***
— Оны жібере берсін, Марта, — бормочет, закатывая глаза Найман, что означает «пусть идёт», и возвращается к документам на столе. — Это невежливо, — тут же отвернувшись от хлопнувшей двери, она осуждающе стучит пальцами по клавиатуре. — Надеюсь, ты сказал, что он ведёт себя непрофессионально. — Почти, — нейтрально отвечает Ануар, потому что, увидев на чересчур сложное ебало Адиля, он сказал ему держать язык за зубами и принять настоящее как данность, после чего тот ожидаемо сорвался с места и сиганул на улицу, хуй пойми зачем, но подальше отсюда. — Он посыл понял. Не ходи за ним. — И не собиралась, — врёт она. Дело не в ней. Он просто не в духе с самого утра. Проснулся в чужой квартире с бабой, мечты которой исполнял всю ночь, быстро натянул шмотьё, кое-как разобрался с замком на двери и свалил в лучших традициях золотого правила «трахаю и не здороваюсь». Чуть не попал под автобус, зато попал под дождь, покурил на голодный желудок, а потом проблевался в уборной Газа так, что из глаз лились слёзы на красно-белый кафель. Его даже это достало. Нигде нет места. Проще сдохнуть. А теперь еще эта возня с бумажками, закрепившаяся за Олей и Ричи, но их незапланированный повторный медовый месяц, приуроченный к годовщине, вынудил всех ввязаться в непонятное бюрократичное говно. Марта помогала на пределе своих сил, решая девяносто процентов их проблем, но никто не ценил и даже не замечал. Никто, то есть Адиль. Она стирает мизинцем немного смазанную стаканом с кофе помаду и отрывается от экрана с таким видом, что в обычный день он чувствовал бы себя повинным во всех грехах. Но он въебывается в горшок с растением и кашляет нецензурной бранью на всё на свете, Чёрный затыкает: «За базаром, сука, следи». Марта, будто не заметив, объясняет, что пальма у него на голове, а это лимонное дерево, потом кричит ему, что на худой конец текиллу не просто так хлестать, и пахнет приятно, а не перегаром. — Не понял, — хамовато реагирует Адиль. — От кого пахнет? — От меня, я вчера заглушила целую бутылку вина в одного. Он неясно тупит, пытаясь осознать, подкол это или она всерьез, и, застопорившись взглядом на покачивающейся ножке Меремс, просто говорит, что ему надо ехать, разбирайтесь с документами сами. У неё нет желания спорить. — Вот тут распишись и всё, остальное мы с Ануаром сделаем. Идёт на компромисс нехотя, но выбора нет. Склоняется над столом, почесав переносицу, а Марта откидывается на стуле. — Чего? — тихо выдает Адиль в ответ на её пытливый взгляд и смущенно оставляет подпись. — Надо лимонное дерево поближе передвинуть. Ануар ржёт. Адиль намеренно оценивает её декольте и дергает плечом, мол, ладно, твой размер позволяет тебе говорить со мной в таком тоне. Её это злит до дрожи и, фыркнув, она стремительно выходит якобы выбросить стаканчик, на деле же сосчитать до десяти с закрытыми глазами и вернуться умиротворённой и хладнокровной. Швырнув ручку и ничего не сказав, Адиль быстро настигает Марту за углом, она ведь слышала его приближающиеся шаги и была готова вмазать в любой момент по пропитой изможденной роже, но он больно хватает за руку и вдавливает в стену. — Ты терпение моё испытываешь? — говорит почти сквозь зубы. — Определись уже, плевать тебе или нет. Глубоко внутри она мгновенно прекращает злиться: какой же ты идиот, конечно не плевать. Как же, должно быть, жизнь тебя отымела, что ты никому довериться не в состоянии. Меремс упирается ладонью ему в грудь, скорее показательно, потому что оттолкнуть по-настоящему не получится. Он с места не сдвигается, наоборот, льнет ближе, пытаясь со своими эмоциями совладать, а она от амбре водки и пота жмурится, отворачиваясь. Хочется поцеловать её до безумия, хочется всю злость превратить в страсть, слышать, как она постанывает от чересчур неосторожных и настойчивых ласк, и он просто сжимает кулаки. — Это в последний раз я за тобой бегаю, поняла? — слова льются сами по себе. — Если кончено, то кончено, и не надо сцены устраивать, Марта.***
