Танец Казановы

Слабый шорох вдоль стен, мягкий бархатный стук, Ваша поступь легка — шаг с мыска на каблук, И подернуты страстью зрачки, словно пленкой мазутной.       Скарлетт, о дикая кошечка Скарлетт! Дорогая моя чертовка, опустите глаза: я так отвык от Вашего пронизывающего злого взгляда. Не смотрите так пристально — вся ярость, сокрытая за тёмными Вашими глазками-изумрудами, странно на меня влияет: мне равно хочется и смеяться, и ударить Вас по наглому личику, по Вашему юному крохотному носику, сморщенному, впрочем, так мерзко, что у меня мороз по коже.       Вы ненавидите меня, О’Хара — и никогда, при всём Вашем желании, не сможете этого отрицать. Я бы мгновенно перестал Вас уважать, скажи Вы, что не испытываете ко мне какого-либо рода ненависти, потому что всем своим отвратительнейшим существом я презираю ложь; но не презираю Вас — я Вас просто не люблю.       Почему-то Вы, О’Хара, думаете, что весь наш грешный мир должен пасть пред Вашими тоненькими, но, не могу Вам не прельстить, сильными ножками; Вы думаете, что каждый мужчина в Вас безоговорочно влюблён — и это, наверное, действительно так. Я, мерзкое чудовище, тоже, если позволите мне так выразиться, от Вас без ума, моя дорогая, — но (я буду до конца дней своих это повторять, и ничего против этого Вы мне не скажете) я Вас не люблю. Просто хочу Вами обладать. Любопытство и робость, истома и страх, Сладко кружится пропасть, и стон на губах.       Холодно фыркнув, Вы выпрямляете спину, горделиво расправляете плечи и, вздернув носик кверху, берете за руку какого-то прелестного юношу — будь он проклят. Вы смеетесь и бросаете на меня последний взгляд. О небо, что я вижу в нём? Ваши глазки горят ярким возбуждением, моя королева. И, готов ставить все свое состояние, Вы уверены, что я ревную! Да, — будьте Вы прокляты, Скарлетт, — Вы правы хоть в чём-то: я ревную, чёрт бы Вас подрал. Я ненавижу того слащавого джентльмена лишь потому, моя прелесть, что он держит Вас за руку и касается горячего атласа перчатки на Вашей прелестной изящной ручке. Я убил бы его в эту же секунду, а спустя миг застрелил бы и Вас, будь в моих руках в этот миг револьвер.       Я готов был повесить каждого: Чарльза, Фрэнка, Эшли (его я презираю чуть более сильно, чем предыдущих двух, но это не делает им чести, будьте уверены) — лишь потому, что они занимали когда-либо место в Вашем сердце. Вы подчинили каждого из них своей воле, но в том-то и различие между жалкими мальчиками и мной, что я не стану одной из Ваших побед. Никогда — это слово Ретта Батлера. Я изрядный танцор, прикоснитесь желаньем — я выйду. Обратите внимание: щеголь, красавец и фат, Лишь слегка потускнел мой камзол, изукрашенный пылью, Да в разомкнутой коже оскалиной кости блестят.       — Этот Фэнтон ужасен, не правда ли, Ретт?       — Кто такой Фэнтон? — Я стоически сохраняю спокойствие и слежу за Вашей фигурой, снующей из угла в угол.       — Мерзавец. Говорят, Наша Славная Скарлетт выходит за него и уезжает в Англию.       — А Наша Славная Скарлетт, — Что-то громко бьется в моих висках, но я стараюсь забыть Ваше лицо и то, как Вы насмехались надо мной, — это кто?       — Боже! Вы-то и не знаете! Видите, — Мужчина взмахивает рукой и показывает в Вашу сторону, — Прекрасная мадам. У неё есть шанс обладать всяким мужчиной в мире, а она повелась на его сказки и баллады о безграничной любви. Фу! И знать не хочу, что он ей наговорил. Противный тип! Бедняжка похоронила мужа и совсем обезумела от горя…       Я лишь облизываю губы, беру бокал с вином и усмехаюсь.       — Не всяким, поверьте мне!       — Простите?..       Я оставил джентльмена без ответа и скрылся в толпе.       