Быть богом

Тёмные, иссиня-чёрные воды создавали мерную качку. Лёгкие волны с шелестом врезались в деревянный борт, рассыпаясь жемчужным каскадом сияющих в свете луны брызг. Форштевень стремительно рассекал стихийную гладь, в которой отражались мириады ясных звезд. Высоко поднятый нос судна венчала резная голова дракона, больше напоминавшая раскрывшего пасть змея. Локи открыл глаза, пробуждённый острым чувством: ещё немного, и его стошнит. Голова закружилась от зрелища сияющих звёздных скоплений, и он поспешил приподняться на локтях, свешивая голову за борт. За борт. Собственное отражение, изломанное рябью волн, вынудило в спешке отшатнуться и рефлекторно схватиться за горло. Гладкое, крепкое, без намёка на перемолотые, казалось, всего несколькими мгновениями раннее кости. — Очнулся, — угрюмый женский голос достиг его слуха, и Локи поспешил обратиться к его обладательнице, подозрительно щурясь. Женщина была белокурой и светлокожей, но столь же хороша собой, как весела. Если бы не отсутствие бороды, Локи в первый миг мог бы с лёгкостью спутать её с мужчиной. Облачённая в латы, побрякивающая кольчугой при каждом движении, она уверенно работала вёслами, взирая на него из-под белых, насупленных бровей. — С кем имею честь беседовать? — он не удержался от издевки, заламывая бровь и с интересом разглядывая несчастное создание. Женщина была широка в плечах, как Тор, и растрёпана, как Вольштагг. Длинные волосы спускались далеко за её спиной, но выглядели так, словно их обладательницу заботила причёска не сильнее, чем собственная женственность. — Это тебя не касается. Мне велено переправить тебя к вратам Вальгринд, а не языком чесать. Локи обернулся, наконец замечая, что окружающие их воды совсем не бескрайни. По правой стороне можно было разглядеть полосу суши, вдоль которой раскинулся широкий лес, истово тянущийся верхушками к испещрённому созвездиями небосклону. По левой — густые клубы тумана. Змей на носу судна, похожего на драккар, но более мелкого, приводимого в движение лишь одной парой вёсел, глядел на гору, где выростал величественный дворец, освещённый огнями пирующих в его исполинских залах эйнхерий. — А-а, — Локи вернул своё внимание женщине, понимая, отчего же воительница так недовольна. — Вальхалла, значит. Чертог Одина с крышей из позолоченных щитов, куда попадают все бравые воины, героически павшие в бою… — Благородные сыны Одина, но не ты! — И куда везёт мою душу, стало быть, честолюбивая валькирия, — Локи пропустил её колкость мимо ушей, скрывая за улыбкой всколыхнувшееся бурей смятение. Ни жив, ни мёртв — выходит, титан его потрепал сильнее, чем Локи мог ожидать. И всё-таки он ещё не в Вальхалле, а, значит, шанс выбраться из мёртвых вод был — эта мысль значительно взбодрила его дух. — Раз уж мы в одной лодке, не соизволит ли миледи представиться? Щёки бравой женщины так скоро покрылись красными пятнами, что Локи сразу нащупал её слабую струнку. — С проклятыми ётунами якшаться выше моей чести. — Тут водятся ётуны? — Локи вскричал настолько неожиданно, что весла в её крепких ручищах непроизвольно дёрнулись. — И где же они, под водой? Никогда не слышал, чтобы ледяные гиганты прятались во мраке рек. Или, может быть, под корсажем? Хотя это ещё менее вероятно, — он смерил скептичным взглядом место, где у привычных его глазам женщин располагалась грудь. — Здешние воды не стоит по чём зря тревожить, так что помолчи, — даже это у неё прозвучало угрюмо. — Миледи, я едва не замолчал навсегда. И вы проигнорировали мой вопрос. Как ваше имя? Она бросила на него хмурый взгляд. — Мне с такими, как ты, говорить не о чем. — Какими же — «такими»? — Подлыми и изворотливыми предателями! — вёсла с силой ударились о воду, и драккар, подхлёстываемый раздражением этой женщины, поплыл быстрее. — Ётунами, которым место среди льдов и таких же бессердечных тварей. Ты убийца, изменник и лжец, ты не достоин чести пировать за одним столом с Одином! Раздражение закололо у него морозными искрами под кожей. — Не я избрал свою участь, а она меня, так что избавь меня от своей зависти. Это боги позабыли снабдить тебя мужским членом, не я. Валькирия наградила его полным омерзения взглядом. — Ты ещё хуже, чем о тебе говорят, проклятый ётун. О, сдались бы ей эти ледяные великаны! Локи протяжно вздохнул и показательно отвернулся, решив сделать небольшой «перерыв» в общении со своей вынужденной конвоиршей. Нужно было что-то придумывать — срочно, решительно. Он и раньше получал боевые ранения, но такого с ним ещё не случалось. Он, Локи Одинсон, бог хитрости и обмана, не имел права по-настоящему выйти из игры, добровольно запершись в золочёных чертогах, где эль льётся рекой, а в ушах звенит зубодробительный скрежет, с которым сталь встречается со сталью. Он должен вернуться и уплатить долги своим недругам с процентами. Ничего, что он застрял в этой лодке, говорил Локи себе; он крепче, чем Танос мог представить. В момент, когда на кону оказалась жизнь Тора, им овладело безумие. «Пусть убьёт, — подумал он, — по крайней мере, я умру в бою». Бросаясь на титана с «зубочисткой», он до последнего не сомневался, что в любом случае выкарабкается, и лишь в миг, перед тем, как свет померк перед его глазами, и сознание унесло далеко от корабля, Таноса и брата, в голове Локи мелькнула мысль: а не ошибся ли