Долгое прощание

Тяжелую сонную тишину пронзил раскатистый звонок в дверь, прозвеневший, как задорный гудок детского велосипеда. Берия, прежде разбиравший бумаги в кабинете, недоверчиво взглянул в дверной проём и, подождав немного, вновь принялся перебирать шуршащие листы. Однако заливистая трель повторилась пять раз подряд, и он нехотя подошел к двери. Ему не стоило спрашивать, кто там, или смотреть через узкий зрачок, чтобы узнать незваного гостя. — Это я, Лаврентий Павлович! Пустите! Знакомый голос приятно зазвенел в ушах, словно недавно гудевший звонок, и Берия послушно отворил железный засов. Она тут же по-свойски ввалилась внутрь и таким же привычным, домашним жестом закрыла за собой. — Вы извините, что я так сразу и без приглашения. Меня к Вам прямо-таки обстоятельства привели, не поверите! Во-первых, на улице дождь, во-вторых, я у вас позавчера забыла учебник по сольфеджио, а еще троллейбус сломался и пришлось выйти на остановке неподалеку! Представляете? — весело трещала она, лихорадочно распутывая тугие узлы зашнурованных ботинок, которые вскоре небрежно отлетели в сторону. Она выпрямилась, мимолетно взглянула в мутное, заляпанное зеркало, поправила пионерский галстук и наконец обратила взгляд еще искрившихся серых глаза на Берию. Внезапно в них мелькнула робкая нерешительность. — Простите, я даже не спросила, можно ли войти. Берия усмехнулся, покачал головой и прошел в коридор, жестом приглашая её за собой. — Проходи, проходи, Валя. Чего спрашивать, раз ты столько раз была у нас? Валя послушно последовала за ним, заглядывая в каждый дверной проём. — А Серго (*прим. сын Берии) дома? — Нет. У него сегодня занятия. Она что-то многозначительно промычала в ответ и юркнула в светлую просторную комнату сына. — Я его на столе, кажется, оставила. Берия устало прислонился к дверному проёму и с мужским любопытством наблюдал, как тонкая подвижная фигурка в темном школьном платье, пошатываясь, прошла вдоль комнаты и остановилась у стола. Валя робко приподняла несколько книг, лежавших грузной стопкой на столе, и наконец достала из-под них желтый растрепанный учебник сольфеджио, который по случайной неслучайности забыла во вторник. Она замерла, держа его в руках, театрально ленивым, продуманным заранее жестом посмотрела в окно, за которым грозно шумел дождь, а потом на Берию. — Можно я пока останусь? — Оставайся, — безучастно ответил он. Равнодушие было напускным, ведь будь его воля он бы разрешал Вале оставаться не «пока», а, скорее, «навсегда». Она вздохнула, подошла к пыльному посеревшему пианино и села на низкий табурет около него. В их доме никто не умел играть на инструменте, но Нино (прим. — жена Берии) привезла его с собой из Грузии. Ей подарили его очень давно не известные никому дальние родственники. Она хранила его на черный день, который всегда казался ей близким и неотвратимым. Валя приоткрыла крышку и вновь вопросительно взглянула на Берию. — Я тут пока поиграю, хорошо? А Вы идите. В отталкивающих словах было нечто обидное, и Берия непременно бы одернул её, если бы не обратная просьба в её глазах. У Вали так случалось довольно часто — слова, сказанные ею, не находили отклика в её душе. — А я может и послушаю, — насмешливо протянул он. Улыбка коснулась губ Вали, но она покачала головой. — Нет, идите. Если хотите послушать, то слушайте там. Просто когда кто-то стоит рядом, я всегда с нот сбиваюсь. Берия разочарованно взглянул на неё и пошёл к себе. Ужасно невыносимо разговаривать с ней. Всегда ей удается заговорить его так, что он послушно отступает назад. Стоило ему вновь сесть за стол, как их комнаты сына заструились, зазвенели старые струны. Она играла что-то из Дунаевского. Конечно, ведь именно это положено играть советским детям. Мелодия лилась, нежно обволакивала