Последний Ваш танец, Скарлетт, должен быть отдан мне — иначе Вселенная и всё это не имеет смысла. В моих руках Вы будете трепетать — это я Вам гарантирую, поверьте мне на слово. Ни один мужчина не способен заставить Вас алкать всё большего и большего, только он лишь дотронется до Вашей лебяжьей шейки. От моих же рук Вы горите и извиваетесь, как огонёк свечи. Моя милая, я готов продать душу за Ваше «Ох, Ретт!», как бы я ни противился Вам и Вашему кокетству! Да, я ревную, ревную дикой ревностью, как животное, кровожадный хищник. И виноваты в этом только Вы, моя О’Хара. На стене молоток — бейте прямо в стекло, И осколков поток рухнет больно и зло, Вы падете без вывертов — ярко, но просто, поверьте. Дребезг треснувшей жизни, хрустальный трезвон, Тризна в горней отчизне, трезво взрезан виссон. Я пред Вами, а Вы предо мной — киска, зубки ощерьте.       Я оббежал всю залу, но Вы как сквозь землю провалились, чертовка. Что же — может, это какая-то внутренняя связь? — я нахожу Вас всегда и везде, где бы Вы ни были и как бы ни хотели меня избежать. Я тихо появляюсь и тихо исчезаю — но я Вас нахожу всегда, как кошка — мышь. Вы не умеете прятаться, моя дорогая. Или же Вы специально мельтешите пред моими глазами, дразня старого волка? Ни за что не поверю, что такая кошечка, как Вы, не спрячется при желании.       Бедная луна тускло освещает мраморную арку на заднем дворе. Ветер перекатывается, воя, на холмах.       Будь проклят смех, который трелью бьет по ночному туману. Этот хохот я узнаю из миллиарда подобных, моя Скарлетт. Заставьте тысячу девушек смеяться одновременно — и я найду Вас за сорок секунд. Я изучил Ваши повадки до малейшей детали, и теперь Вы передо мной, считайте, обнажены.       — Ох, Фэнтон! Вы не должны так шутить, это мерзко. За такие слова Вас мало повесить!       Хохот.       — Да будьте Вы прокляты! Вы не джентльмен!       Звонкий девчачий смех. Смех моей Скарлетт. Той Скарлетт, что точь-в-точь, слово в слово, кидала в моё лицо колкости и заливалась неугомонным хохотом, а после, отвесив пощёчину, убегала к наверх; что позволяла себе неприличные шутки и цинично отзывалась о всём нашем проклятом мире; что была единственной в своём роде — хоть и далеко не прекрасной.       Теперь же какой-то богатый чудак считает, что сможет заполучить Вас. Он, верно, глуп и наивен, а также совершенно Вас не знает, если надеется, что хоть на грош Вам нужен. Неудачники Чарльз и Фрэнк тоже были глупы и наивны, потому что по какой-то одному Богу известной причине надеялись, что их девственная любовь имеет для Вас хоть какое-то значение. Мы с Вами люди, Скарлетт, взрослые (хотя на Ваш счёт, кошечка, я бы с радостью поспорил) и понимаем, что все они вокруг — полнейшие идиоты, раз ни черта в Вас не понимают. Передо мной же Вы — открытая книга, и я знаю все Ваши тайные страсти и желания. Вы это прекрасно понимаете.       — Прекрасная ночь, мистер Фэнтон, не так ли? — Я чеканю эту фразу, как давно заученный стишок, выдерживая каждую паузу.       Наигранно, с издёвкой я улыбаюсь, хотя улыбка моя больше напоминает злой оскал дикой кошки перед тем, как она кинется на жертву.       Фэнтон странно смотрит на меня, кладет руку Вам на плечо (если это подсознательная попытка защитить Вас, то она чересчур жалка даже для него) и делает шаг вперед.       — А Вы, Скарлетт, как считаете?       Вы опускаете взгляд на гравиевую дорожку и кладете свою прекрасную ручку на ладонь Фэнтона. Вы его не любите — Вы хотите от него выгоды, как хотите её от любого человека. Узнаю, наконец, в Вас мою прелесть.       — Ретт, если Вы думаете, что имеете право находиться здесь еще хоть минуту, то Вы ошибаетесь. Пожалуйста, уходите и не делайте попыток найти меня.       Ваш голос тих и смиренен. Я не знаю, чего Вы этим добиваетесь, но то, что Вы говорите, и то, что Вы думаете, — прямо противоположные вещи. Если бы Вы не хотели корчить из себя Святую Гордость, Вы бы кинулись в мои объятья сию же секунду. Вы никогда не сможете меня обмануть.       