— Ну, вот опять. Адиль. Может, хватит? — Марта, — он сглатывает окончание «не еби мне мозг», даже не отрываясь от дороги. — Хватит будет, когда я решу, что хватит. — Когда мы с тобой познакомились… —… я был другим человеком. Я уже говорил тебе, мне с тобой комфортно, поэтому вот я настоящий со всеми загонами и херовыми перепадами настроения. Не нравится? Ну бля, чё я могу сказать. Никому не нравится. Я хочу музыку писать, а не думать, что сейчас приеду домой, а там меня будут трахать упрёками во все дыры. — Да с тобой даже поговорить нельзя. «Как дела?» «Нормально». «Как концерт прошел?» «Нормально». Если у тебя всё так нормально, то почему у нас всё так… Не так? — Дело, не в тебе, — жестко выдаёт он, чтобы не разжигать конфликт дальше, но Марта думает иначе. Его разъезды сказались на отношениях максимально отрицательно. — Я себя не на помойке нашла, Адиль. Хочешь сказать что-то, скажи прямо сейчас. И не надо кота за хвост тянуть. — Ты уже всё решила за меня, я вижу. — Если тебе так легче. — Я не знаю, чего ты от меня хочешь, — помолчав, выдыхает он спокойнее. — Хочу засыпать не одна. Адиль поджимает губы. — У меня работа, я не могу быть с тобой всё время, и ты прекрасно… — Да я же не в прямом смысле! Господи. Я всё. С меня хватит. Мне надоело. И тебе, думаю, тоже. Он тормозит на светофоре, и Марта дергает ручку. — И куда ты собралась, совсем уже? — Больше ничего сказать не хочешь? — Каждый день говорю, ты не слушаешь даже. Хули сейчас распинаться. — В этом, может, и проблема! Адиль вдруг через кашель смеется. — Это ты у меня научилась. Хочешь всего и сразу, и ото всех. М-м. Знакомо-знакомо. Она смотрит на него с презрением. Потратила на него столько времени и нервов. Он въелся не только запахом в простыни, не только лицом и руками в холсты, но и в душу, в самое сердце, а теперь издевается. Он качает головой и идёт на компромисс. — Выпущу на остановке в центре, а не посреди пробки в час пик. Марта скрещивает руки на груди, тупо таращась в приборную панель. От обиды желание кусаться и плакать растет вместе с тяжёлым дыханием, и, чтобы успокоиться, она анализирует, где и кто был не прав. Он перегибается с водительского сидения и впивается в губы — на помаду плевать, целует тягуче, целует снова и снова, пока она не сдается, хватая его за затылок. — Меня заебало ругаться по херне, — шепотом высказывается он под недовольные сигналы со всех сторон, горит зеленый. — Марта, ну пожалуйста, мне умолять тебя, что ли? Последний месяц гастролей, и я твой круглыми сутками, обещаю, — она подставляет шею под грубые губы, а потом скидывает туфли и лезет на него, его это шокирует, как и водителей по бокам. Смотрит на неё ошарашенно снизу вверх, придерживает за поясницу, дышит судорожно и сквозь зубы, пока она возится с ремнём и ширинкой, задрав платье до бедер, теперь им сигналят одобрительно. Её дыхание на грани стонов на ухо такое горячее, как и толчки, и перед глазами всё плывёт, прижимает к себе сильнее и резче. — Вот это тебе от меня нужно, — шипит Марта, царапая ногтями спинку кресла. — А не я. Ну как тебе? Нормально? — А тебе что от меня нужно? — рассеянно звучит в ответ. — Выставки и гранты? Ты на такое еще не насосала.***
Встретив её пугливый взгляд, он вытягивает ноги на соседний стул и зевает в ладонь. Прекрасно — теперь и она в него сначала будет, как в загнанного медведя, тыкать палкой, и только потом кормить или издеваться дальше — это вариативно. «Как ты?» Кто-то голыми руками душит, морозит иногда — Саян смешно говорит «аязит» — видеть всё это не хочется, надоело, но что ты с этим сделаешь? Поздно. И тебе оно не нужно. — Да нормально, — тянет спокойно и немного поджимает губы, как будто прикидывает степень своего «нормально», и ответ неутешительный, но сливаться не время. — Работаю. Отдыхаю. Снова работаю. Пиздюлей даю. Как обычно всё. Он игнорирует её заботливость из чистой вредности. Марта, как в сказках, наступила на горло и разбила ему сердце, а ведь до неё казалось, что