***
Телефон звонит под утро, вырывая тебя из какого-то горячечного сна, где вы с Тони Старком и Гуком спасаете Вселенную от ставшего Таносом Бан Ши Хека. Отвечаешь, не глядя. «На ловца и зверь бежит», — злорадствуешь, слыша в трубке корейское щебетание. — Да, Чимин, я тоже по тебе соскучилась, красавчик, — злорадно ухмыляешься, слыша Чоново возмущение, смешки бантанов и последующую перепалку между парнями. — Зачем ты так? — с деланной обидой отвечает Гук, — Я же ревную. — Нуне тоже тяжело, малыш, — слышишь сбой в ритмичном дыхании. Шалость удалась. — Я видела ваше выступление. — Все-все? — как-то совершенно не обречённо, а даже предвкушающе интересуется твой…кто? Не то что бы бойфренд, больше чем друг, явно не только парень для секса — малыш? И вообще, приучила на свою голову, вон как дразнится! — И даже в самом конце? — ты прямо чувствуешь, что сейчас он облизывается и по-кошачьи щурится. Гукки-скромняга, как же, девочек он боится. — Отымею, — еле слышно шепчешь в трубку, — только вернись, так выебу, что с кровати не встанешь. — Ловлю на слове, нуна, — получаешь столь же тихий ответ. В груди привычно ёкает. У вас этой разницы-то пара лет всего, и частенько ты куда инфантильнее. Но от этого доверительного «нуна» у тебя ноги подкашиваются. — Люблю тебя, родная. — Ты мое сердце, — ты не плачешь, потому что ему тоже тяжело. — Всего-то месяц остался, и я смогу выполнить своё обещание. Слышишь, малыш? — у него гастроли, мировое турне и нескорая дорога домой. У тебя — бесконечные съемки и постоянное ожидание. Гукки-Гукки, погибель темноглазая. — Привези мне из Америки Тони Старка, — он смеётся, и разговор сводится к легкой ненапряжной болтовне. Любить Чонгука — это болезнь.***
— Нуна, ты спишь? — в одну ночь ты слышишь знакомый шёпот у уха. — Я вернулся, нуна. — Ты что, прямо с самолета? — Чон говорит, спросонья у тебя глаза как у лемура, вот и сейчас ты пытаешься осознать, что он здесь, рядом, только руку протяни. Довольный такой, помятый с дороги, но счастливый, аж светится. Радиоактивный кроль. — Кто-то так грозился устроить мне жаркую ночку, что я просто не мог устоять, — ржёт довольный Гук, нависая над тобой. Почему ты опять на этом скрипучем диване? Ну да. На нем ведь так приятно ждать своего столь занятого мужчину. — Какая же ты красивая, — шепчет он, очерчивая кончиками пальцев контуры твоего лица. — Такая язвительная, страстная, порывистая — и вся моя. Мне иногда кажется, что ты лишь иллюзия, мираж моего сознания. — Тебя твои фантазии частенько грозятся выебать? — улыбаешься ты, вспоминая тот самый разговор после ВВМА. — Ты начинаешь меня пугать, ты в курсе? — Я всего лишь жду, когда ты перейдёшь от угроз к действиям, — он целует тебя, и сердце отбивает тарантеллу в груди. Он здесь, в вашем маленьком тайном убежище, в твоих объятьях, он весь твой, такой закрытый, такой добрый. Твой малыш, только твой. — Ты мое сердце, ты знаешь, Гукки? — он снова целует тебя. Да и вправду, кому нужны все эти слова, когда можно на деле показать свои чувства. Но сначала, — давай-ка ты в душ, малыш, и под бочок ко мне. Все подвиги на завтра, — судя по виду Чонгука, кто-то готов бы уже и сейчас, но ты же все понимаешь: он устал с дороги, полон эмоций, ему нужно выплеснуть все. — А вот утром я отымею тебя по полной программе. У вас же выходной? — Чон мило краснеет, кончиками ушей. Кто поверит, что от пошлых речей этого красавчика может встать даже то, чего в женской физиологии предусмотрено никак не было? — Все будет в лучшем виде, красавчик, — ты смеёшься, глядя, как он смущенно убегает в ванную. Любить Чонгука — это свободное падение. Но, думаешь ты, прижимаясь к разморенному после душа уснувшему Гукки, оно этого определенно стоит.***
Любить тебя? Это восторг вперемешку с ужасом. Чонгук иногда вспоминает, как случайно столкнулся с тобой в Сеуле. Ты вела съемку для своего блога и так увлечённо трещала на камеру, что чуть не затоптала его. Даже если ты его тогда узнала, то виду не подала, просто извинилась и пошла щебетать дальше. Что же зацепило? Неожиданно острый взгляд миндалевидных глаз? Отливающие в лучах солнца рыжиной локоны? Чувственный изгиб губ? Насмешливые нотки в голосе? Ничто и все вместе. Как обухом по голове. Он просто понял, что с тобой хотел бы провести остаток жизни. И неважно, что ты тогда не говорила по-корейски, а он сам с грехом пополам смог на английском выпросить твой номер (спасибо, великий Гугл-переводчик!) — он попался, он поймал и не мог теперь отпустить. Разница в возрасте вначале прошла мимо сознания (подумаешь, Джин-хен вообще ведёт себя как дитя малое, даром что самый старший), а после… — Малыш, если ты уже выспался, то я готова приступить к экзекуции, — распахнутые спросонья глаза сощурились с доброй усмешке, и Чон непроизвольно улыбается в ответ. Ты тоже мое сердце, нуна. — Поцелуешь меня? А после он уже не мог без тебя. Он боится даже подумать, что мог не встретить тебя тогда, не облить тебя в отместку холодным кофе, не написать, не признаться. Не мог представить своей жизни без фирменных воскресных блинчиков, посиделок с домашней пиццей и просмотром ужастиков, ночных прогулок по Сеулу. Без пижамных вечеринок и битв на подушках, без подстебов и двусмысленных шуточек в «какао». Без разговоров обо всем и ни о чем, от китайской поэзии до последнего «Человека-паука». Без обнаженной кожи под кончиками пальцев, пульсирующей венки на шее и чёрных от возбуждения глаз. Без глухого томного «малыш» и срывающегося на всхлип «ты — мое сердце». Ты всегда где-то на периферии его сознания, в уютном уголке его мыслей. Особенно когда ты ходишь голая по квартире в одном нижнем белье. При всем своём воспитании пуританином Чон никогда не был, и утонченное кружево его заводит также, как и веселенький цветастый хлопок, если все это на тебе. Особенно когда это на тебе. — Господи, малыш! «Нуна-нуна-нуна», — выстукивает сердце. Маршрут давно построен, приговор обжалованию не подлежит. Чонгук так и сказал хенам: ты — его, и катись все лесом. А вот Бан Ши Хек только посмотрел пристально и согласился. Нет, сначала он из Гука всю душу вынул, но смотрел так внимательно… словно понимал. Понимал и одобрял. Ты ещё тогда рассмеялась, услышав от Чона о «допросе» и выставленных парочке условиях: «Пять лет — это ещё немного, малыш, думаю, мы с тобой надолго». «Мы с тобой навсегда», — думает Гук, засыпая в обнимку с тобой. Для одного обручального кольца подождать ещё пару лет не срок. Это будет событие века, уж он-то постарается, чтобы все-все знали, какой счастливчик этот чертов-сукин-сын-Чонгук. Любить тебя — это уже зависимость. Too bad, but it’s too sweet, it’s too sweet, it’s too sweet.