций» — так бы сказал прежний Коннор, и у него бы не задрожали губы и не забегали глаза по небоскрёбам, по фонарям, по бездомным собакам, по куриным фургончикам. Так странно. На чём там мысли остановились? Иней покрывает посмертный памятник Хэнка, а Коннор сидит дома у своего друга, напарника, советника, отца. Сидит под уютной лампой, слушает джаз, смотрит на пустые миски Сумо, что пусты уже как четыре года. Сидит и пытается унять бурю. Не снежную бурю, а мысленную. Надо понимать, что без Хэнка жить можно, но только это будто ты не девиант, а самая обычная машина. Включение режима «далее — далее — готово». И можно даже сделать вид, что не больно. Снег. Свет. Джаз. Одиночество. Детройт, Ховард—стрит 14, время без четверти десять вечера. Занавес.