Грехи отцов

Когда перевалило за полдень, на позиции батальона прямо в штаб к капитану прибыл командир бригады полковник Миттре. Это был тридцатишестилетний офицер, коренастый, плотный, с несколько угрюмым лицом, из-за которого он казался старше. Утром он находился в штабе бригады и, поняв, что британцы пытаются обойти занимаемые его частями позиции с севера и с юга, направил один из батальонов, который был его резервом, чтобы оборудовать рубеж обороны фронтом к востоку и тылом к реке. Пока же эти резервные силы выдвигались на позиции, полковник отправился в соседний батальон: там так же лютовала английская артиллерия, но атаки носили характер отвлекающих. Становилось ясно, что британцы хотели, не ввязываясь в бой на в густом лесу, сначала уничтожить батальон капитана Андраде и в обход выйти к мосту. Эту мысль полковник Миттре прибыл обсудить с комбатом. После небольшого перерыва, впрочем, довольно условного, так как артиллерия била не переставая, британцы снова открыли огонь из минометов и под его прикрытием пошли в атаку, шестую по счету за день. Пока продолжалась эта атака, Полковник Миттре все это время оставался в полку рядом с капитаном Андраде, не вмешиваясь, впрочем, в его распоряжения по ходу боя. Атака вскоре была отбита, пулеметный и минометный огонь начал стихать, и полковник засобирался в соседний батальон. — За тебя, капитан, и за твой батальон могу быть спокоен, — сказал он капитану. — Я доволен, Мартин, что ты у меня теперь строевой, а не в тылу: для тебя было бы слишком просто, а ты по-простому не любишь: это я знаю. Но все равно на душе неспокойно: мы воюем, а связи ни с кем нет, даже со своими батальонами она неустойчивая! А с центральным штабом в Порт-Стэнли связь пропала; всё как будто повымерло! — Ну что же, господин полковник, — сказал Андраде, — будем сражаться с теми, кто имеется в наличии, милостью Божией, моральный дух у бойцов еще не упал. Ну, а с нами самими все просто: если повезет – еще повоюем, может быть, и до генералов дослужимся, а если раньше помрем — что ж… Двум смертям не бывать, а одной все равно не миновать! — Хорошо бы, чтобы побольше англичан ее не миновало, — ответил полковник Миттре, — Что-то авиация у piratas сегодня не летает…, — добавил он перед уходом, задумчиво глядя на небо. Не прошло и получаса, как три десятка британских бомбардировщиков появились в воздухе и, один за другим обрушивая весь свой смертоносный груз, ударили прямо в участок на стыке батальона Андраде с соседним батальоном. Весь горизонт затянуло дымом, гарью и пылью. Налет продолжался недолго, и капитан было подумал, что самое страшное уже позади. Но через час после того, как звенья вражеских бомбардировщиков скрылись за горизонтом, в медпункт батальона доставили командира бригады, раненного осколком бомбы в грудь. Батальонный хирург в медпункте вместе с медсестрой долго возились с ним, извлекая осколок почти без анестезии, так как командир бригады, несмотря на рану и кровопотерю, потребовал делать все быстрее и сразу после ранения приказал перенести себя на батальонный КП, к капитану Андраде. Едва только отгремели разрывы бомб и НУРСов, а бомбардировщики скрылись за горизонтом, позиции аргентинцев на участке бомбежки атаковала бронегруппа противника. Через этот узкий проход они прорвались к мосту и успели захватить его за пару минут до того, как саперная команда должна была подорвать его. На броне британских БМП к месту прорыва десантировались пехотинцы, казалось бы, не так уж много всего человек сорок-пятьдесят. Но внезапность этой атаки, ранение полковника Миттре и выход из строя штаба бригады парализовали командиров подразделений. Ни Андраде, ни капитан Кутильос, командир отрезанного от него батальона, того самого, что утром еще только выдвигался на позиции из второго эшелона, в первый момент вражеского прорыва не сумели решится