Взрослые люди

«Как дела?» — Алло, Шумахер, мы едем или нет? — гудит где-то у меня под боком мужик в пропахшей потом и олдспайсом рубашке. Жара удушливо сдавливает горло. Монотонный гул трех десятков людей, утрамбованных в недра железного троллейбуса, стоящего на солнцепеке уже сорок минут, мешает сосредоточиться. — Да тут пробка до светофора как минимум! — орет водитель откуда-то впереди, добавив в конец фразы что-то нецензурное и слаборазличимое. Троллейбус качается даже немного от синхронного вздоха пассажиров. Я закатываю глаза. Как бы поизощреннее всю прелесть сложившейся ситуации выразить при помощи великого и могучего? Вздохнув, вспоминаю, что краткость — сестра таланта, и быстро набираю одно-единственное слово. «Хреново». «Могу помочь чем-то? Если что, я здесь по крайней мере еще минут двадцать». Чувствую, как по губам расплывается дурацкая, дебильная даже немного улыбка от этой теплоты. Ох, хотелось бы. Хотелось бы, чтобы ты был здесь. «Кроме искренней поддержки — ничем. Я в пробке на проспекте Свободы, и у меня пара тоже через двадцать минут, а мне еще листочки распечатать бы». С тоской глядя на то, как троллейбус медленно, но уверенно обгоняет бабуська с авоськой-сеточкой, я понимаю, что листочки можно и не распечатывать. А еще понимаю, что сверхчеловек-преподаватель социологии опоздание мне вряд ли простит. А еще понимаю, что это — предпоследний семинар. А еще понимаю, что стипендия так-то на дороге не валяется. Горе мне, горе. «Хорошо, то есть, плохо, но знай — в прохладной аудитории, с бутылкой холодной колы, распечатанными листочками и в ожидании собственного семинара я хотя бы искренне тебя поддерживаю» — тихонько пиликает телефон. Я фыркаю и поднимаю взгляд от экрана, обводя взглядом салон. Женщина средних лет, сидящая рядом со мной, начинает вдруг усиленно делать вид, что её интересует бесконечная тянучка за окном — из чего я делаю вывод, что секунду назад её интересовала моя переписка. Ну и хорошо. Ну и ладненько. Мне все равно. Мне вообще на многое в последнее время все равно, отмечаю я с все той же дебильной улыбкой, которую тщетно пытаюсь спрятать, и продолжаю умиротворенно созерцать раскаленные крыши машин за окном.

***

— Это херня для одиноких лохушек, — авторитетно заявляю я, разглядывая сайт с чатом для анонимных переписок. — Вот именно, давай попробуем! — глаза Таньки горят прямо, что означает две вещи: во-первых, она напилась, во-вторых, она завелась. Это значит, что отговорить её никак не получится, проще сразу сдаться — или просто игнорировать её, пока не надоест. Что я и делаю, бурча что-то неодобрительное под нос и продолжая разливать джин-тоник по пластиковым стаканчикам. Танька увлеченно прощелкивает собеседников, изредка хохоча в голос от очередного «Покажи киску, красавица», а я погружаюсь в блаженное пьяное созерцание стены и собственный кризис среднего возраста. И как мы докатились до жизни такой? Скоро по двадцатнику, у обеих — работа, учеба, предпоследний курс университета к концу подходит. Еще год с лишним — и все, взрослые люди уже. Все, конец. Третий десяток. Третий, мать его, десяток. Когда это произошло? А я еще ничего не успела, ничего не умею, ничего, в общем-то, не хочу, я… — Саша, Саша, Саша, Сань, — Танька щелкает пальцами прямо у меня перед носом, — Саня, отомри. Чего зависла? — Задумалась, — бормочу я, ставя стакан на стол, — не хочешь перекурить? — Надо кое-кому позвонить, — загадочно и с придыханием произносит Таня, и я понимаю, что звонок будет адресован последнему из Танькиных бывших, непременно длительным, а закончится чем-то типа «Я тебя всю жизнь любила, а ты!», — общайся, общайся, это весело. Я скоро вернусь. Я кривлю лицо в гримасе, которая одновременно означает и то, насколько я устала от жизни вообще, и то, насколько я устала от Тани конкретно. Девушке, в общем-то, все равно — она уже набирает номер. Я подкуриваю сигарету под Танькино «Максимка, привет, узнал?» и с сомнением смотрю на экран компьютера. «Привет», — высвечивается там нейтрально-скучное. Я хмыкаю. Стряхиваю пепел в чашку. «Ну привет». «Как дела?» Я закатываю глаза. Интересно — просто зашибись. «Подруга ушла выносить мозг бывшему, у нас заканчивается алкоголь, мне скоро двадцать, а я по жизни иду без планов и особых достижений, хоть бери и вешайся. Ты как?» Ответ приходит почти сразу. «Поразительное совпадение — я вот случайно лишнюю веревку намылил, когда себе петлю готовил. Могу предложить». Я фыркаю, пододвигаясь к монитору ближе. «А ты-то чего?» «Сегодня вечер пятницы, на улице прекрасная погода, а я сижу в анонимном чате, где половина - извращенцы, а вторая - школьники. Думаешь, мало причин?» Голос Таньки на заднем плане вдруг кажется слишком уж отвлекающим фактором. Прикрываю дверь и слишком быстро возвращаюсь к переписке. «И то верно. Я Саша, кстати». «Очень приятно, Саша. Я Вова». Я наливаю себе еще тоника, оставляя Таню без выпивки. «Погоди, Саша. Ты Саша-девушка или Саша-парень?» Несколько секунд я хитро улыбаюсь, разглядывая экран и прикидывая, стоит ли над неизвестным Вованом немного подшутить. Потом почему-то решаю, что нет. В итоге почему-то переписываемся мы до утра — Таня успешно засыпает на диване, поговорив со всеми бывшими по очереди. В итоге почему-то я совершенно не против дать Вове свой телефон, чтобы мы могли списаться чуть позже в мессенджере. В итоге «чуть позже» наступает спустя несколько часов и продолжается третью неделю. Такие вот дела.

