Развалины

Я споткнулся о кость, застрявшую в камнях, и едва не напоролся на голый железный штырь, торчащий из земли. После столкновения с моей ногой кость глухо хрустнула и раскрошилась. Я обернулся. Посеревшая от пыли и времени, с темными, почти черными пятнами, прогнившая, она абсолютно не выделялась среди груды обломков, заваливших все вокруг на не один километр. Не удивительно, что я ее не заметил. Я прошел дальше, перепрыгивая переломанные кирпичи, полусгоревшие брусья и не забывая при этом прислушиваться к посторонним звукам. Как никогда яркое солнце пекло мне голову, поэтому уже через десять минут я ушел в тень и продолжил свои поиски внутри двухэтажки. Дверей здесь не было, поэтому стучаться не приходилось. Да и людей, собственно, тоже. Только тяжелая пыль забивала ноздри, а воздух нес немного непонятное ощущение звенящей тишины. Позже я понял ее природу: это были голоса призраков. Мои пальцы ползли по сухой стене, цепляя песок, что сыпался из ее щелей. Я наступил на битое стекло, которое хрустнуло у меня под ногами, и заметил в дальнем углу полуразвалившийся деревянный шкафчик. Нижняя его шуфлятка была разворочена и валялась по всему помещению в виде щепок, крупных и мелких, перемешавшихся с обрывками бумаги, камнями и предметами быта — теми, что не растаскали за прошедшие годы. Дальше вдоль стены — несколько стульев с отломанными ножками, валяющиеся, словно пьяницы. Дыра в стене в форме неровного прямоугольника — вместо окна. Потолок, некогда служивший границей между первым и вторым этажами, обвалился, сформировав по центру помещения маленькие труднопроходимые горы. Так или иначе, это место было примерно похоже на то, что мне нужно. Профессиональный убийца, один из так называемых ассасинов, после наших любезных расспросов описал месторасположение своего тайника достаточно подробно. Вернее, ему пришлось это сделать, чтобы сохранить вторую руку. Я провел ладонью по волосам, поддавшись мимолетному, но сильному желанию стряхнуть пыль с головы, и продолжил поиски в здании. Время понемногу близилось к вечеру. В месте, где я находился, встречались дома практически нетронутые, но само собой, все равно нежилые. Об этом напоминали следы в виде безобразных темно-красных, почти черных пятен на стенах, похожих на краску. Но даже такие дома были опустошены изнутри. Удивительно, насколько беспощадным может быть время: оно хватается своими длинными несуществующими руками за каждую деталь, пока их длинные несуществующие пальцы тонкими корнями проникают внутрь, вызывая быстрое и неотвратимое гниение. Такое чувство, будто этот процесс происходит в разы быстрее без свидетелей. В одном из зданий, удивительно похожем на все предыдущие, моя миссия подошла к концу. Я нашел тайник, неплохо замаскированный от посторонних глаз, обезвредил печать до ее детонации и положил в сумку, закрепленную на пояснице, несколько склянок с ядами, упаковку причудливых сюрикенов и некоторые важные записки и документы. Я испытывал желание убраться отсюда поскорее и одновременно остаться подольше, и пока я решал, какое из них преобладает, моя рука почти независимо от меня зачем-то подобрала с пола один из камней и поднесла к лицу. Он был твердый, но несмотря на это, с его граней слегка осыпался мелкий песок, пачкая мои черные без пальцев перчатки. Я опомнился почти сразу и вернул его на место, не издавая лишних звуков. Какая чушь. Снаружи мертвый город понемногу окрашивался в приятный глазу коктейль из цветов от невидимого, но каким-то образом ощущаемого белесого до желтоватого. Признаки наступления вечера, хотя до заката оставалось больше двух часов. Я вышел из проема, некогда обнимавшего дверь, и замер. Мой взгляд стремительно обогнул сразу несколько домов и близлежащие развалины, цепляясь за врезающиеся в сознание камни, и на сетчатку попал отразившийся в воздухе тончайшей нитью свет. В это мгновение я отпрыгнул в сторону, и пришедшая в движение леска с глухим звенящим звуком разрезала пространство, где меня уже не было. В то же место вонзились два куная с тут же взорвавшимися взрывными печатями. Я машинально закрылся от поднявшейся пыли, но успел еще раз увернуться от полетевших в меня сюрикенов и забрался на крышу. Вооружился. Где прятался враг, я не имел ни малейшего понятия: из-за пыли я не видел траекторию. Зато тот, кто устроил западню, наверняка видел меня прямо сейчас. Я был как на ладони, в то время как мест, где мог находиться мой неприятель, было великое множество. А еще, судя по тому, как