Спички

Юнги чувствует себя странно, когда входит в кабинет Дженни. Безусловно, те же стены, вымазанные в бежевый, те же выцветшие жалюзи и окно, тот же стол, шкаф, кресло и лёгкая, заметная лишь под солнечным светом, витающая пыль. Что могло измениться за несколько дней, неделю? Даже Дженни ничем не выделяется, разве что чертовски злая и то из-за проделок Мина — не будь этих лимонных конфеток, ничего бы не случилось. Дженни Ким ходила бы и дальше, притворившись, что Земля неизменно крутится вокруг своей оси, что горизонт остаётся горизонтом, что всё впрочем в порядке, а Юнги, хвати ему достаточно мозгов, чтобы не напоминать о своём существовании, преспокойно бы сдал экзамен и прощай школа, нелюбимые или никакие люди. Но нет, Юнги купил эти конфетки и сейчас он хочет прокричать не то, что всему миру, а себе в отражении: эти конфетки были дохрена дешевыми. Вот так вот. Дженни не особенная, она не получила шоколадку, как было в прошлый раз, удостоилась лишь каких-то лимонных дешевок. Слышишь, Юнги? Не особенная. Запомни раз и навсегда, придурок. Тем не менее, заходить в кабинет Дженни было по-прежнему странно. Наверное, из-за ауры и атмосферы в целом. Раньше он заходил сюда за долей успокоения, расслабления, улыбкой — бежевые стены расплывались перед глазами, почти превращались в искусственные солнечные лучи, Дженни тогда сидела напротив, не напряженной, как сейчас, а расслабленной и мягкой. С ней было легко говорить, с ней было приятно говорить. Это было хорошо, это было правильно. Только вот чуть позже в голову Мин Юнги что-то ударило, нехило так приложило. Если говорить в целом, его вывело из строя чувство комфорта рядом с психологом. Потом появилась шоколадка, потом самоанализ, потом признание, потом — сейчас. Абсурдно звучит, ведь с психологом должно быть комфортно, но загвоздка состоит также в том, что Мин не совсем видел в ней ту, кем она являлась. Он относился иначе, с самого первого дня; он смаковал её имя, смаковал каждую натянуто-напряженную улыбку, помаду и каблуки. Голова раскалывается, честно. Вспоминаешь, думаешь об одном — вылезает другое, второе дно, за ним третье и так до несобранной бесконечности, пока зубы не заскрипят от обиды. Дженни медленно выдохнула скопившийся воздух в лёгких, хотела, как можно тише, но вышло как раз-таки наоборот. Юнги не стал стоять у порога, он навалился на кресло и попытался расслабить свои плечи — не вышло. Руки некуда девать, да и взгляд тоже. — Не по душе лимонный вкус? — нелепо. Звучит слишком нелепо и от того смешно, что на сухих губах проскальзывает кривая усмешка. — Говорите, вы же хотели говорить. — Всё это из-за… — слова обрываются, но парню не трудно догадаться об общем смысле недосказанного. К примеру, отправь Дженни Ким все рамки приличия в задницу, Юнги получил бы в свой адрес нечто подобное: Если бы ты, засранец, держал язык за зубами и прилежно учился, не превращая всё в какую-то Санта-Барбару, всего этого бы не было вовсе. «Спасибо», — сказал бы Юнги. Он и без того знает, просто пока не чувствует вину. Её тупо нет, как ни выдавливай. — Юнги, послушай, — она встала напротив него, на расстоянии вытянутой руки, вновь вздохнула и смягчила необычайно взгляд, словно собралась разговаривать с непослушным ребёнком. — Тебе сейчас трудно, стресс от учебы мало на ком сказывается хорошо. Давай не будем ничего портить? Ты можешь, как и раньше, приходить ко мне, мы будем обсуждать все твои проблемы, но соблюдая дистанцию. — Вас так взбесили конфетки? — Я не могу принимать никаких знаков внимания со стороны учеников. Даже если это благодарность. — Это не благодарность. — Тем более. — Почему вы всегда думаете, что знаете лучше меня о моих чувствах? — он начинает злиться и это читается в сдвинутых хмурых бровях. Юнги казалось, что не менее взбешенная, на первый взгляд, Дженни Ким выскажет ему всё прямо в лицо, без этой показной сдержанности, вежливости, понимания — понимания, черт всех дери, не было — но нет. Они вновь возвращаются к той точке, когда нужно притворяться. Только теперь она превращает его еще и в маленького ребёнка, неразумного и не отвечающего за свои