и скоординироваться для атаки на этот отряд британцев, прорвавшийся в глубокий тыл. В конце этого дня атаковать и идти на прорыв не решились, а к утру следующего дня было уже поздно. У аргентинских командиров не хватало боевого опыта и тактического предвиденья ввиду того, что аргентинская армия, как уже говорилось, не участвовала в крупных войнах (в отличие, к примеру, от бразильских «курящих змей»). Опыт Второй Мировой войны показал, что любое вражеское вклинение необходимо атаковать не считаясь ни с какими потерями. К тому же у комбата сложилось преувеличенное представление о численности прорвавшегося вражеского отряда: Андраде считал, что в нем не менее двух-трех сотен бойцов при 15-20 танках (коих было всего пять)… Полковник Миттре приказал перенести себя на командный пункт батальона не потому, что он хотел моральной поддержки от Андраде, а потому, что рана, кровопотеря и операция сильно его ослабили, и он торопился передать руководство остатками бригады капитану. Он даже потребовал от батальонного хирурга не тратить время и силы на наркоз перед хирургической обработкой раны: Миттре боялся хоть на минуту потерять сознание, не успев передать командование бригадой… На командном пункте батальона, куда доставили полковника по его же приказу, капитана Андраде не оказалось: он был в боевых порядках роты Колуччи, обговаривая с лейтенантом вопросы подготовки завтрашнему дню. Там-то его и застало сообщение, что командир бригады ранен и доставлен на батальонный КНП. Андраде поспешил к полковнику. Миттре, бледный, с широко открытыми глазами, силясь не стонать, кусал губы, чтобы не дать себе потерять сознание. Андраде сел на стул рядом. — Кажется, отвоевался я, Мартин, — сказал полковник, и из глаза его выкатилась и поползла по щеке слеза. Он вытер слезу и снова положил руку вдоль тела на простыню. — Готовься принимать бригаду. — При живом командире бригаду не принимают, — отвечал ему капитан, — Ты крепкий, что тебе кровопотеря? Антибиотики есть… Отлежишься, отойдешь… — Накрой меня, Мартин… Знобит! Андраде молча снял с плеч свой маскхалат и накрыл ею комбрига. — Как обстановка? Что делают piratas? — спросил Миттре. На этом вопросе капитан помрачнел: волновать раненого и обессиленного полковника он не хотел, но скрывать правду считал себя не вправе. Ведь он сам только что сказал, что даже будучи раненым, полковник был и для Мартина, и для всех остальных тем же самым суровым и грозным командиром бригады. — Прорвались к реке и захватили мост неповрежденным! Одним ударом разрезали бригаду. Комбриг-полковник, услышав такие новости, несколько минут лежал молча, пытаясь собраться с мыслями. А мысли в голове не слушались: сказывалась кровопотеря, предательски клонило в сон. Как профессиональному военному, ему было понятно, что раз англичане захватили переправу, то это значит, что все три батальона отрезаны друг от друга. Миттре с тоской раздумывал о майоре Гуттьересе, начальнике штаба бригады, оставшемся теперь исполняющим обязанности командира. Гуттьерес был образованным и культурным командиром, прекрасно справлялся со своими обязанностями, но после потери моста он оказывался в огненном кольце, прижатый к узкой полоске реки на ее западном берегу, да еще с отрядом противника за спиной и уже наверняка вовсю создающего предмостное укрепление. Положение аховое, ничего не скажешь! — Вот ведь… как на грех… Ведь бывает же так: один удар – и все рухнуло!, — с досадой сказал он, — Хорошо бы, если бы Лаццарро попытался сегодня же ночью пробиться со своим батальоном через речные броды: может, и сумеет что-нибудь вывести. Э-эх, молодой он еще, зеленый. Не догадается… Пропал! Полковник не высказал своей досады капитану, чтобы и без того не расстраивать Андраде, но сам пожалел, что его ранило тут, а не в батальоне у Лаццарро: капитану Андраде советовать было без большой