***

— Кор-ни-ло-ва, — преподаватель социологии вскидывает на меня укоризненный взгляд из-под толстых очков, и я примерзаю практически к порогу, громко хлопнув дверью, — причина опоздания. — В пробке застряла, — сообщаю я как можно более спокойно, тихонько кивая Таньке и облегченно улыбаясь. Всего лишь на две минуты опоздала, вроде бы не так страшно, — Извините, Владимир Анатольевич, можно сесть? — Заходите. Реферат приготовили? — преподаватель вздыхает. — Да, но… извините, не успела распечатать, — втягиваю голову в плечи под взглядом прохладно-серых глаз. Шолохов — сверхчеловек, как его у нас называют — вообще-то таких вещей не прощает. — Досадно. Садитесь, Александра, — тихо произносит он, отводя взгляд и возвращаясь к списку, — после пары принесете реферат. Я чуть не присвистываю от удивления — и сажусь к Таньке которая уже штудирует учебник, готовясь отвечать по первому вопросу. Я поднимаю взгляд на преподавателя. Шолохов в ожидании желающих ответить оглядывает аудиторию внимательным взглядом серых глаз за блестящими очками. Я перехватываю его взгляд всего лишь на секунду — Шолохов вскидывает брови и отводит глаза в сторону, продолжая искать жертву. Шолохов. Странный мужик, вообще-то. Пришел он к нам только-только — вообще-то, в нашем институте социологию преподавали просто так, для галочки, всего один семестр, поэтому и прислали новичка. Когда мы узнали, что преподавать у нас будет двадцатишестилетний мужик с кафедры, думали, что пронесло — по крайней мере, раньше все преподаватели из категории «младше тридцати» с удовольствием курили с нами на переменках и разрешали сдавать задания чуть ли не в день зачета. Как бы не так. Шолохов Владимир Анатольевич однозначно нас считал какими-то одноклеточными — это было очевидно, как и то, что солнце встает утром и садится вечером. Материал он рассказывал полностью, быстро, четко и без запинки, глядя куда-то в одну точку и тщательно избегая зрительного контакта со студентами. Если его взгляд все же удавалось перехватить — а случалось это крайне редко — в его глазах явственно читалось, где он нас, непутевых и тупых журналистов, видел. То же самое читалось и в сухих, бюрократических каких-то замечаниях, которые он всегда делал отвечающим на тот или иной его вопрос. Попытки пошутить проваливались. Попытки поторговаться за оценку проваливались. Попытки разговорить проваливались. Попытки сделать что-либо еще проваливались с таким оглушительным треском, что слышно было даже на Альфа-Центавре. На любой вопрос Шолохов отвечал так четко и безэмоционально, сверля глазами столешницу, телефон, закрытую книгу или собственные пальцы, что даже холодно становилось. После пары, как правило, вставал и выходил сразу же, в числе первых покидая аудиторию и направляясь прямо к остановке. Вообще-то, Шолохов был… — Корнилова, — Владимир Анатольевич поднял глаза от списка, откручивая крышечку с бутылки колы и делая небольшой глоток, — что вы думаете о феномене аморального большинства? Я со вздохом встала и потащилась к кафедре. Тоже хотелось попить — и чтобы никто не трогал. — Феномен аморального большинства — это социальное явление, во время которого большинство представителей социальной группы или даже страны считает, что окружающие наделены теми или иными аморальными качествами… — начинаю я, глядя прямо на Шолохова. Аудитория расслабляется. Шолохов зачем-то проверяет телефон, а затем хмурится и откладывает его в сторону. Несмотря на то, что его взгляд упирается куда-то в окно, я знаю, что он меня слушает.