под рёбрами только прокуренные легкие. Даже если её правда волнует его здоровье или его-что-угодно, смысла вываливать на неё проблемы нет никакого: она ему ничего не должна, не должна за шиворот вытаскивать, не должна выливать коньяк в раковину, не должна быть единственной, кому хватит смелости высказать всё прямо и как есть. Те времена прошли, и её вопрос звучит как бесячее клише. Адиль испытывает спектр эмоций в холодных оттенках, припоминает картину дома, да и здесь, среди странных ретро-плакатов с Лениным, резкими штрихами пробиваются её рисунки. Соня всё же набирается смелости, воспользовавшись секундной паузой, и сообщает, что таксист подъехал, только улицу перегородили из-за аварии, и придётся пройтись, либо можно к служебному пустить через шлагбаум. Вакуленко откуда-то из-за дверей отзывается, что это не вариант — там сейчас разгружают продукты из газели. — Ауди жёлтая, три-семь-пять. — Вась, я вернусь еще, задержись, — зацепив с вешалки зонт, Адиль кивает Марте. У неё раньше на запястье был Уроборос, но она его перебила. Не спрашивает, не его дело. Помнит, как она ночью лежала на нем с тонкой сигаретой и увлечённо, но немногословно рассказывала про змею, которая кусает себя за хвост, и про то, как вся эта религиозно-волшебная херня влияет на её творчество и мироощущение. Он не понимал, так же, как она, когда он объяснял ей про бочки и хайхэды, зато смотрел неотрывно и внимательно, словно сквозь неё, и думал, что так по-человечески спокойно ему не было, пожалуй, никогда. Он себя не слишком любил, чтобы видеть причины каждого изменения в Марте в себе непосредственно, но она очень трепетно относилась к вывернутой в восьмерку-бесконечность змее, а потом превратила её в какой-то узор вот так просто. Марта не была импульсивной, как большинство женщин. Если её настроение портилось, она не шла в парикмахерскую или в алкомаркет. Он придерживает для неё входную, открывает зонт навстречу шуршащему ливню. Когда она на него не смотрит, внутри всё начинает трястись то ли от долгого эмоционального выгорания, то ли от раздражения к себе и к ситуации. Всё так глупо испортилось в одночасье, и невозможность вернуть это что-то хорошее придавливает к земле не камнем — горой, по ощущениям прошло не полгода, а неделя. Адиль кашляет в сторону, изо рта вырывается пар. Он приходит в себя внезапно и с отдающейся в висках горячей болью неожиданного осознания пиздеца. Тачка тормозит, пожалуй, слишком резко, шинами царапая дорогу. Странный скрип, который длится всего долю секунды, заставляет сердце сжаться в комок и застрять в горле; все вспыхивает ярким светом, а затем слышится тихий и монотонный писк как реакция или упрёк. От него нельзя сбежать, от него никак не избавиться. Адиль держит её за талию подальше от скользкой дороги и водителя, который не в состоянии справиться с управлением, а у Марты глаза лезут на лоб, оттого что это та самая жёлтая ауди. Врезается капотом в фонарный столб. — Может, всё-таки я тебя довезу? — выпуская из объятий, коротко заявляет он, глядя на вываливающегося целого и невредимого таксиста. — Я на метро. — Как хочешь, — отвечает равнодушно, хоть и считает её действия слишком уж бабскими. — Только напиши Соне, что добралась. Нет, оставь зонт себе. Говорю же, я за рулём. А она не хочет дома ещё одно напоминание о том, что в её жизни был Адиль Жалелов. Хотела бы — не стала бы распродавать картины, увольняться из хорошего места и переезжать.***
«Я подумаю над твоим неозвученным предложением до понедельника», — связь барахлит, но он не в клубе. Улыбается. Кажется, чистит зубы. «Лично я всё уже обдумала, так что ты там мозговой штурм не устраивай». «Если ты пальму уберешь. Либо я, либо она». «Дерево лимонное? Оно вписывается». «Ты меня услышала, короче». «Услышала, завтра отвезу на Газ, — Марта смеётся, теперь у неё ни растений, ни животных, только вечно объебанный казах. Но оно, наверное, того стоит в какой-то из Вселенных. — Ты как там, милый?» «Нормально».