надобности, он и сам знал, что делать, если нет приказов сверху, а в другом батальоне, севернее, его совет был бы нужнее. Капитан Лаццарро, командир этого отрезанного теперь батальона, был прирожденным храбрецом, и что он не запаникует и не побежит, Миттре был уверен. Но как самостоятельный командир он, по мнению полковника, еще был совсем зеленым, и это мнение разделал Андраде. Трудно было сказать, хватит ли ему командирской решительности оставить позиции и идти на восток, на прорыв. Как только над позициями сгустился мрак ночи, британский огонь затих. Андраде вышел на позиции батальона и быстро разыскал Колуччи и допытывал его вопросами о британцах. Франко по ходу разговора заметил, что они, по опыту прошедших дней боев, не любят воевать по ночам. «Все, что нужно, успевают до заката», — горько усмехнулся в ответ на это капитан. Но около полуночи до позиций южного батальона донеслись звуки сильного боя за рекой и на высотах севернее. Скорее всего, это Гуттьерес пробивался на восток с оставшимися на левом берегу частями бригады. Связи с ним по-прежнему не было, и уточнить, удалось ему это или же нет, было невозможно. К рассвету пятого дня боев все звуки боя и севернее, и восточнее полностью стихли. Это означало, что батальон Андраде остался один в плотном кольце британских войск и в полной неизвестности. Капитан Андраде и полковник ждали, что после восхода солнца начнутся новые атаки врага, но проходили часы, солнце поднималось все выше над лесом, а британские пехотинцы и бронемашины все не появлялись, даже их артиллерия молчала. Колуччи отправил отделение разведчиков, и те час спустя доложили, что противник не только не сосредотачивается для атаки, но даже оттянул боевое охранение назад, в лес. Ни Франко, ни капитан не понимали, что происходит. Но Колуччи просто отдыхал, пользуясь неожиданно предоставленной передышкой, и четко сознавал, что она не иначе как временная. А Андраде нервничал. За все предшествующие дни он ни разу не ошибся насчет того, как планирует действовать противник, и теперь эта неизвестность пугала его куда сильнее, чем раньше. Когда час спустя последние остатки утреннего тумана рассеялись, намерения врага прояснилась: в небе показалась британская авиация. За предыдущие дни она показала свою мощь лишь один раз, когда помогла бронегруппе британцев выйти к переправе. Скорее всего, она занималась другими делами, так как в небе еще продолжали действовать аргентинские бомбардировщики. Теперь же батальону Андраде выпала доля ощутить на себе всю ее сокрушительную мощь. «Великодушно подарив» уцелевшим аргентинским бойцам несколько утренних часов тишины, весь оставшийся день – ровно двенадцать часов — бомбардировщики англичан, сменяя друг друга, звено за звеном пикировали на занятые батальоном позиции, швыряя бомбы разных калибров. Самих самолетов было немного, десятка два или три, но они, очевидно, летали с какого-то очень близкого аэродрома и бомбили беспрерывно. Едва уходила одна тройка, как тут же за нее прилетала другая, и жуткое колесо смерти, сыпавшее пятисотфунтовые фугасные и кассетные бомбы, продолжало свое вращение. Капитан Андраде, несмотря на весь этот кошмар, находясь в батальоне, сохранял присутствие духа и даже пробовал шутить: — Это, думаю, не так уж плохой знак: видать, боятся, раз только бомбят, а в наступление не идут. Колуччи, надсадно кашляя от кислого дыма несгоревших пикратов, немилосердно отплевываясь от земли и пыли, в ответ прохрипел: — Так-то оно так… Вот только как бы они, со страху-то, нас тут прямо в траншеях не похоронили… С началом бомбардировки стало понятным, почему британцы отвели войска от линии соприкосновения: они больше не желали расходовать на этот намертво вгрызшийся в свои позиции батальон свою дефицитную бронетехнику и обученную, но чувствительную к потерям морскую пехоту. Они решили просто