он? А вдруг и бессмертного можно отправить на тот свет?.. Нет. Локи решительно стиснул пальцы в кулак, прижатый к плотно сомкнутым губам. В Вальхаллу ему пока рано: его ждёт Тор, за которым нужен глаз да глаз, хотя он, конечно, считает иначе. И враги тоже ждут. Умирать ему нельзя. Он должен жить: ради мести, назло всем, кто в нём сомневался. Ради того, чтобы доказать: его, Локи, принца Асгарда, не так-то легко свести со счетов. Доказать, что быть богом — это не просто красивый трёп. Он обещал брату, что солнце вновь воссияет над их головами, и Локи должен был сдержать слово уже хотя бы потому, что каждая живая и не очень душа привыкла ждать от него измены. Ничто в жизни ещё не веселило его так, как эта мысль. Если впереди его драккара возвышались чертоги Вальхаллы, то позади, стало быть, простиралась бездна, из которой он явился. Риск был велик и сопряжён с неоправданным безумием, но иного варианта не представлялось. Впрочем, вступать в открытый бой с этой громилой, по ошибке принявшей обличие женщины, в придачу безоружным, Локи не планировал. Ему нужен был лишь подходящий момент и один тяжёлый предмет. — Ты радость первой встречи, как день весенний мая, как песнь, что слух лаская, в волнах звенит весь вечер!..* — Что ты делаешь? — прервала его воительница. — Пою, — безмятежно отозвался Локи. — Ты наверняка слышала эту песню, она о первой встрече с робкой прекрасной девой на берегу реки. Такой, прямо как ты, но всё-таки, думаю, малость попригляднее. — Замолчи, — рявкнула в ответ. Её взгляд говорил о том, что она и его охотно отправила бы поплавать в этих майских волнах. — Я тебе не дева, ётунское отродье. — Не всё ли равно, как тебя проклятый ётун называет? А если ты не дева, то кто же тогда? Хочешь отречься от своего пола? — со стороны могло показаться, что Локи только дурачится, но глаза у него блеснули самым нехорошим блеском, что всегда с опаской отмечал Тор. — Тогда развяжи штаны и покажи, что там у тебя, — он демонстративно оглядел её простые, домотканые бриджи. — Я попросил бы тебя расшнуровать рубаху, — с невинной улыбкой добавил Локи, — но таким путем, похоже, мы ничего не докажем. Скажите, миледи, у вас в отряде все женщины такие уродины? Знавал я одну валькирию, пила она яростней, чем любой бравый воин, а о манерах и говорить не приходится. Жаль мне в таком случае ваших мужчин. Может, они никогда в жизни не видывали, что такое настоящая женщина. — До наших мужей тебе всё равно никогда не дорасти, — взъерепенилась она. — До ваших мужей? Нет. Зачем же мне становиться одним из многочисленных эйнхерий, для которых нет ничего важнее ежедневных битв? Я такой один, миледи. — Клянусь Одином, ещё раз назовешь меня… — Как? «Миледи»? Может, «сир валькир» тебе больше по вкусу? Увы. Можно нарядить корову в подбранник и покрыть её шелковой попоной, но боевым скакуном она от этого не станет. — Видя, что женщина подтянула вёсла и на мгновение сложила их перед собой, Локи возрадовался. — Впрочем, стержень у тебя есть, отдаю должное. Немногие мужчины осмеливались обзывать меня в лицо, хотя за спиной наверняка не стеснялись в выражениях, — воспользовавшись её замешательством, Локи подскочил к борту и принялся расстёгивать собственные одежды. — Ты что задумал? — воительница подорвалась за ним следом, вырастая во всю длину своего роста, как вставший на задние лапы медведь. — Как что? — Локи оценил расстояние от себя до вёсел. — Всеотец пригласил меня на знаменательный ужин, но позабыл позвать моих блох. Я слишком долго путешествовал на корабле, покинувшем полыхающий Асгард, мне необходимо омыться. — Тебе нельзя в эти воды! — женщина ринулась к нему в тот момент, когда он, обнажив грудь, показательно накренился корпусом вперед. Лодочку предсказуемо качнуло, и Локи, схватившись за её плечи, чудом успел прыжком переместиться назад, отталкивая валькирию от себя. Раздался неприлично громкий всплеск. Нехорошо было бы надеяться, что они находятся на мелководье, и она расшибёт себе голову о камни. Подувший со стороны Вальхаллы ветер хлестнул его по лицу, холодя грубыми порывами кожу. Броня определённо мешала ей держаться на плаву, и валькирия, не менее воинственно всплывая, борясь с латами, норовила уцепиться за лодку. Так и перевернуться недолго. — Ты!.. — только и хватало её духу, прежде чем женщине приходилось вновь отплёвываться. — Прошу меня извинить, миледи. Но, боюсь, скоропостижная героическая кончина не вписывается в мои планы, — он подобрал одно из вёсел, про себя удивляясь, как эта конвоирша не уставала грести. — Вальгринд навсегда захлопнутся для тебя! Мокрая она ещё безобразнее. Кто бы мог подумать, что такое возможно. — Ох, и глупа же ты, — сказал он ей. — Неужели ты и впрямь полагалась на благородство моих царских кровей? Что я соглашусь замолчать и смиренно следовать за тобой к вратам на тот свет? — Твоё благородство ценится не выше сточных отходов, — ей почти удалось уцепиться за борт, но скользкие от влаги пальцы не удержали дерево в ладонях. — Мне велено доставить тебя в Вальхаллу, или же придётся отправить тебя туда, где Хельхейм покажется лучшим из девяти миров. — И ты всерьёз намеревалась это сделать? — Локи ослепительно улыбнулся. Размахнуться, как следует, и дело с концом. — Чудеса, да и только. Он сделал оборот на месте и описал веслом тяжёлую дугу.