сердце Берии, и невольно он отложил бумаги в сторону и откинулся на спинку кресла, вслушиваясь в музыку. Заиграла известная «Сердце, тебе не хочется покоя…». «А ведь это песня нашей встречи», — промелькнуло в его голове. И Берия вспомнил начало декабря 1939 года. Воздух был холодный, искристый, наэлектризованный то ли от всеобщего напряжения, то ли от колючих хлопьев. Был вечер. Серго задерживался на катке, и Берия по настоянию жены поехал за ним. Как стыдно было забирать взрослого пятнадцатилетнего мальчишку с катка! Но что поделать, если этот самый мальчишка задерживался на два часа. Каток на Патриарших задыхался от количества людей: взрослые стояли, прислонившись к деревянным бордюрам и попивая обжигающе горячий чай, веселые стайки детей резво скользили по полированному льду, влюбленные наверстывали один круг за другим, трепетно поддерживая друг друга, и только он, Берия, как неприкаянный, стоял перед этим задорным балаганом. Кричать через тысячи голов «Серго!» было глупо и бесполезно, а потому он решил спуститься вниз и, осторожно ступая по льду, пройтись вдоль катка в поисках сына. Лед был чертовски скользким, но Берия старался сохранять равновесие, параллельно вглядываясь в каждого проезжавшего мимо темноволосого мальчишку. Засмотревшись на одного из них, он не заметил, как мимо него, непозволительно близко, промчался кто-то и небрежно задел его плечом. — Вы хоть смотрите, куда идете? Поосторожнее! — недовольно прошипели рядом. Берия обернулся и увидел перед собой красивое разгоряченное девичье лицо, искаженное недовольной гримасой злости. Она стояла около него, выжидающе глядя удивленными серыми глазами, и, казалось, ждала чего-то. Наверное, извинений. На вид ей было лет шестнадцать, и, казалось, её ничуть не смущал почтенный вид Берии. Незнакомка продолжила стоять. Наконец нетерпеливо облизнула губы, поправила выбившиеся из-под шапки темно-русые пряди волос и воровато огляделась по сторонам. — Вы тоже смотрите, куда едите. С такой скоростью и голову себе разобьете, — укоризненно ответил Берия. Она обернулась, но он не успел поймать её взгляд, так как между ними промелькнула веселая хохочущая пара. Но девчонка быстро подъехала к нему и встала напротив. На удивление, она улыбалась, слабо, немного иронично, но, всё-таки, улыбалась. — А я и не разобьюсь. Вы сами не разбейтесь. Под звуки той самой игристой песни она полетела дальше, переступая тонкими ногами и размахивая длинными полами расстегнутого пальто. Берию обдало чем-то теплым, душистым, даже летним, хотя по щекам хлестал холодный декабрьский ветер. И что-то в его сердце издало восхищенное звучное «ах!», смешавшееся с зимним воздухом. Незнакомка промелькнула перед ним еще раз, когда он уводил сына, сникшего и понурого. Когда она промчалась мимо них, Серго оглянулся и проводил её долгим взглядом. Девочка смотрела на него тоже и нахально улыбалась. — Ты знаешь её? — спросил Берия, глядя на знакомую макушку серой шапки. — Нет. Откуда? Он соврал. Берия понял это через неделю, когда услышал знакомый голос с катка в шуршании телефонной трубки. — Алло, а Серго дома? — сладко протянула она. — Нет, не дома. На конце провода послышалось громкое дыхание. Она, наверняка, узнала его голос. Затянулось долгое томительное молчание, и Берия подумал, что она уже бросила трубку, но, прислушавшись, он услышал возбужденные прерывистые вдохи. — И где же он? — наконец придирчиво спросила девочка с катка. — На занятиях. — Школа уже закончилась, — подметила она. — Если он дома и не хочет со мной говорить, скажите, что он дурак. Берия невольно усмехнулся, прислонился к стене и ответил. — Если уж на то пошло, то я могу ему что-то передать. — Не надо ничего передавать, — холодно отрезала она и положила трубку. Так Валя впервые появилась