***

— Боже, да Шолохов зверюга, — громко возмущается Таня, когда мы выходим из аудитории, — ты ответила по трем источникам, а он все равно прикопался. — Ага, — многозначительно произношу я, набирая наконец-то ответ Вове, которому за время семинара отписать не успела. «Все в порядке, почти не опоздала». Странно это все же — так сильно привязываться к человеку, которого не видишь даже. И он тебя не видит тоже — наверное, так проще даже? Можно примерить на себя роль, к примеру, высокоинтеллектуальной барышни, и не говорить о том, что в жизни материшься, как сапожник. Или опытной роковой девушки — игнорируя тот факт, что из отношений-то были только какие-то суррогаты, и то сто лет назад. «Хорошо, я рад, не зря свечку поставил. Препод не сильно орал?» На самом деле общаться с Вовой гораздо проще, чем с большинством людей в реальной жизни — и я прекрасно отдаю себе отчет в том, что это не особо хорошо характеризует мои коммуникативные способности, да и вообще странно до жути. Просто… «Нет, он душка на самом деле. Просто боится, что на шею сядем». С Вовой у меня как-то незаметно получилось чуть ли не впервые за всю жизнь стать самой собой. Без ощущения того, что мне нужно фильтровать мысли, чтобы не показаться странной. Без ощущения того, что я вот-вот что-то сделаю не так и все испорчу. Я становлюсь в очередь к принтеру — в конце концов, реферат все же стоит сдать. Пока кто-то впереди меня распечатывает материалы к семинару, я от нечего делать случаю Танькину болтовню и листаю нашу с Вовой переписку, чувствуя, как по губам снова растекается улыбка. Общаясь с человеком, которого, скорее всего, никогда даже не увижу, я чувствую себя более нужной, более интересной, чем общаясь с десятками людей, которых вижу ежедневно. Я чувствую, что он меня понимает. И думаю, что… «Душка? Я начинаю ревновать», — пиликает телефон. Я давлюсь воздухом. — Сань? — Таня обеспокоенно смотрит на меня, переводя взгляд на телефон. Поспешно блокирую экран — в конце концов, Таньке читать последнее сообщение точно ни к чему, еще надумает что-то. — Нормально, закашлялась просто, — сдавленно сообщаю я, передавая флешку и доставая деньги на распечатку. «Шутка», — тихо пиликает телефон еще раз. Я читаю сообщение и выдыхаю. По щекам расползается румянец, и я отключаю звук, лопатками чувствуя заинтересованный взгляд Таньки. Да, Вова — не просто какой-то чувак из чата. Не просто случайный собеседник, с которым вдруг нашлось несколько общих тем — а когда они иссякнут, вы разойдетесь, как в море корабли, неловко переведя общение в «Как дела? Что делаешь?», а потом и вовсе забив. По крайней мере я надеюсь, что нет. Это глупо, странно, по-детски наивно как-то, но… Я несу тщательно упакованный в файлики и папку реферат в аудиторию, сосредоточенно набирая ответ Вовке и тут же его стирая по причине абсолютной тупости его содержания. Это просто шутка, просто шутка, он просто неудачно пошутил. Судя по всему, он все же немного старше меня, и если уж я считаю все это гиперувлечение виртуальным собеседником странным, то он точно… Ему просто скучно. В конце концов, он — взрослый человек, у него наверняка есть своя жизнь, а я — просто случайная собеседница, с которой приятно иногда поговорить. Может, у него даже девушка есть — а если нет, то обязательно появится — а я уже тут надумала невесть что себе. Толкаю дверь в аудиторию, замечаю, что Шолохов тоже втычит в телефон — как и всю сегодняшнюю пару, вот только очки снял и устало на спинку стула откинулся. На его лице — обеспокоенное выражение, которое тут же сменяется спокойным безразличием при виде меня. Зачем-то стучусь, хотя уже вошла. — Извините за задержку, — бурчу, кладя на стол папку, — спасибо. — Не за что, Корнилова, ступайте, — кивает Шолохов. Начинает собирать вещи — но, выходя из аудитории, краем глаза замечаю, что телефон он оставляет на видном месте, то и дело возвращаясь к нему взглядом. Я почти не думаю о том, есть ли у Шолохова девушка, и насколько сверхчеловеком должна быть она, чтобы отвечать его требованиям. Или чтобы у него такие эмоции вызывать. «Даже если не шутка — мой преподаватель посмотрит на меня только в том случае, если я заявлю ему, что Гитлер — это рептилоид, улетевший на Луну после Второй Мировой». «Погоди, а что, не так?» Я тихонько смеюсь и тут же прикрываю рот ладонью. Это глупо, странно, по-детски — так сильно ждать сообщения от человека, которого не знаешь. Так сильно хотеть общения с ним. Так сильно… В конце концов, я ничего не теряю. Он обо мне ничего не знает, я о нем ничего не знаю тоже. Ну, кроме того, что живет он, как и я, в Киеве, что ему явно больше двадцати, и что у него постоянно какие-то семинары, к которым он усиленно готовится. Может быть, он вообще урод. Может быть, это школьники какие-то, которые разводят взрослых девушек. Может, ему пятьдесят, и он бородатый извращенец с пивным пузом. Может-может. Все равно не узнаю. Какова вероятность того, что мы встретимся? Все равно когда-то это закончится. Так почему бы не насладиться процессом?