***

— Локи, — чей-то голос шептал его имя так тихо, что он подумал, будто ему это снится. — Локи, что ты делаешь? Он не сразу, но безошибочно узнал его обладателя. Под веками всплыл образ брата, противного и заносчивого мальчишки, к которому он, Локи, почему-то всегда был искренне привязан. Знойный летний день в мирном, солнечном Асгарде. Коротко стриженные светлые волосы, ясные голубые глаза. Высокая трава, в которой с блаженством любил растягиваться в полдень Тор, и которая всегда щекотала Локи во всех возможных и невообразимых местах, чем чудовищно раздражала. Высокий, детский голос, переливающийся пытливым любопытством и жаждой приключений. — Умираю, — прошептал Локи в ответ. — Нет, ты должен жить. Он сделал попытку рассмеяться. Настырный какой. В отличие от юного Тора, которого он не видел, но ясно представлял, Локи ощущал себя собой и в полной мере, от осипших связок до боли в каждом суставе не столь молодого, как у брата, тела. — Хватит командовать. Захочу, так умру, тебя не спрошу. — Выходит, ты трус? Это слово потрясло его. Он, бог, бросивший вызов безумному титану, — трус? — Что мне ещё остаётся? — со всем раздражением, на какое его только хватило, спросил Локи. — Жить. Бороться. Мстить. — А я устал бороться. Только и делаю, что сражаюсь и пытаюсь что-то кому-то доказать. — Уйди в себя, и пусть они думают, что хотят. Думай о горах в Асгарде, морях, водопадах — обо всём, что там было. Думай о матери. Думай о том, что вместе мы сможем отомстить, и живи ради этой мести. Не плошай, братец. «Локи». Его с силой тряхнули за плечи вполне себе материальные руки; или, во всяком случае, попытались. Руки надавили на грудь, и что-то под рёбрами словно бы булькнуло. — Локи! — щёку обожгло в том месте, где её, кажется, огрели пощёчиной. Он попытался вздохнуть, да зашёлся в кашле. Кто-то помог ему перевернуться на бок. Внутренности скручивало и жгло, Локи отплёвывался, обращаясь к забытым молитвам, которые заучивал ребёнком и с тех пор ни разу не вспоминал, взывая к богам, чтобы агония, наконец, прекратилась. Последнее, что он запомнил: резко поднявшийся шторм. Шквал ветра отбрасывал его лодку всё дальше от Вальхаллы, приближая к тому самому туману, который он заметил во время путешествия к вратам Вальгринд. Волны ополчились против него, вёсла выбросило за борт, а сам Локи из последних сил цеплялся за драккар, в глубине души оставив надежды о том, что ему ещё может повезти, и судно не разобьётся о бунт стихии. А потом, кажется, его унесло к водопаду. Желудок сжался и оборвался вместе с лодкой, соскользнувшей с края как будто бы целого мира, и он лишился чувств, когда тело безжалостно врезалось в бурлящую пучину. Обрывки звуков, растворившиеся под толщей воды. Гаснущее сознание. Холод и тьма. И не очень сильные руки, обхватывающие его со спины. Голос тихо вторил какую-то бессмыслицу. Локи отбросил сравнительно тёплые ладони от себя и бессильно упал на спину, вдыхая прохладный воздух истерзанным кашлем, горящим ртом. Он лежал на земле, глядя в ночное небо и пытаясь отделить себя от боли, которой не было края. Ночь, как ни странно, была прекрасна. Тонкий месяц плыл по небу, и Локи казалось, что он ещё никогда не видел столько звёзд. Как может эта ночь быть прекрасной? Как звёздам не противно смотреть на такого, как он? Шорох подле него вынудил вспомнить, что Локи здесь не один. Взгляд на фигуре удалось сфокусировать не сразу, но в том, что она принадлежала женщине, не оставалось сомнений. На мгновение в нём взыграла опаска, что безжалостная судьба вынесла на берег его конвоиршу, однако Локи вздохнул спокойней, приметив, что волосы его спутницы были тёмными, а одеяние совсем не напоминало кольчугу. И всё же он изумился, стоило женщине повернуть голову. Перед его взором предстала бывшая зазноба дражайшего братца. — То есть, Мидгард — это место, где Хельхейм должен показаться курортом? — его голос сипел, и Локи зашёлся в коротком, сухом кашле. Джейн Фостер явно не поняла, что он имел в виду. Локи смерил её беглым, изучающим взглядом: мокрая, тяжело дышащая, с налипшим к локтям да коленям песком вперемешку с мелкими камушками. Со свежей раной, протянувшейся вдоль лодыжки: вероятней всего, полученной, когда она пыталась вытащить его на сушу; а в том, что лавры спасителя принадлежали именно ей, Локи не сомневался. — По правде, я удивлён, — заключил он, устало прикрывая веки. — С твоей стороны было бы разумней утопить меня там, откуда я явился. Джейн ответила в тон ему и зябко поёжилась: — По правде, я не ожидала, что это будешь ты. — Неужто рыбачила с очередным женихом? — Я… — она взглянула на него недоверчиво и рассеянно, после чего задумчиво свела брови. Локи её смятение не понравилось. Очевидно, сложив в уме известные ей одной истины, Джейн Фостер вымолвила: — Мы не на Земле. — Новость настолько не вдохновила его, что Локи неведомо где нашёл в себе силы, дабы подняться и осмотреться. Сперва ему показалось, что их всюду окружает море, но, приглядевшись, Локи понял, что распростёршееся на много лиг вперёд пространство есть ничто иное, как высокая трава, колышущаяся от порывов ветра, словно волны. Равнина уходила на восток, к едва уловимой глазу цепи гор. Джейн Фостер, тем временем, продолжила: — Я не знаю, что это за место, но оно точно не в нашем мире… моём, то есть. Там есть город, похожий на торговый, как бы странно это не звучало. Там всегда стоят палатки. Местные похожи на людей, но только в большинстве своём выглядят, как дикари, хотя не все, конечно. — Разные народы зовут это место по-разному, — Локи оборвал поток её речи. — Некоторые не веруют в его существование, иные называют старой легендой, а третьи страшатся. Мы