качественно и практически незаметно была организована ловушка, я мог предположить, что он прятался где-то с западной стороны — здесь мой обзор резко ограничивало солнце, которое, несмотря на время, все еще держало округу в знойном напряжении. Я прислонил ко лбу правую руку, сжимавшую короткий усеченный клинок, чтобы оттенить глаза, и громко спросил, надеясь непонятно на что: — Кто здесь? Опасные миссии, на которых я частенько бываю, должны были приучить меня не открывать рот, даже когда кажется, что нужно. И приучили. Но порой в голове что-то переклинивает, и я ненамеренно подвергаю себя дополнительному риску. Ассасинам только дай повод, и они выроют тебе целую заброшенную гробницу, потянувшись лишь за тонюсенькую нить информации. По старой привычке я называю эти вылазки миссиями, хотя у меня больше нет начальника, который дал бы подобное распоряжение. В нашей группировке все наравне. Вокруг стояла тишина. Я считал секунды, ожидая нападения с любой из сторон, но потом неожиданно последовал ответ. — Наруто? Голос если и был мне знаком, то совсем отдаленно. Он звучал не так, как обычно должен звучать в подобных ситуациях, но принадлежал определенно женщине, скорее всего, даже девушке. Я вглядывался примерно туда, где он прозвучал (я угадал, это было с западной стороны), и все еще был напряжен, потому что не знал, чего ожидать. Этот голос практически не выражал эмоций, и единственное, что я смог в нем различить — это подавленное, едва заметное удивление. В тени здания на втором этаже я заметил движение, и спустя несколько секунд на свет вышла девушка, позволяя себя рассмотреть. Сперва я не узнал ее. Я смотрел на тонкий женский силуэт в маскировочном черном костюме со множеством мелких карманов и ремешков, совсем небольшой оружейной сумкой, такой же черной, крепящейся на правом бедре. Ее руки покрывала ткань черных изящных перчаток, тянущихся до середины предплечий, а на ногах красовались легкие, удобные для сражений сапожки на невысоком каблуке. Я не узнал ее. Прежний я удивился бы этому факту, ведь даже цвет ее волос ни о чем мне не сказал. Но она совершенно отличалась от той Сакуры, которую я видел в последний раз. — Что ты здесь делаешь? — спросил я, опустив меч, но не торопясь убирать его в ножны. Былое время прошло. Я не видел ее почти девять лет, и за этот период многое изменилось. По правде говоря, я думал, что она давно умерла, и где-то в глубине души надеялся на это, потому что когда мы расстались в последний раз, будущее не сулило нам ничего хорошего. Расстались в этом же самом месте, а будущее было погребено под этими самыми развалинами. Сакура смотрела на меня незнакомым чужим взглядом, возможно, решая, следует мне отвечать или нет, потому что и я, и она сразу поняли, с кем столкнулись. Тишина разливалась густым вязким сиропом между нами, ощутимая до такой степени, что казалось, будто мысли, и мои, и ее, сейчас оживут тысячью беспорядочными словами за один короткий миг. И только огромные, искореженные до неузнаваемости каменные лица в километре отсюда были единственными свидетелями нашей неожиданной встречи. — Моя мать умерла в этот день, — девушка сделала паузу, не уверенная, стоит ли продолжать. — Я прихожу сюда раз в год, чтобы навестить ее. Я помнил эту историю. У матери Сакуры обнаружился рак, а она не смогла предпринять ничего, чтобы помочь ей. Наверное, стоило назвать это «трагедией», но ничего бы не изменилось: для меня это всего лишь одно из не очень счастливых воспоминаний когда-то счастливой жизни. И по какой-то странной, неведомой мне причине я был уверен, что с тех самых пор Сакура ни разу не лечила. — А ты чем тут занят? — она еще раз обвела меня взглядом со слабым интересом. Ее правая рука находилась возле сумки с оружием. Впрочем, после того, как я ответил, что был на задании и уже собираюсь уходить, ее интерес ко мне почти пропал. Невидимая пружина, до сих пор натянутая в воздухе, немного провисла, и я спрятал катану. Мы навестили то самое место, где когда-то стоял дом семьи Харуно. Сейчас это были лишь сваленные в кучу камни. Сакура молча стояла возле нее и смотрела куда-то вперед этим новым пустым взглядом, не отражавшим грусть воспоминаний или скорбь, вообще ничего, что обычно выражает взгляд человека. Ее розовые волосы были намного тускнее, чем раньше. Возможно, она сделала так специально, чтобы иметь возможность лучше маскироваться, и теперь они имели цвет вымазанных в грязи опавших лепестков. Волосы едва доставали ей до лопаток и были