***

«Вот именно поэтому я думаю, что Доктор Кто — лучший сериал всех времен и народов», — заканчивает свою получасовую тираду Вовка. Я смеюсь, но тихонько — соседки по общаге уже давно видят седьмые сны. Печатаю ответ, закусив губу. «Аплодирую стоя, Владимир, вы совершили революцию в сериаловедении этим невероятным докладом». «Палец в рот не клади — откусишь по локоть». Я фыркаю, накрываясь одеялом с головой. «Пальцы в рот вообще класть не очень гигиенично. Да и вообще, не нравлюсь — никто не заставляет». «Нравишься». Короткое сообщение будто бы воздух из легких выбивает напрочь. Нравишься. Закрываю глаза, считаю выдохи и вдохи. Не надо. Только не надо давать мне надежду. Это же шутка была. «Саш, можно странный вопрос?» «Можно». Нужно. Нужно, черт подери, нужно. Я замираю. Вовка набирает сообщение невероятно долго, я уже извожусь вся, даже в темной комнате умудряюсь себе воды налить и залпом чашку осушить. «У тебя есть кто-нибудь?» Я кусаю подушку, чтобы не заорать в голос. Буквы перед глазами отказываются складываться в слова. Это просто интерес. Просто бытовой вопрос. Просто новая тема для разговора, ничего такого, ничего… Есть ли у меня кто-нибудь. Будто бы не очевидно. Будто бы не… «Ага, тараканы в общажной кровати». Глупая, глупая шутка. «У всех свои предпочтения, я не осуждаю, если что». Я прикрываю глаза и ухмыляюсь. Знал бы ты. Хотя, погодите-ка… Знал бы ты что? Нет-нет-нет, я слишком стара для этого дерьма. Мне двадцатник скоро. Кризис среднего возраста, коты и вино. В этом списке явно не хватает еще одного пункта: виртуальная влюбленность в незнакомца. Молодец, Саша. Так держать. Я засыпаю, положив телефон на подушку рядом.