в Утгарде — мире за пределами мира. Мать редко рассказывала нам в детстве об этом месте, ибо мало что о нём известно даже богам. Здесь правит великан и тот ещё плут. В споры с ним лучше не вступать: силы богов-асов тут не властны. Дикари, о которых ты говоришь, — асы, ваны, избранные мидгардцы: воины, ярлы, конунги, все те, кто когда-то поклонялся истинным богам. За горным переделом находится Ётунхейм, — и мысль, поразившая его, оказалась настолько внезапной, что Локи прервал повествование. Ётунхейм. Быть может, это знак, что именно туда ему следовало податься? Его ведёт судьба? Джейн Фостер вернула его в реальность: — Но я не поклонялась никаким богам, — поймав на себе недовольный взгляд Локи, она почти стушевалась. Почти — потому что Локи никогда прежде не доводилось видеть, чтобы эта женщина робела. Только если не оказывалась в обществе своего ненаглядного Тора. — Я летела в самолёте на научную конференцию, когда люди вокруг внезапно начали рассыпаться. Как пепел. На борту остался лишь один стюард, а пилот, судя по всему, тоже исчез. Я понимала, что мы разобьёмся, и думала… просто решила в последний раз дать волю мыслям, которые долго запирала на замок, — ей будто одновременно хотелось и поделиться с ним переживаниями, и в то же время она понимала, что собеседника выбрала самого неподходящего. Джейн отвернулась, принимаясь стряхивать песок с колен. Какая восхитительная собачья преданность. Меньше всего на свете Локи хотелось выслушивать драматичные подробности несчастной любви его брата и смертной, хотя её компания, безусловно, была лучшей альтернативой воинственной валькирии. Насколько же сильно нужно было хотеть в последний раз повидаться с кем-то, чтобы тебя выбросило за границы Иггдрасиля? Боги услышали твои молитвы, Джейн Фостер, но лучше бы ты молчала. Скитаться вдоль пустошей Утгадра с тлеющей под палящим солнцем надеждой повстречаться с тем, кого едва ли однажды вынесут на берег волны моря на краю мироздания, пока нещадное время не погубит тебя, и мир не изменится, и тоскующая душа не обратится в тень: возможна ли участь более жестокая? Безрассудная смелость, достойная его братца. Локи мог долго над ней насмехаться, но при мысли о том, что ждало Джейн Фостер в этих землях, пропадала всякая охота. Когда степь цветёт, канареечно-жёлтые, васильковые и алые полевые цветы заливают её морем красок от горизонта до горизонта. Здесь существует множество разновидностей трав: со стеблями оранжевыми, как фруктовые нектары, и тёмными, как индиго, переливающиеся, использующиеся для магии, не доступной таким выскочкам, как этот мидгардец в плаще. В просторной голубизне над головой кружат диковинные, охотничьи птицы, море травы колышется под вздохами ветра, тёплый воздух гладит лицо, и чувствуется покой. За не ведающими времени тропами, прямыми, как стрелы, за небольшими деревеньками, жители которых с тревогой следят за путниками с белых отштукатуренных стен, есть лес, где стволы крепче и никак не тоньше, чем крепостные башни родного замка в Асгарде. Но затем настанет сухая пора, и мир этот обретёт цвет старой бронзы. Земля вокруг станет выгоревшей и негостеприимной, и покажется, что нет у красной пустыни ни конца, ни края, а леса, ведущие к горам, за которыми скрываются снежные шапки Ётунхейма, сбросят последнюю листву и покроются мраком сухих, голых ветвей. В царстве ледяных великанов ей места нет. Как и здесь, впрочем. Локи смерил женщину долгим, оценивающим взглядом, и в миг, когда она вопросительно вскинула голову, выдавил сквозь зубы: — Я пойду через город в Ётунхейм. Ты остаёшься? Безусловно, вопрос был риторическим.

***

В отличие от деревенских домиков, приземлённых, с травяными крышами и глиняными горшками на подоконниках, центр и торговая площадь в городе внушали Утгарду больше уважения. Оставив море солёное и травянистое позади, они оказались в душном центре, где шелестящий гравий под ногами поднимал облака пыли при каждом шаге, а от палящего солнца едва можно было укрыться в тени шатров. Если бы не относительная близость пристани, здесь наверняка бы простиралась пустыня, совсем как на южных просторах, куда боялись ступать даже самые отъявленные авантюристы. До лесов и деревянных построек в горах, где текли спасительные ручьи со снежных хребтов и располагались владения конунга-великана, лежал путь в сотни миль, и Локи оставалось лишь проклинать жару, записавшуюся его вторым спутником в путешествии среди камней и зноя. Казалось, сам воздух вокруг них дрожал. Рынок звенел голосами торговцев, одетых в шелка с золочёными оторочками, с насурьмлёнными глазами и блестящими в ярком свете браслетами. Меднокожие, с чёрными волосами и миндальными глазами девушки провожали его внимательными взглядами. Некоторые шептались, более смелые — выглядывали из тени шатров, молча улыбаясь, предлагали войти и теребили изящными пальцами тонкие полупрозрачные платки малиновых, изумрудных и медовых оттенков. Локи невольно покосился в сторону Джейн. В окружающем антураже женщина смотрелась ещё более неуместно, нежели он сам. Одеяние лавандового оттенка с коротким рукавом, испещрённое рисунками мелких белых цветов, едва прикрывало тело на грани приличия. Простое платье обладало непростым и вульгарным, по мнению Локи, вырезом, что при особенно неудачном движении мог обнажить небольшую округлость груди, хотя даже такая деталь странным образом не вызывала в нём отвращения. Вблизи она казалась субтильней, чем на расстоянии, прежде доступном его взору. По большому счёту, он не имел ничего против этой особы: не каждому хватало дерзости поднять на него руку, особенно смертному и столь… беззащитному созданию. Что, безусловно, разжигало