в их доме, и больше уже никогда не уходила ни из него, ни из сердца Берии. Второй яркий проблеск воспоминаний — январь, косые медовые лучи в комнате сына, Серго, склонившийся над уроками, а рядом с ним его фигуристка, стоящая у стола и лениво покачивавшая стройной ногой. Берия помнил её взгляд, разрезавший пространство и его сердце, нахально манящий, небрежный, и первую фразу. — Вот это встреча, конечно. Однако Берии всегда казалось, что она всегда знала, куда и к кому идет. Просто вновь решила сыграть роль глуповатой девчонки. Оказывается, Валя училась с Серго в одной школе, но на класс старше. Сыну она вроде как нравилась, а он ей нет. По её словам, она ходила к ним в гости даже не из любезности, а чтобы просто беспечно поиграть на пианино и скрыться от пьяницы отца. Серго звал её часто, и Берия почти постоянно слышал возбужденный высокий голос за стеной, сдавленный смех, шарканье женских туфель и громкое клацание клавиш расстроенного пианино. Каждый её промельк в дверном проёме — взмах небрежными темно-русыми кудрями, острый профиль, шелест темного школьного платья, явно малого, из которого одиноко выглядывали длинные руки — отдавался в сердце Берии странными толчками, судорожными вздрагиваниями, как это бывало при беге. И всё из-за коротких бессмысленных разговоров ни о чем. Как учишься? Никак, троечница, не надо с ней общаться. А играешь давно? Да как сказать, да, давно, наверное, не помнит точно. А где живет? Где-то в Старопименовском переулке, в душной коммуналке. А зачем приходит? Просто так, от нечего делать. И все их беседы были лишь подступами к главному, к кульминации, которая все никак не могла грянуть. Их тянуло друг к другу. Просто, как притягиваются родственные души, как сближаются влюбленные. Кульминация могла случиться в конце марта, когда Валя в очередной раз заглянула к Берии под глупым придуманным поводом. — Серго тут сказал, Вы в математике разбираетесь, да? Влетела как всегда нахально, без предупреждения. Уставший Берия лениво перевел на неё взгляд, но невольно оживился, увидев знакомую заговорщическую улыбку. — Ну? Чего тебе? Она пробежала внутрь, присела табуретку около стола и переложила перед Берией тонкую, исписанную неровными цифрами тетрадь. Он поправил пенсне, щелкнул выключателем лампы (уже темнело) и стал вглядываться в эти иероглифы. Валя выжидающе глядела на него, и от её пристального манящего взгляда цифры перед глазами расплывались. — И что ты от меня хочешь? — проскрипел он. Эта фраза даже не касалась математики. Валя уловила эту двусмысленность и медленно тыкнула пальцем в длинный пример. — Не знаю, как решить. Берия тяжело вздохнул, хлопнул тетрадкой и насильно сунул ей в руки. Решать что-то после заседаний Политбрюро — пытка. Решать что-то рядом с ней — унижение. Как человек здравомыслящий, он знал, что это неправильно испытывать странное влечение к подруге сына. Неправильно сидеть так близко, что её острое колено глухо ударяется о его, неправильно смотреть в мутные, с легкой поволокой глаза, на послушно скрещенные на молодой груди руки. На кухне послышалось шарканье и громкий голос жены, за стенкой послушно скрипел пером Серго, а он сидел здесь, вместе с этой девочкой, решившейся прописаться не только в их доме, но и в его сердце. Кульминация должна была произойти тогда. Однако ничего не было. Валя встала сама, устало взглянула на часы и прошептала. — Я Вам мешаю. Я пойду. Она сделала так, как надо, но не так, как нужно было обоим. Между Берией и Валей все время чувствовалось невидимое, но ощутимое напряжение, и стоило ему зайти в комнату сына, пока он мило болтал с ней, как в воздухе что-то повисало, заполняло все пространство, от чего становилось как-то непривычно душно. Моменты, моменты, моменты, сотни осколков воспоминаний, застывших