***

— Ну и когда ты со своим Вовой встретишься-то? — Таня мешает чай металлической ложкой. Я чай мешаю тоже — и ложка выпадает из ослабевших пальцев мгновенно. — А ты… — мгновенно осипшим голосом произношу я, — откуда… — Корнилова, мы с тобой на всех парах сидим рядом, если что, — фыркает Танька, — уж за месяц как-то заметила, не обессудь. Я вздыхаю. Ну еще бы — Танька явно замечает гораздо больше, чем говорит, и раз уж она эту тему наконец-то подняла… — Пока не знаю, встретимся ли мы вообще, — тихо произношу я. Таня широко распахивает глаза, пододвигаясь поближе. — Он женат? — доверительно спрашивает она. — Да нет, — морщусь я, — не женат. — Хорошо, — сияет Таня, — он извращенец? — Не извращенец, — фыркаю я устало, — скорее, наоборот. Умный, уравновешенный, спокойный парень. — Хорошо, — чуть менее радостно сообщает Таня, — он урод? — Нет, — прыскаю я смехом, — точнее, я не знаю. Это не важно. — Тогда в чем твоя проблема, Корнилова? — подруга постукивает ногтями по столу, — Он умный, не страшный, судя по всему, вряд ли совсем уж конченый урод. Не женат, не извращенец и не маньяк. Ты ему определенно нравишься… — Стоп-стоп, — я машу руками недоуменно, — с чего такие выводы? — С того, что с обычными знакомыми месяц просто так не переписываются днем и ночью, — Таня поучительно поднимает палец в воздух, — поэтому… — Может, ему просто скучно, — бурчу я тихо, — вот найдет девушку нормальную и отвалит. Да и вообще, у него уже сложилось обо мне мнение. Хорошее мнение. А представь, вот решаем мы встретиться, и видит он меня настоящую, реальную, а я еще и тупить в любом случае начну, и… Таня вздыхает. Смотрит на меня — практически сочувственно смотрит. — Сань, у тебя явно очень большие проблемы с доверием, — мрачно и деловито сообщает мне девушка, — и самооценка где-то на уровне Марианской впадины. Если из-за этого ты провтыкаешь кого-то, кто тебе по-настоящему нравится, потом не рви на себе волосы. Пойдем, философия через две минуты начнется. Я вздыхаю: — Танюш, ну… — Сама решай, — Таня криво улыбается, — но я предупредила. Будто бы почувствовав мое смятение, телефон мурлыкает новым сообщением. Проверяю экран по дороге к аудитории. «Хочешь анекдот?». Я фыркаю, закатив глаза. «Да, но если ты ответишь, что он меня не хочет, я добавлю тебя в черный список». «Жестокая женщина! 1! 1! 1!» Философ только кивает, пропуская нас в аудиторию. Мы садимся на галерку и утыкаемся — Таня в книгу, я в телефон. Анекдот от Вовы заставляет меня сдавленно хихикать минуты три. Танька только фыркает укоризненно. Мне даже как-то все равно. Знаю я, знаю. Нечего на меня так смотреть. Сама виновата.

***

Душенька Лариса Ивановна, подслеповатая бабуська лет шестидесяти, которая обычно ведет у нас лекции по социологии, на этой неделе успешно заболевает — как раз тогда, когда мы должны на этой самой лекции писать модульную. Лицо входящего в аудиторию Шолохова заставляет половину аудитории испуганно напрячься, а вторую — усиленно зашуршать шпаргалками. Шолохов, очевидно, сам не в восторге. — Добрый день. Доставайте листочки, конспекты в сумки, телефоны отключаем. Задания передаем на задние ряды, поскорее, — голос Шолохова сегодня даже менее автоматичный какой-то, что ли, будто бы человечности добавилось. Он на нас смотрит даже, а не просто в одну точку втыкает. Я передаю задания назад, утыкаюсь в собственный листочек, краем глаза следя за тем, как Шолохов садится за стол. Телефон вибрирует — неожиданно громко в воцарившейся тишине. — Корнилова, — угрожающе, но почему-то не так угрожающе, как обычно, тянет Шолохов, — телефон. До следующего замечания. — Извините, — пищу я, выключая телефон вопреки Вовиному «Как ты, солнце?» На учебе фиг сосредоточишься все равно. Солнце. Он назвал меня «солнце». От этого неожиданно приятно. Кусаю губы, но улыбка все равно пробивается наружу. Тщательно заполняю графу с ответами. Коллективная память, индустриальное общество, институционализация… Солнце. Вот оно как. Внутри разливается приятное, уютное тепло. Солнце. Ловлю взгляд Таньки и улыбаюсь еще и ей. Она фыркает и крутит пальцем у виска. Может быть, она и права. Может, мы встретимся, и все будет не так плохо. А если и будет — что ж, я хотя бы попробую. В конце пары Шолохов собирает листочки лениво как-то. Пользуясь моментом, быстренько отписываю Вове: «Извини, в институте, не могла ответить. Неплохо, ты?» А затем, не давая себе времени одуматься, отправляю вслед еще одно сообщение: «Знаешь, очень мило звучит». Студенты галдят, я бездумно пялюсь в окно, кусая губы и пряча улыбку. Шолохов проверяет время на телефоне, улыбается (улыбается!) чему-то, обводит нас всех чистым, веселым каким-то взглядом: — Напоминаю, что в понедельник у нас последний семинар. Подготовьтесь хорошо, если не хотите проблем на зачете. Всем хороших выходных! Аудитория пораженно затихает. Шолохов подхватывает телефон и выходит за дверь, практически помахивая своей папкой с бумагами. — Нихуя себе, — доверительно сообщает мне Таня, провожая социолога взглядом, — походу весна не только тебя с твоим виртуальным парнем накрыла. — Ага, — только и произношу я, автоматически дернув рукой в сторону вибрирующего смартфона, — погоди-погоди, парнем? Танька только хмыкает, щелкая меня по носу.