интерес. Джейн заметно изнывала от жары. Утгард существовал по своим законам; мёртвый ты или живой, биологические потребности никуда не исчезали. Она раз за разом пыталась сплести волосы в косу, но пряди не хотели держаться на месте, и Фостер недовольно сопела, откидывая локоны с влажной шеи. Заострённые уши, впалые щёки. Лёгкий загар, стройные ноги. Воспитание не позволяло Локи открыто рассматривать женщин, если такового не предусматривал их род занятий, и потому взгляд подолгу не задерживался ни на одном участке тела. Джейн Фостер скорее была похожа на испуганную лань, нежели на страстную воительницу, вроде леди Сиф, натура которой многое скрывала от глаз — однако и глазам было, чем любоваться. И всё же эта смертная была готова расстаться с и без прочего короткой жизнью ради Тора, бросившись ему на грудь в нелепой попытке закрыть бессознательное тело своими невнушительными габаритами от падающего прямо на них космического судна. Насколько сильно нужно кого-то любить, чтобы раз за разом ждать его возвращения? Искать, злиться, ненавидеть за то, что оставил, и всё равно бежать, сломя голову, на звук раската грома? Тор умел любить, как всякий воин: топорно, благородно, героически. Джейн Фостер умела любить, как всякая женщина: нежно, жертвенно, с чистотой ребёнка. Должно быть, ей потребовалась большая сила духа, чтобы разорвать отношения, в которых она себя чувствовала покинутой и несчастливой, отодвинутой спасением мира и «царскими вопросами» если не на десятый, то точно не на первый план. Затерявшись в водовороте мыслей, Локи не сразу заметил, что Джейн глядит на него в ответ. — У тебя есть опыт пребывания в этом месте, — Локи не спрашивал — констатировал. — Как здесь выживают? — О, — она вновь тщетно попыталась усмирить причёску. — По большому счёту, законы всё те же: хочешь есть, пить и спать под крышей — работай. Мне повезло пристроиться в дом одного уважаемого торговца, он отправляет меня каждое утро за продуктами, может наказать прибраться на кухне, помыть фрукты или, скажем, нарезать к приходу повара ингредиенты. Таких работников кругом — куда ни плюнь, платят мало, но я во многом и не нуждаюсь. Этих монет хватает на то, чтобы снять комнату в трактире и перекусить. Зато свободного времени в достатке, так что я обычно гуляю вдоль побережья, — лёгкость, с которой она рассказывала об укладе непривычного ей мира, сменилась необъяснимой тоской по вполне объяснимому объекту. Локи решил, что застал её именно за такой ночной прогулкой, когда Джейн Фостер теряла надежду однажды увидеть знакомый силуэт, да капризные воды вынесли на берег того, кого она меньше всего ожидала узреть. — Даже не знаю, что хуже: это забытое Одином поселение с претензией на королевство или планета-свалка. — Планета-свалка? — Официально её величают Сакааром. История долгая, и боюсь, я испущу дух, рассказывая её, если не поем или хотя бы не промочу горло, — и если, конечно, он может умереть с концами в этом месте, что проверять на практике желания возникало мало. Джейн Фостер повела его в сторону от красочных шатров, которые Локи так и манили своей таинственной интригой, но обратиться к которым он не мог, как не мог создать даже самую жалкую магическую иллюзию. Пока не мог.

***

Сумерки опустились на Утгард рано. Или это для Локи время пролетело незаметно: бывшая женщина Тора любезно отвела его в тот самый трактир, где он отведал премерзкий печёночный пирог, а после разрешила отдохнуть в своей комнате наверху, в пространстве которой он едва не очистил потолок от многовековой пыли собственной головой. Здесь было даже холодно, если сравнить с духотой улицы: маленькие окошки выходили на северную сторону, и солнечный свет почти не проникал в помещение. Жёсткая кровать и стол в углу с единственным стулом — всё кричало о том, что Локи здесь лишний. И всё же он не заметил, как провалился в тревожный сон без сновидений. Джейн обнаружилась за столом, склонившаяся над чем-то, до боли напоминающим книгу, в свете единственной масляной лампы. Она не могла не заметить его пробуждения, однако от чтения не оторвалась. — Уже ночь? — голос спросонья звучал с хрипотцой. Джейн перелистнула потрёпанную пергаментную страницу. Её тень причудливо плясала вдоль некогда белой стены. — Поздний вечер. Уже начинаются гуляния. В такое время на улицу лучше не выходить, а отправляться в дальнейший путь — тем более. С наступлением темноты можно повстречать кого угодно, и вряд ли эта встреча закончится хорошо, — окончание фразы она пробормотала себе под нос. Как бы Локи ни хотелось поскорее добраться до Ётунхейма, с заключением Джейн пришлось согласиться: опыт Сакаара подсказывал ему, что недооценивать агрессивно настроенных чужеземцев не стоит, особенно на их территории. Локи предпочел сменить тему. — Что ещё за гуляния? — Костры, танцы, вино и распутные женщины, — произнесла она с грустью, в которой угадывалась тоска по родному Мидгарду. — Как только заиграют барабаны, город погрузится в вакханалию. — Вино и озорство, значит? — на губах Локи заиграла усмешка. В конце концов, он никогда не забывал, богом чего являлся. …и музыка заиграла. Локи заговорил зубы одному пьяному, но, судя по одеждам, весьма состоятельному мужчине, и выудил из-за пазухи кошелёк со звонкими монетами быстрее, чем растворился в толпе. Возмущению Джейн Фостер не было предела, однако после того, как Локи угостил её честно купленными фруктами (на нечестно добытые сбережения), категоричности в ней, казалось, поубавилось. Прекрасные темноволосые девушки кружились у фонтана на центральной площади. Не каждому была по карману их ласка, а потому те, кому оставалось завистливо смотреть со стороны, отпускали