Фэнтон прижимает Вас к груди.       — Послушайте, я не знаю и знать не желаю, кто Вы такой, но посоветовал бы Вам уйти. Я защищаю Скарлетт своей грудью, и если в Ваших помыслах есть навредить ей…       Это меня сильно рассмешило. Какой же он мерзкий!       — Проклятые англичане! Они всегда, наверно, были забавны, но Вы, сэр, смешны до невозможности. Если Вы хотите защищать эту чертовку, то имеете на это полное право, но не всегда всё решают деньги — и если у Вас остался хоть грош здравого смысла, Вы понимаете, о чём я. Кстати говоря, Вы же не любите её, так зачем это всё? Думаете, ей нужно Ваше состояние?..       Фэнтон, услышав то, что напрочь сломило его английское самолюбие, занёс руку. В следующий миг слабый, но внезапный удар заставил меня качнуться и отпрянуть в сторону.       — Ретт! — Тонкий пронзительный голос сверх того ударил по моим ушам. Ваша впечатлительность нередко меня раздражала.       Твёрдо встав на ноги, я схватил Фэнтона за шею и ударил в грудь. Он упал лицом на землю, после чего носом зарылся в траву. Осока окрасилась багряным; Фэнтон издал тихий хрип.       — О Фэнтон! Господи, Ретт, Вы чудовище, Вы убили его!       — Не более, чем просто кровь из носа, моя дорогая. Вы будете сторожить эту падаль?       — Ретт, зачем ты это сделал… Зачем, Боже, зачем ты его ударил?..       — Просто не терплю каких-либо оскорблений в свою сторону. Особенно при Вас.       Из залы послышались звуки вальса. Я протягиваю Вам руку.       — Не желаете подарить танец такому негодяю, как Ретт Батлер?.. И оркестр из шести богомолов ударит в литавры, Я сожму Вашу талию в тонких костлявых руках. Первый танец — кадриль, на широких лопатках кентавра, Сорок бешеных па по-над бездной, чье детище — мрак. За ключицу держитесь — безудержный пляс, Не глядите в замочные скважины глаз, Там, под крышкою черепа, — пыль и сушеные мухи. Я рукой в три кольца обовью Ваш каркас, А затем куртуазно отщелкаю вальс Кастаньетами желтых зубов возле Вашего нежного уха.       Вы нерешительно улыбаетесь и шагаете мне навстречу. Конечно, моя милая, Вы не можете отказать себе в удовольствии станцевать со мной. Я обхватываю Вашу талию и позволяю прижаться к своей груди. Да, Скарлетт, мы друг друга ненавидим, но что остается двум потерянным душам, если не станцевать друг с другом?       — Вы чудовище, Ретт…       — Тише, моя королева. Отдайся мгновению и забудь, какой я отвратительный. Молчи и получай удовольствие.       —…А Вы знаете, что я Вас ненавижу?       — Как никто другой! — Мне остаётся только ухмыльнуться.       — И что я презираю Вас всей своей душой.?       — Несомненно!       — Так почему же Вы меня еще не поцеловали, Ретт?       Вы поднимаете голову и вытягиваете свои алые губы, ожидая поцелуя. Я смеюсь и провожу указательным пальцем по ним.       — Я не ребенок, Ретт! Ну поцелуйте же меня, я знаю, Вы этого хотите!       — У Вашего кокетства нет конкурентов, моя кошечка, но я прошу меня простить.       Потупив взгляд, Вы снова жметесь ко мне. Музыка стихает. Спокойно и темно. Вам холодно, тревожно. Наверное, Вы обижены, что я не сделал того, чего Вы желали — в той же степени, впрочем, сколько желал и я. Нет дороги назад: перекрыта и взорвана трасса, И не рвитесь из рук — время криво и вряд ли право. Серный дым заклубился — скользим по кускам обгорелого мяса Вдоль багряных чертогов Властителя Века Сего.       — Могу предложить Вам прогулку — только недалеко. Я дико пьян и за себя не ручаюсь.       Вы молча берете меня под локоть.       — Зачем Вы напиваетесь, как какая-то рвань?       — Так мне легче выслушивать Ваши бессмысленные речи. — Я обнажаю свои зубы в улыбке.       — Вы меня оскорбляете, Ретт.       — Не могу отказать себе в удовольствии, кошечка!       — Правда, что Вы меня не любите, Батлер?       Я ухмыляюсь и резко хватаю Вас за подбородок. Личико Ваше заливается краской, а взгляд скользит туда-сюда, отчаянно не желая остановиться на моих глазах. Рукой я медленно поднимаю Вашу голову к моему лицу и, прерывисто дыша, шепчу:       — Самая что ни на есть.       Я пускаю Вас, будто отталкивая, но Вы не хотите уходить. Горячие ручки оказываются на моих плечах, а уста Ваши — так рискованно близко к моим.       — И пусть я не буду больше леди… ни в Ваших глазах… ни в чьих-то еще…       Ваши загрубевшие красные губы осторожно прикасаются к моим и медленно шепчут: «Ретт, о Ретт!» Вы целуете меня сильно, полностью отдавая себя в этом поцелуе, страстно и трепетно. Ваши пальцы водят по моим скулам, носу и шее. Вы хрипите и, словно заколдованная, по слогам проговариваете моё имя.       Небо заволакивает тучами, и через секунду гроза рычит вдалеке. Над нами взрывается молния, а ветер вскоре треплет Ваши волосы. Второй раскат грома заставляет Ваше тело вздрогнуть. Я чувствую: Вы начинаете дрожать из-за бури, плечики и ключицы покрываются мурашками.       — Мы можем вернуться в дом этих милых людей, если Вы замерзли.       — Эти люди отвратительны, а мне не холодно.       Что я слышу?.. Голосок моей прелести дрожит, и уж не от обиды ли?       — Вы расстроены, что я не похвалил Ваш поцелуй?       Вы будто стреляете в меня своим взглядом, преисполненным презрения и холода.       — Ничего подобного.       Мне остается только рассмеяться.       — Вы прекрасно целуетесь, королева. Что Вы вздрогнули, детка, — не Армагеддон. Это яростный рев похотливых валторн В честь одной безвозвратно погибшей, хоть юной, особы.       С каждым мигом небо становилось всё чернее, и если ранее казалось, что хуже уже некуда, то свинцовые тучи стремительно закрывали свет и без того блёклого месяца всё сильнее с каждым мгновеньем.       Первую каплю ночного дождя небо роняет на Вашу нежно-розовую перчатку. Я беру Вас за запястье и рывком прислоняю к себе. Начинается августовский ирландский ливень.       Ваши прекрасные темные волосы мигом намокают. Пытаясь убрать их с глаз, Вы спотыкаетесь о камень, и туфелька слетает с Вашей ноги. Белый чулок пачкается и промокает. Тихо ругаясь, Вы пытаетесь найти в кромешной тьме башмачок. Какая Вы дура.       — Я Вас умоляю, дорогая.       Я подхватываю Вас на руки и снова смеюсь. Как бы избавиться от этой привычки.       — Вы дурак, Ретт! Пустите! Эти туфли стоят целое состояние…       — Я куплю Вам таких хоть десять пар. Какие Вы хотите — из Милана, Парижа, Нового Орлеана, может?       Вы задумываетесь сначала о том, как я богат и расточителен, а потом о нарядах, которые бы я мог Вам подарить. И подарю — люблю видеть блеск в Ваших глазах от очередной безделушки. И не вздумайте дернуть крест-накрест рукой: Вам же нравится пропасть — так рвитесь за мной, Будет бал в любострастии ложа из приторной сдобы.       В поместье темно и прохладно. Вы усаживаетесь на бордовый диван и берете стакан с виски. Что же, в крепких напитках Вам соперников нет. Ваши волосы слиплись и легли Вам на лицо, — Вы пытаетесь их убрать, но лишь роняете стакан из дрожащих рук. Едва я зажег свечу, как тут же сел рядом и с резким стуком поставил стакан обратно.       — Вам не следует столько пить, дорогая.       — Я похоронила двух мужей, одного ребёнка и своё сердце. Вам ли меня судить, Батлер? — Вы откидываете голову назад и зло смеётесь. Я шутку оцениваю, но молчу.       Мои пальцы осторожно касаются Ваших волос и перебирают их. Они влажные и холодные, а еще пахнут луговыми цветами и алкоголем.       — Правду говорят: Вы не леди. Вспоминая Мелани, я хочу застрелить сначала Вас, а потом себя. Какая она была.!       — И чего же Вы этим добиваетесь, мой дорогой? Хотите, чтоб я ревновала Вас к покойнице? Если я еще окончательно не упала в Ваших глазах, то могу сказать: эту битву Вы проиграли.       — Я всего лишь хочу занять нас двоих разговором. Кстати, хочу порадовать Вашу злобную душонку: я проводил на тот свет ещё двух детей и жену. Можете смеяться, Скарлетт. Вы любите смотреть на страдания других.       Вы молчите, отпиваете треть стакана и улыбаетесь.       — Жену похоронили? Ха-ха! Я еще жива и в гроб не собираюсь, к несчастью для Вас. А если Вы про ту профурсетку Хэмптон, то пусть катится к чертям… и пожалуйста, Ретт, не упоминайте ее имя больше.       — Ваш пьяный рассудок говорит за Вас, и это меня пугает и очень сильно злит. Вы говорите чересчур аморальные вещи, и, если бы Вы были мужчиной, я разбил бы эту бутылку о Вашу голову.       — Мы оба дико пьяны и веселы. Почему бы не обнажить свою душу в такую прекрасную ночь? Да и Вам ли рассуждать о морали! Обнимите же меня, пока мы вместе хоть на пару часов! К чему эти бестолковые разговоры о нравственности? Мы с Вами превеликие негодяи, Ретт, и нас исправит только могила.       — Вы назвали мою покойную жену профурсеткой и напились, как черт. Думаете, теперь мне приятно Ваше общество?       — О Боже пресвятой! Конечно! Вы же сам такой же, не стройте из себя ангела.       Вы садитесь мне на колени, обхватывая шею руками. Прислонившись губами к моему уху, Вы шепчете:       — Никем и никогда Вы не желали обладать так сильно, как мной. И никого и никогда Вы не любили и не будете любить так страстно, как меня. Попробуйте признаться себе в этом, Батлер. Кто сказал: «Казанова чарует лишь с целью маневра»? Мне причастен пикантный полет на хвосте перетертого нерва, Мой напор сокрушит Гималаи и гордые Анды В монотонной свирепости черной и злой сарабанды.       Вы игриво кусаете меня за мочку уха и нагло смеетесь.       — Ретт Батлер, я хочу Вас.       Прикоснувшись к Вашим холодным острым ключицам, я могу лишь ухмыльнуться. Вы кладете ноги на диван и поджимаете колени. Чулок же Ваш как нельзя кстати сползает, оголяя белую хрупкую ножку. Огонь свечи освещает Ваше личико, покрытое капельками пота. Треск разорванной ткани, бесстыдная мгла, В обнаженной нирване схлестнулись тела, Шорох кожистых крыл — нас баюкают ангелы ночи. Диким хмелем обвейся и стыло смотри, Как звезда эдельвейса раскрылась внутри, Как вибрирует в плеске соития мой позвоночник. Но не помни об этом в упругом пьянящем экстазе, Выпестовывай сладость мучительной влажной волны. Звезды рушатся вбок, лик ощерен и зверообразен, Время взорвано зверем и взрезана кровля спины.       Я провожу ногтем по Вашей спине и медленно развязываю корсет платья. Вы же обвиваете своими ножками мою талию и кладете голову на плечо. Минута — и я сбрасываю Ваш чудесный наряд, оставляя Вас в одном белье. Вы краснеете и берете мои руки в свои, переплетая пальцы.       Подо мной Вы извиваетесь, как змейка, и покусываете нижнюю губу, иссохшую от волнения. Вы шипите — я глажу Вас по волосам и целую в шею. Я чувствую Ваше дыхание на своей щеке — оно слишком горячо и чарующе.       Вы вытягиваете руку, и бутылка с виски падает. Напиток разливается на дорогой восточный ковер — хозяева поместья пристрелят нас с утра. Но сейчас нет ничего: ни хозяев, ни поместья, ни всей Земли, — есть только Скарлетт О’Хара и свеча, роняющая пламя на её расслабленное лицо.       Жарко, темно и огненно.       Мы с Вами, Скарлетт, потерянные похотливые звери, упивающиеся друг другом, как последней добычей. Снова — шорох вдоль стен, мягкий бархатный стук, Снова поступь легка — шаг с мыска на каблук, И подернуты страстью зрачки, словно пленкой мазутной. Любопытство и робость, истома и страх, Сладко кружится пропасть и стон на губах. Подойдите. Вас манит витрина, где выставлен труп мой.