поступки. — Послушай… — Они мои, понимаете? — Я не хочу ничего усложнять, Юнги-щи. Мин от услышанного окончательно взрывается и буквально вскакивает с насиженного места. Вскакивает и не делает ни одного шага, потому что если сделает — сорвётся. Если Дженни хочет отыграть роль великолепного, спокойного психолога до конца — пожалуйста. Возможно, это разумно и профессионально, можно смело похвалить и мельком добавить, что её диплом — не просто грёбанная пустая корочка, а доказательство её квалификации, а главное — нахер ненужной сейчас стабильности. — Вы всегда переходите на вежливый тон, когда убегаете от проблем? Мы давно не чужие, говорите прямо. — Вы всё усложняете, правда. — Нет. Я всего лишь хочу, чтобы вы не обманывались. Я знаю, что я чувствую и я признался не для того, чтобы услышать от вас завуалированное «ты всего лишь глупый мальчик, сам не понял, что сказал». — Я не это имела ввиду. — Имели. И сказали. — Тогда извини, я не хотела задеть тебя, Юнги, — Дженни поднимает на него свой взгляд и Мин готов поперхнуться воздухом, потому что как так? Как можно говорить с таким прохладным тоном и откровенным презрением в глазах? Так нравится быть сукой в светлом обличье? Или дело в репутации? Сколько она стоит? Подай знак, что, блять, есть сердце. Знак получен, но не совсем точный. Улавливается доля сожаления. — Вы не хотите ничего усложнять, верно? — Юнги и не заметил, как стал так сбивчиво и рванно дышать. Словно пробежал небольшой марафон и ноги налились свинцом, пригвоздились к месту — почти выдохся. Губы Дженни приоткрываются, но слово не вылетает. Да. Это её ответ, честный и реальный. — Тогда слушайте: вы мне нравитесь. Это и есть для меня честность, простота. Без усложнений, улавливаете? У Ким такой взгляд, который олицетворяет вопрос: Что? Так какого черта твоя простота приносит столько проблем? Юнги не понимает и задай ему напрямую кто-то такой вопрос, он бы сказал: Вот такой вот я невыносимый человек. Наслаждайтесь. Возможно, внутри неё также клокочет и бушует злость. Возможно, она хочет прибить такого «неразумного» и «надоедливого» Юнги своей маленькой статуэткой, что лежит на столе. Но глаза просто обросли безнадёжным льдом и ему сложно понять, где находятся границы столь контрастных эмоций, где ничем не обрамленная истина? Даже жаль, что он узнаёт в ней нечто странно-новое при таких обстоятельствах. Хотя при каких обстоятельствах это еще можно узнать? Только в таких, когда хочется убить человека напротив. Юнги ненавидит. Искренне ненавидит обесценивание. Но каким-то чудом эта ненависть не перекрывает его искреннее отношение к Дженни, она просто сливается, превращается в непонятную массу, что неуместно сидит внутри. Как комок в горле, неприятный, волнующий. Не молчи. В висках тяжело стучит кровь и короткий, нервный смешок прорывается наружу. Дженни сохраняет молчание некоторое время, смиряет его пристальным взглядом и кажется, что вот-вот она что-нибудь да скажет, обязательно скажет, к примеру — иди нахер. Но нет. Пока что тревожное нет. Тишина между ними готова лопнуть от напряжения, Юнги готов не меньше. — Тогда и я не буду ничего усложнять, — её голос режет воздух между ними. Внезапно, но долгожданно. — Нет, Юнги. Я не могу принять твои чувства. Нет. Коротко: иди нахер. Без сложностей, как и заказывали, прямо, жестко. Спасибо. Юнги должен сказать спасибо хотя бы за то, что его выслушали. Наверное, ему нужно научиться быть благодарным. Спасибо. Простое ведь слово? Но крайне неуместное. Оно, будучи еще не озвученным, уже вдавливает гордость Мина в грязь, вдавливает, а потом садится на шею. Болтает беззаботно ножками и звонко смеётся. Юнги знал с самого начала, что ничего не получится, что это чертовски правильно, когда Дженни Ким тебя отшивает. Знал на все сто процентов и не строил ложных иллюзий, Юнги упоминал раньше: он не любит обманывать своего дружка в черепной коробке, ни под каким соусом. Факт за фактом, чисто, как безоблачное небо. Всё в порядке. В порядке, Юнги, слышишь? Нет. Не слышит. И кажется нет, не в порядке. Больно. Абсурдно больно. Не забывай дышать. Не забывает, но глаза почему-то щипят. Блять.