в адрес богатых торговцев сальные и крепкие комментарии. Они заняли столик на веранде благоустроенной таверны, под длинным тканным навесом. Каменная ваза с диковинными цветами подле одной из арочных колонн источала дивный аромат, и Джейн, удостоверившись, что никому нет до них дела, обернулась и быстрым жестом сорвала цветок — крупный, алый. Локи её маленький бунт повеселил, а Джейн отчего-то хохотнула, воткнула цветок в волосы и придала лицу самое безразличное выражение на свете, когда смуглый мужчина с чёрной, как ночь, бородой поднёс вино и десерт. Вот оно — язычество во всём его великолепии. Локи вспомнились времена, когда ему выпала честь править Асгардом: времена, когда он не знал больших хлопот, чем расстройство желудка от переедания фиников и недовольство фальшивостью актёрской игры в очередной праздной пьесе. Здесь тоже сыскивались знакомые фрукты, а в шатрах, за клубами дурманящего табачного дыма, угадывались каскады шёлковых подушек. Почти как дома, подумал он, отпивая крепкого вина и наслаждаясь терпким вкусом на губах. Одурманенная напитком Джейн рассыпалась рассказами о Мидгарде так, словно Танос не стёр половину населения с лица планеты. Некоторые истории Локи даже находил потешными, а потом она подпирала лицо ладонями и почти наваливалась грудью на стол, слушая сказания о Халке, Грандмастере, Рагнарёке и валькирии, вознамерившейся запереть его в чертогах Вальхаллы. Поток речи не задевал его сознания, предательски сосредоточившегося на губах Джейн Фостер и вырезе её платья. Рельефы женского тела тревожили мысли и образы, мечущиеся в поисках догадок: касался ли её Тор под тканью мидгардских тряпок? Как часто целовал её губы? Каково это — целовать смертную Джейн Фостер? Её руки были приглашающе вытянуты вдоль стола, либо же это фантазия Локи сыграла с ним злую шутку. Подцепив маленькую ладошку пальцами, он изучающе огладил нежную девичью кожу. На щеках Джейн заиграл румянец, и она поспешила опустить взгляд, однако руку не одёрнула. Он не должен был позволять себе эти вольности; не для того провел столько лет под сводами дворца в Асгарде, обучаясь этикету у лучших знатоков своего дела. А эта склочная мидгардская выскочка накрыла его кисть тонкими пальцами и прошептала: «Идём танцевать». Дьявольские огни плясали в её темных глазах. Если бы Локи спросили, какой демон способен потягаться с бликами на дне карих радужек Джейн Фостер, он бы рассмеялся глупцу в лицо. Кельтские мотивы кочевого и ритуального творчества отбивали в его голове ритмичный стук бодрана и заунывную песнь лир. Костры горели не в факелах на улице: огонь исходил из её ладоней, издевательски-легко, едва ощутимо касающихся его груди. Джейн повернулась в танце, будто играючи, отстраняясь и оборачиваясь к нему спиной. Захотелось дёрнуть её за руку и привлечь обратно: чтобы не смела исчезать, чтобы показать, кто здесь главный, но вместо этого Локи лишь шагнул к ней, ловя ладонями узкие бедра. Если ему показалось крепким вино, то он просто не знал, как может опьянять близость женщины своего брата. Джейн не устояла на нетвёрдых ногах, угождая прямиком в кольцо его рук. Она ненавязчиво, дразня, как кошка покачивала бёдрами в непозволительной и опасной в первую очередь для себя близости от него; потому что Локи более не рассчитывал на силу взывающего к здравому смыслу рассудка, оказываясь в плену этой, как она выразилась, вакханалии. Удгард — мир, где царствовала демоническая магия. Мир, в котором, по нескромному мнению Локи, Джейн Фостер было самое место. Она накрыла его ладони, оглаживающие впалый живот, с тыльной стороны, и переплела пальцы. Злое ли колдовство тому было виной, коварство вина или общее безумие — ни он, ни она не знали. Джейн удерживали лишь объятия Локи, и ему вспомнился Свартальвхейм, Эфир и как будто бы другая, не его жизнь. Когда-то он почти рисковал собой, закрывая телом хрупкую и смертную мидгардку. Ныне он был готов обратиться к небосклону с отчаянным: «За что?», жалея о том, что она выжила, и более прочего — о том, что села в свою упрощённую версию космического корабля на Земле, отправившись на нелепый, никому не нужный сбор учёных смертных снобов. — До чего же вы, люди, глупы, — проговорил он вслух, касаясь губами мягких локонов её волос. — Почему? — она повернула голову, пытаясь отыскать большими, непонимающими глазами его лицо. Ты должна была жить. Не ради Тора, не ради попыток внести вклад во всеобщее дело науки и постигнуть недоступную узкому человеческому сознанию Вселенную. Жить — ради смеха, фруктов и солнечного обломка за окном в рассветный час. Ради непрочитанных книг и неувиденных в телескопе созвездий. Ради тех, кто бы ценил тебя и берёг от невзгод твоего несовершенного мира. Локи ничего не отвечает, но Джейн, кажется, перестает ждать: она приподнимается на носках, пытаясь дотянуться до уровня его плеч, и неловко поворачивается в кольце объятий, едва не теряя опору под ногами. Он поднимает руку и проводит пальцем по её губам. Джейн смотрит на него — прямо, доверчиво, открыто, и Локи хочется рассмеяться от обухом огревшего по голове понимания, что теперь между ним и Тором, в самом деле, есть что-то общее, и это общее — бездна в глазах Джейн Фостер. Она затягивает, как чёрная дыра, и касается взглядом в том месте, где всё ещё ноют ожоги от прикосновений любящих рук Фригг. Будто со стороны Локи видит, как склоняет голову и целует её. Осторожно, почти не раскрывая рта, чувствуя сумасшедшую дрожь по спине от той нежности, о которой так мало знал. Подушечки пальцев оглаживают кожу у их соединённых губ, и неровный выдох на мгновение замершей Джейн щекочет лицо живым теплом. Вся выдержка и воспитание летят к