смешать с землей все, что может двигаться, а потом просто взять в плен тех, в ком еще будет биться сердце теплиться дыхание. Хуже всего было то, что авиация, в отличие от наземных войск, для бойцов батальона была убийцей совершенно безнаказанной. Капитана Андраде, несмотря на то, что в течение дня он внешне оставался спокойным, к вечеру основательно обеспокоила мысль, что piratas и завтра не пойдут в атаку, а просто продолжат бомбить. Погибать, забирая с собой в могилу врага, Андраде считал для себя приемлемым, но ничего трудней, чем видеть, как батальон гибнет, не имея возможности платить смертью за смерть. К моменту, когда солнце скрылось за горизонтом, и последние самолеты британцев скрылись за горизонтом, позиции батальона были перепаханы бомбами, словно плугом. Потери были огромными: из трехсот бойцов уцелело менее сотни. Несмотря на стрельбу из штатных ПЗРК «Рэд Ай», не удалось подбить ни одного самолета. Со всем этим тяжким грузом на душе капитан отправился в землянку к полковнику с докладом. По правде говоря, он не очень-то и рассчитывал застать Миттре в живых: за весь день в разное время не менее десяти бомб всех калибров разорвалось вокруг командного пункта. Накат землянки был поврежден, бревна в нем с одного края были измочалены в труху. С потолка на пол и даже на койку где лежал полковник, насыпалось много земли. — Ну как там?, — спросил Миттре. — Тяжко! И откуда у них столько бомб? Только вот теперь стихло. — Вот и я все прислушивался — со второй половины дня стало стихать. Что-нибудь слышно у Лаццарро? Боюсь я за него, — тревожно сказал полковник. Андраде на это ничего не ответил. Он понимал, что уже нет смысла бояться за Лаццарро: на позициях батальона севернее стало тихо, и очевидно, что бояться уже поздно. В этот момент в землянку вошел капитан Кутильос, командир второго батальона. Он тяжело дышал и, прежде чем начать говорить, напился мутной воды из ведра, стоявшего на полу. Известия он принес совсем тоскливые: с наблюдательного пункта стрельбы справа не слышно, а позже разведчики доложили, что видели, как англичане конвоировали по шоссе по дороге в направлении на Сан-Карлос колонну аргентинских пленных. — И много ли в той колонне было? — хриплым голосом спросил Миттре. — Бойцы говорят, человек сто. Я, правда, не ручаюсь за точность, так как уже темновато было, но бойцы хорошо разглядели. — Да, кончился батальон Лаццаро, — тяжело вздохнул полковник и, помолчав, повторил: — Конец третьему батальону… Наступило тягостное молчание. Все трое обдумали одну, всем троим понятную мысль: еще день-два – и должна наступить очередь их батальона. Снаряды для артиллерии и минометов почти закончились, гранаты и патроны еще были, но им когда-нибудь придет конец. А это значило, что если завтра британцы начнут новые атаки, можно будет продержаться еще день, а что дальше? Оставалась в принципе возможной попытка прорыва на восток, в направлении Порта-Стэнли. Но удастся ли это и какие при этом будут потери? Да и не хотелось оставлять позиции, которые так уверенно оборонялись в предшествующие дни. Думая о полуразрушенных окопах, траншеях и ячейках, капитан поймал себя на мысли, что они стали для него почти как родной дом, в котором прожил десятки лет. Наконец Андраде решился продолжить разговор: — Господин полковник! В сложившейся обстановке нужно сегодня же ночью оставить позиции и начать прорыв на восток. Если останемся в окопах, завтра, едва только рассветет, они продолжат безнаказанно расстреливать нас с воздуха. Иного выхода нет! Бледный от потери крови полковник Миттре, рана которого по-прежнему ныла под повязкой, сказал слабым голосом: — Действуйте, капитан Андраде. Руководство прорывом Вам придется принять на себя. Пишите приказ… Кто из батальона пойдет в авангарде? — Авангардом пойдет рота лейтенанта Колуччи. Мы с ним хорошо сработались…