завязаны в небрежный низкий хвост в области затылка. На лице у Сакуры я заметил несколько мелких шрамов и один крупный на лбу, слегка рассекающий бровь. Мебуки умерла за месяц до разрушения Конохи. По крайней мере, не застала весь этот кошмар. Не была свидетелем бесчеловечной резни в ночь, когда погибли тысячи, а выжило всего несколько, включая нас. Не увидела, как ее дочь оставила справедливость и стала наемным убийцей. Не говоря друг другу ни слова, мы пошли вперед, вдоль домов, и я вдруг вспомнил, что когда-то любил Сакуру. Как странно. Выгоревшая зелень ее глаз… Осталось ли в них хоть что-нибудь от прошлой жизни? Хоть что-нибудь из того, что ей принадлежало до той роковой ночи? — Ты встречала кого-нибудь, кроме меня? — спросил я Сакуру. Мне действительно было интересно, выжил ли кто-то еще, но кроме того, это была единственная тема для разговора. Больше ничего нас не связывало. Интересно, кому принадлежала та кость, о которую я споткнулся недавно? Быть может, Какаши-сенсею или Саске? — Никого, — ответила она. Кровавая баня не упустила никого. Я спасся чудом. Сакура, видимо, тоже. Я поднял взгляд на бугры и неровности на высокой горе впереди, некогда напоминавшие лицо моего отца, и подумал о том, все ли я забрал из тайника и не упустил ли потайных щелей. Как странно… Инстинкт самосохранения, но больше — здравый расчет заставляли меня держать руки ближе к рукояти, однако каким-то шестым чувством я понимал, что мне нечего бояться. Краем глаза я взглянул на Сакуру, с которой мы шли по неровной дороге на расстоянии в три метра друг от друга. Ее костюм, слегка сероватый, действительно хорошо скрывал ее, особенно по ночам. От нее веяло опасностью, а местами открытые участки кожи подчеркивали женственность и сексуальность. Да, раньше она была другой. Мы шли молча. Миновали развалины, некогда бывшие Академией ниндзя, место, где стоял Ичираку. Притормозили на холме, откуда открывался вид на всю деревню, несуществующую уже почти девять лет. И за все эти годы это мой второй визит на малую родину. Я развернулся, собираясь уходить. Сакура стояла возле огромного куска стены и затягивала один из ремешков. Переложила какой-то маленький свиток в карман на бедре, проверила крепления. Я любил ее. Но за что именно? Почему-то уходить без ответа не хотелось. Я пообещал себе расстаться с разрушенным прошлым и начать новую жизнь, придерживаясь старых идеалов, не вспоминать, чтобы не сожалеть, но прямо сейчас в душе что-то болезненно шевельнулось. Мог ли я предположить, что когда-нибудь все закончится этим? Нас должна была ждать другая жизнь. Я быстро преодолел тот метр, что нас разделял, и рывком придавил Сакуру к стене. Я даже не заметил кунай, который сейчас был приставлен к моей шее, но зато почувствовал слабую щиплющую боль от тонкого пореза. Впрочем, даже если бы она попыталась меня убить в целях самообороны, меня это мало волновало. Ее зеленые глаза настороженно смотрели в мои, и Сакура была в полной боевой готовности. Но предпринимать что-либо почему-то не торопилась. Однако вот они — живые эмоции. Я увидел перед собой живого человека, а не образ. Но этого было недостаточно. Глаза — зеркало души. Где же ты, Сакура? Я прижимал ее к стене, но не вплотную, оставляя с десяток сантиметров между нашими телами. Я вглядывался в ее лицо с жадностью одержимого. Прежде подобное чувство никогда меня не посещало. Я смотрел на ее шрамы, большая часть из которых, вероятно, была получена в процессе конохской резни, смотрел на сведенные в напряжении брови, на скулы, на щеки, на губы. Потом очень медленно, будто боясь собственных движений, я коснулся кончиками пальцев ее выгоревших розовых волос. Отодвинул прядь от лица. Не спеша отстранился, разрывая напряжение. Выдохнул. Отвернулся. Сакура продолжала сжимать оружие в руке. — Как я и думал, — сказал я, не сумев удержать в себе надрывную горечь. Немного рассеянно провел взглядом по округе. Поправил сумку за спиной, переступил камень и глянул на горы, в ту сторону, куда должен был уходить. — Прощай, Сакура. Надеюсь, мы больше никогда не увидимся. Перед тем, как покинуть бывший парк, заваленный разнообразным мусором разрухи, я практически кожей ощутил стыд, пробудившийся в Сакуре. Немудрено, ведь она тоже на это надеялась. Потому что в следующий раз, когда мы столкнемся лицом к лицу, нас будет ждать схватка не на жизнь, а на смерть. Предзакатные лучи светили из-за гор, оставляя за собой громадную тень, которой заволокло некогда процветающую деревню.