Хель, когда она плохо слушающимися пальцами хватается за его плечи, раскрывает губы, сдаётся под натиском и робко подаётся навстречу телу, с силой прижимающемуся к ней. Хрупкий позвоночник изгибается почти неестественным образом, но Джейн не жалуется, и Локи не дает ей упасть. Она нежно заключает его лицо в ладони, неуверенно скользит пальцами по волосам, на пробу выступает с инициативой и касается его языка своим. А он не может остановиться. Дать ей привыкнуть, позволить хоть кому-то из них двоих прийти в себя. Локи впервые за долгое время ощущал, что значит сходить с ума. Сходить с ума, терзая её мягкие губы. Сходить с ума от тонких рук, исследующих всё, до чего могли дотянуться, с таким упоением, будто он был огромной чёртовой картой звёздного неба. Сходить с ума от жара её груди и того, как она выгибалась, прижимаясь к нему животом. Локи отстранился так резко, что Джейн испуганно пошатнулась и непременно бы упала, если бы он её не удерживал. — Что… — она не успела договорить — Локи сжал её руку, утягивая за собой сквозь толпу, которой не было до них никакого дела. Бросить на столик несколько крупных золотых монет, надеясь, что этого хватит. Вести её, едва поспевающую, по виляющим змеями переулкам, с трудом вспоминая, где же находится тот неладный трактир. Останавливаться, чтобы украсть жадный поцелуй и ощутить, как что-то измученно ноет под рёбрами каждый раз, когда она доверчиво льнёт к нему и улыбается в горячие, влажные губы. Всё, начиная с той самой секунды, когда он сплёвывал на берегу обжигающе-холодную воду, и заканчивая хлопком двери за её спиной, было чудовищно неправильным. Они не имели права поддаваться разродившемуся безумию. И если бы Локи нашёл в себе силы, он бы, безусловно, это пресёк, но платье соскользнуло с её плеча, открывая взору аккуратную, округлую грудь. Джейн задыхалась: под тяжестью его давления, выгибая шею, притягивая его за затылок ближе. Она сдавленно всхлипнула, когда он прижался ртом к нежной коже над ключицей и втянул в себя, прикусывая, стиснула плечи то ли в попытке отстранить, то ли обнять. Слишком хрупкая. Слишком маленькая. Локи без труда подхватил её на руки и вжал в стену, наконец целуя оказавшиеся на одном с ним уровне губы. Джейн скрестила лодыжки за его спиной и толкнулась бёдрами вперёд, даже не понимая, что творит с ним своими действиями. — Не урони, — тихо прошептала она на выдохе и улыбнулась, целуя в уголок губ, когда Локи резко оторвался от стены и с разительным контрастом, бережно уложил её спиной на кровать. С Джейн нельзя было обращаться так, как со всеми асгардскими девами, что у него были. Джейн — человек. Одним неосторожным движением в порыве эмоций он мог если не сломать, то вывихнуть сустав маленького запястья, оставить синяки на тонкой талии. А она продолжала выбивать почву из-под ног. Дёрнув пояс короткого летнего платьица, Джейн легко освободилась от одежд и сделала несколько неудачных попыток справиться с застёжками на костюме Локи. Возможно, в любой другой ситуации это бы показалось ему комичным, но Джейн тихо шепнула: «Помоги», и все мысли, пустые и ненужные, устремились к тому, чтобы как можно спешней выполнить её просьбу. Локи сильно толкнулся к ней, и Джейн впервые тихо застонала, запрокидывая голову, закрывая глаза. — Да, — коротко, на грани слышимости. Он прижимал её к себе так, как будто боялся, что вот, сейчас, она исчезнет, как весь этот мир вокруг него. Что её на самом деле нет, и всё происходящее — лишь плод его больного, умирающего рассудка. Он чувствовал под ладонями её теплую кожу, ощущал запах вина, перемешанный с её собственным, неповторимым, который забивал нос и лёгкие, но которого было так мало. Ему хотелось большего: быть в ней, раствориться в её сущности. Что-то, чему трудно дать объяснение, разбухало в нём, сродни хлебному мякишу, брошенному в воду: такое знакомое и давнее чувство, что хотелось выть. Такое, которое он давно отторг и клялся больше никогда не впускать в себя, приказав глазам сделаться сухими, а сердцу — мёртвым. Джейн выгнулась под ним, снимая с себя последний клочок ткани, который он с трудом заметил. — Да, да, — высоко шепчет — или ему только кажется? Облизывает пересохшие губы, смотрит в глаза — и он в них тонет. — Пожалуйста, — подаётся навстречу его руке. — Пожалуйста, — цепляется за крепкие плечи, тянется к нему всем существом, мажет губами по щекам, подбородку. И кусает себя за палец, заглушая все звуки, когда он, с трудом сдерживаясь от абсолютного помутнения сознания, впервые, плавно двигается в ней. Нежная, чувственная, неземная. Локи мягко поцеловал её в лоб, на короткое мгновение переводя дыхание, и на собственное несчастье провел пальцем по щеке. Горячей, влажной. Он отстранился и позволил лицу принять выражение испуга за то, что сделал больно. Что всё вообще идёт не так, как ей бы хотелось. — Всё хорошо, — она отчаянно прижалась к его губам, как будто хотела выразить одним поцелуем всё, что творилось внутри. — Мне с тобой хорошо. Не останавливайся. Больно. Как больно было её чувствовать. Как сильно болело что-то в груди. Как билось коротким, ритмичным, похожим на звук её имени. Джейн, Джейн, Джейн…

