Станцуешь для меня?

Фигура, облаченная в длинный темный плащ, медленно скользила в ночи. Темнота мягко окутывала весь ее силуэт, скрывая в шорохе листвы на деревьях почти беззвучные легкие шаги. Оставалось всего ничего до рассвета, когда солнце встанет над крышами песочных домов, выделанных в восточном стиле. Это была Акра, и она уже просыпалась. Тихая фигура могла слышать звон пряжек из окон, не закрытых стеклами, из проемов дверей доносились разговоры, а кое-где и ругань. Довольно громкие и резкие звуки ветра, танцующего в проулках домов, сам ветер, довольно играющийся с плащом, приносил восхитительные ароматы сладостей и ванили. Но даже так, отвлекаясь на пение птичек и вкусности нельзя было отмести этих странных ссорящихся людей. «Ни свет ни заря, а уже ругаются…» — и покачала скрытой под капюшоном головой. Она не любила шума и стремилась быстрее добежать до казармы, где ее уже ждали бы и выдали новое задание. Ей точно нужно отвлечься от той миссии на Кипре. «Да, задание, задание…задание…» — даже самой себе она напоминала помешаную, так сильно ее хватало и швыряло из стороны в сторону, будто бы и не она это, а кто-то другой, попавший на небольшом плотике в шторм. Мысли постоянно путались и явно нуждались в успокоении, а расшатанные и без того нервы требовали выброса адреналина. И зачем он вообще тогда оставил ее в живых? Почему не убил и теперь стал ее личным наваждением? Зачем он ее мучает во снах и наяву, пугая своей осведомленностью? Ей было страшно и сладко одновременно, а щеки до сих пор пылали от его слов и незатейливых прикосновений, вроде сжатой руки. «Мама, я схожу с ума…» — подумала тень, смотря на восходящее солнце. «Может я и зря покинула отчий дом, но возвращаться назад — самоубийство для меня, прости», — и стало грустно. Пусто и тихо, печально. И снова мысли возвратились к нему, ее спасителю и муке, отраде и предмету ненависти. К ассасину. К его глазам и ласковой ухмылке,  пересеченной шрамом, и словам: — Станцуешь для меня? «Нет, нет, нет, стоп! Хватит! Отстань от меня!» — мысленно вскричала девушка, сжимая голову руками и за шумом своих мыслей не услыхав легкое шуршание камня. Чьи-то руки схватили потерявшую бдительность фигуру, снимая с нее капюшон и приставляя клинок к горлу. — Опять ты… — она почти без удивления, хоть и с опаской покосилась на холодное лезвие. — Что тебе нужно от меня? Я больше не охочусь за ассасинами, — сказала она, пытаясь обернуться и снова заглянуть в янтарные глаза еретика, что манили и пьянили похлеще вин. — Зато я продолжаю охоту, — раздался над ее ухом бархатистый голос, а рука, обделенная лезвием, обвила талию, делая невозможной любую попытку к бегству. Он явно чувствовал свое превосходство пред нею. — Отпусти, — твердо и будто бы равнодушно прозвучал женский голос в ответ, чуть запинаясь звучали слова. — Не хочу, Мария. Теперь точно не отпущу, — схватил в охапку, словно бы она была пушинкой, и понес куда-то. — Эй! Отпусти, сказала! От-пус-ти, который раз повторяю тебе, еретик! — Мария начала брыкаться и всячески стараться освободиться от ярма и общества ассасина, понимая, что еще пара слов, и она сама послушной кошкой уляжется туда, куда скажут. Она чувствовала, что лицо покраснело, а глаза лихорадочно загорелись. Ей хотелось это скрыть, только не за чем, кроме капюшона скрываться было негде — волосы она собрала в сложную прическу из темных и густых прядей, светящихся будто бы теплом в свете восходящего солнца. Наступил рассвет, и в розовых лучах на фоне пепельных домов выделядись тенями двое. Один из них спросил: — Станцуешь для меня? Вторая же эхом отозвалась, не желая больше сопротивляться: — Станцую.