на поверхности сознания, воспаленного этой чудной болезнью. С каждой минутой Берия все глубже погружался в бесконечный омут воспоминаний этого года. Однако внезапно в коридоре послышались знакомые шаги, и он очнулся. Валя остановилась в дверном проходе, держа под мышкой полупустой школьный портфель, и взглянула на Берию. Он тут же принял свою обычную, сосредоточенную позу, слегка нахмурился и бессмысленно уставился на лежащую на столу бумагу. — Я пойду. Дождь кончился. Он обернулся. И впрямь! За окном уже вовсю искрилось бледное солнце, и, казалось, будто и дождя не было. Только мокрый асфальт и редкие мелкие лужицы были последними вестниками недавней бури. Берия разочарованно вздохнул. Вале, кажется, и правда надо идти. Однако она продолжила стоять, будто ждала какой-то фразы, которую она, вероятнее всего, сказать не могла. Однако, переборов себя, произнесла. — Я завтра уезжаю, кстати. — Что, навсегда что ли? Добродушная улыбка коснулась её губ, Валя покачала кудрями. — Нет, только на лето. Ни за что бы не уехала куда-нибудь «навсегда». Пустые, бессмысленные фразы, вопросы и ответы по всем правилам приличия, все разговоры сыграны в идеальном темпе, без единой фальшивой ноты или паузы. Берия исподлобья глядел на покачивающийся стан, трепетавший под тяжелыми темными складками, и в очередной раз изучал её лицо, скучное и без единой эмоции. Черты его были настолько ему знакомы, что, казалось, он сам когда-то давно нарисовал её. Наконец Валя лениво обернулась, поймала его взгляд, и тогда в этих серых, всегда стеклянных кукольных глазах мелькнуло короткое влюбленное отчаяние. — Чего ты? Иди, — все продолжая играть роль в этом глупом спектакле, ответил Берия. Однако ответил без напора, равнодушно, на автоматизме, и даже встал, чтобы проводить её в прихожую, но стоило ему пройти несколько шагов, как Валя дернулась, подбежала к нему, издала короткий сдавленный «ах», который прежде звучал в его голове, и как-то незаметно оказалась в его объятиях. Его руки непроизвольно привлекли её к себе, прижимая к сердцу. Валя судорожно вцепилась пальцами в ворот его пиджака и лихорадочно зашептала осипшим, словно заплаканным голосом. — Это так неправильно, так невыносимо, — захныкала она. Не стоило говорить, что неправильно и отчего им обоим невыносимо. Им не требовалось ни фраз, ни взглядов, ни объяснений, только настоящие, уже не мимолетные, прикосновения, которые они прежде так извилисто избегали. Руки Берии скользили по гибкой дрожащей спине, касались покатых плеч, тонкой шеи, спутывались в растрепанных кудрях, пока Валя лихорадочно теребила ворот его рубашки. — Мы должны… Должны сейчас, и я уйду, навсегда уйду, — горячо шептала она ему в шею. — Ты не будешь навсегда. Ты же говорила. — Нет, не знаю. Не могу. Но… — Мы забудем об этом, — стал умолять её Берия, все ближе и сильнее привлекая к себе её тело. — Нет, не забудем. Никто из нас. — Чёрт с ним. На последнюю фразу Валя уже не могла ничего ответить. Кульминация случилась. Терпкий, душный поцелуй стёр прежние двусмысленности, как дождь смывает прошлогоднюю пыль обид и слез, как улетучиваются из человеческой памяти прежние воспоминания. Она-то и целоваться толком не умела, только доверчиво подставляла пылающие запекшиеся губы навстречу тому неизведанному, чего боялась, но к чему стремилась с первой встречи. А на улице вновь угрожающе зашумела майская гроза и зашипел теплый мелкий дождь. Но сейчас Валя ждать не стала. Разорвав поцелуй, она выпорхнула в прихожую, быстро надела туфли и хотела было убежать, скрыв накатившее смущение, но Берия остановил её. — Ты еще вернешься? Уже уходя, Валя передернула плечами, но с поразительной твёрдостью бодро ответила. — Несомненно. И, перепрыгнув через две ступеньки, скрылась в мутной пелене дождя.