***

Последний осколок солнца исчез за высокими стенами чертогов правителя Удгарда. Чем ближе они становились к Ётунхейму, тем стремительней менялся окружающий пейзаж: кожа обитателей этих земель бледнела, бороды становились всё разномастней и неряшливей, одежды обрастали новыми слоями, глаза — светлели, а каменные домики с травяной крышей превращались в деревянные, брусчатые поселения. Ранним утром Джейн не вернулась на «работу» к своему торговцу и собрала все деньги, какие только нашла в запасе. Локи пытался её отговорить, но для виду: он и сам не приходил в восторг от перспективы расстаться с ней столь скоро. Когда они покинули трактир, Джейн не проронила ни слова — только поймала его широкую, сухую ладонь и крепко сжала. Глаза Локи, бледные, как утренний туман, скрывали больше, чем говорили. Хотел бы он её ненавидеть так же страстно, как и желал. Впрочем, это были две стороны одной медали. Джейн Фостер была одним из многочисленных, но единственным — столь изощрённым предметом его хронической зависти старшему брату. Когда-то, безусловно, эта зависть отравляла его существование и приводила не к одной проблеме глобального масштаба, да только со временем, перегорев, оставила по себе лишь тлеющие угли, изредка вспыхивающие рыжими искрами. Локи думал, что перерос и «Джейн Фостер», однако прошлая ночь показала, как сильно он ошибался. И меж тем — доказала то, в чём было страшно признаться даже самому себе. Они забрели на «северный» рынок, где оставили почти все деньги на непокорную кобылу и старого жеребца, да пару одежд с меховой оторочкой. Снежные шапки Ётунхейма всё ближе маячили перед глазами, а ночи в трактирах становились длиннее и горячее. Джейн любила подолгу сидеть перед огнем, глазея на языки пламени в камине. Она тянулась к теплу, как мотылёк стремится к свету, и чем дольше Локи смотрел на её обнаженные плечи, повернутые к пляске огня, тем тяжелее становилось под грузом осознания, насколько же чужд ей его мир и его истинная сущность. Природа делалась всё холодней и тише. Вот уже поднимались кремневые холмы, обретая с каждой лигой всё более дикий облик, и скоро превратились в холодные синие горы, зубастые громады, покрытые снегом. Когда с далей Ётунхейма задувал ветер, долгие хвосты ледяных кристаллов тянулись от высоких пиков, словно живые. Горы по обе стороны от путников становились стеной, дорога поворачивала через леса, где заросли казались чёрными и древними. В очередной день пути, когда они спешились, был почти полдень. Лучи солнца пробивались сквозь облака. Локи удержал старого мустанга за поводья и возвёл глаза к ледяным холмам, искрящимся синим хрусталём под солнечными лучами. Он должен был стыдиться собственного происхождения, но мрачный для чужих глаз вид Ётунхейма, пусть и самой отдалённой из его частей, заставлял нутро трепетать. Тысячелетиями ветер нёс пылинки, ранившие ледяные холмы, шлифовавшие их. Нередко ледяные глыбы отливали серостью пасмурного неба. Но когда солнце освещало их в ясный день, лёд горел собственным светом: колоссальные белые утесы, простирающиеся вдали, выраставшие до половины неба… — Дальше я пойду один, — сказал Локи, неохотно передавая поводья Джейн. — Продай лошадей, остановись где-нибудь поблизости. Со временем накопишь золота и сможешь двинуться южнее, к своему солнцу и морю. — Она не ответила на его улыбку. Когда молчание изрядно затянулось, Локи устало вздохнул: — Сделай хоть что-нибудь. Обругай меня, поцелуй или назови лживой змеёй. Джейн подняла на него взгляд на мгновение, тихо качнула головой, но Локи сделалось совестно, как никогда в жизни. — Я не вернусь на юг. Я… не думаю, что захочу надолго задержаться в этом мире, — наконец, душащие слёзы прорвались через стену её самообладания. Джейн тихим, отчаянным жестом прижала ладошку к губам, спеша отвернуться и, по возможности, не дышать — чтобы ненароком не всхлипнуть и не выдать вставшие комом поперёк горла чувства. Локи понимал, как это выглядело: очередной бог оставляет её и спешит спасать мир, мстить за всё, за что только может, по пути правя каким-нибудь царством и время от времени, в минуту нетипичной тоски, вспоминая её. Локи сжал её в объятиях так сильно, что Джейн не удалось даже шевельнуться. — Не был бы я собой, если бы что-нибудь не придумал, — улыбка вышла слишком фальшивой даже для него. — Я планирую вернуть должок одному титану, у которого есть очень полезный артефакт. Ты, главное, не растворись среди теней раньше времени. Мне хочется посмотреть на лицо брата, когда я представлю ему свою новую подружку. Джейн шмыгнула носом, вымученно улыбаясь сквозь слёзы, и отстранилась первой. Локи помог ей взобраться на кобылу. Горло жгло от невысказанных слов, но Джейн Фостер не обмолвилась ни фразой. Направив поводья в противоположную от него сторону, она больше не оборачивалась, и Локи ещё долго провожал взглядом две точки, пока те окончательно не скрылись из виду. Локи был прав: ему никогда не стать богом. Ни в одном из девяти миров нельзя было найти существо, похожее на него, Локи Одинсона, и никакой титан не сможет его умертвить. Асы жили войнами, пирами, пьянящим мёдом и сказаниями о бравых сражениях. Боги Асгарда трепетно относились к дарам природы и искали мира со всеми существами и духами. Асы знали, что такое звонкий искренний смех под тенью вьющегося виноградника. Они знали, что такое любовь — та самая, во славу которой слагают песни и несутся тараном на мечи. Они знали, что значит быть одному, стремясь уберечь самое дорогое сердцу, запертое суровым скандинавским норовом на дюжину замков; кому, как не Тору, знать об этом в особенности, и кому же, как не младшему брату, повторять ошибки старшего? Локи слишком хорошо понимал, насколько это тяжкое бремя — быть богом, и намеревался показать, что случится с каждым, кто посмеет перейти им дорогу. Тор повелевал молниями, способными при определённой доле усилий поджарить даже самого бессмертного из бессмертных. В его же, Локи, власти находился никогда не защищённый до абсолютного разум, который можно расшатать при всех попытках остановить ментальное вторжение извне. Они с братом вернут Таносу долги. И лишь тучи прольют слёзы по пустынной планете Титан.