Когда падаешь

Падение кажется бесконечным. Вниз, вниз, вниз, в темноту. Она почти осязаема, липкая и удушливая, она словно бы ещё гуще из-за безжалостного света чужой силы, ослепившего его в последнее мгновение. Борис никогда не боялся темноты. Она была его другом и союзником, он давно уже привык сливаться с ней. Так давно. Он никогда не боялся темноты… Это ложь. Не первая, впрочем. Дурная привычка обманывать даже самого себя ещё жива, хотя жизни у Бориса Цепеша больше не осталось. Вниз, вниз, вниз. Падение в никуда оглушает и сковывает, слепой животный ужас поднимается изнутри, скручивает потерянную душу с хорошо знакомой силой. Это уже было. Плоти больше нет, но мёрзлый комок где-то в животе и тошнота, мешающая дышать, всё так же реальны. И его тело по-прежнему проваливается в пустоту, в затылке звенит как много лет назад, и вопль так же застревает где-то в горле. Сколько раз это должно повториться? Это хуже, чем сражение, хуже даже, чем огромная, как всё пространство, боль смерти , что была, кажется, так давно. Он ничего не способен противопоставить пустоте. Он не может защититься от неё, и нет и не будет никого другого, кто защит его. Они мертвы. С этим Борис всегда оставался наедине. Даже его вера в господина Хао обращалась в ничто. Это уже было. Падение мучительно. Эта, нынешняя темнота не так милосердна, как та, что уберегла его в детстве. Надежды не будет, и жизни уже нет, и Борис вернулся, вернулся, вернулся в свой старый кошмар. Но на этот раз… Это уже было! Он просыпался, снова и снова повторяя эти слова, как мантру, как заклинание, возвращающее в реальность. …на этот раз они бесполезны. Выдраться из прошлого не получится, потому что пробуждения не будет. Ад у каждого свой собственный, и этот — его. …Чёрная река была внизу, глубокая и холодная, но подарившая спасение. Эта будет не такая — Борис понимает, что знал это всю вечность, прежде чем коснулся её. Это больно. Это очень больно, хотя нет ни тела, ни воды. Но удар есть. И даже он не в состоянии остановить падение. Разумеется. Темнота заливает глаза, выжигает даже память обо всём, что не есть она, но Борис знает, точно знает, что эта вода — не вода — красного цвета. Это бессмысленно. Он бессилен сейчас, и только липкий холод пропитывает одежду и волосы, проникает всё глубже. Нечем дышать. Это уже не нужно, не нужно, но кровяная глубина душит, и в ушах звенит, а паника мутит остатки рассудка. И будет так… Нет никакой возможности удержаться. Только тяжесть, только смерть — своя и чужая — этих так много, никто из убитых ничего не забудет ему — по-прежнему тянут вниз, вниз, вниз. …вечно. Боль, пронзающая правую руку, другая. Она не является частью падения, возникая внезапно, как вспышка, рождается в запястье и вгрызается до плеча, останавливая движение. Чужие пальцы тоже холодные, потому что, конечно, конечно же, здесь не место живым, и тот, кто держит его — кто бы он ни был — давно уже мёртв. Но он не тень, не часть кровавого потока и темноты. Вверх двигаться тяжело, вернее, Борис знает, что это невозможно сейчас, но тот, другой — за пределами его знания, и это странным образом разбивает существующую реальность. Граница потока и пустоты трудноуловима. Из них никогда не вырваться окончательно — и, значит, его спаситель тоже останется здесь. Ну что за глупость. Борис поразился бы этому, будь у него силы. Узнавание приходит не сразу. Его истерзанный ум слишком слаб, но дело не только в этом. Подобно тому, как человек не заботится о собственной тени, Борис никогда не думал том, кто долгие годы был рядом с ним. Добровольно, как оказалось. Даже ненависть (воспоминания как мутный поток, но они здесь, возвращаются из хаоса) вспыхнувшая в момент встречи, погасла, обернувшись презрительным равнодушием. …Но знание всё же обрушивается, выступая из темноты, подтверждённое неожиданно сильной хваткой. «Почему?» Брамро. «Я лишь следую своей совести». «Ты глупец». «… и сказанным словам». Он не давал обещаний мне, вспоминает Борис. В своём нелепом упрямстве Брамро использует его, Бориса, собственные случайные слова. Можешь идти куда хочешь! Понимание обжигает мальчишеским стыдом и неясным чувством, странно живым в этом месте небытия. Он никогда бы не подумал, что и теперь ещё способен испытывать его, в особенности по отношению к тому, кого презирал. Благодарность. Воля Брамро сильнее его собственной, и это тоже кажется невозможным. Нет в аду спасения, ибо здесь никто не способен простить тебя, если ты виновен, и один-единственный убийца среди убитых, простивший другого убийцу, не сможет изменить течение времени и осушить поток у них под ногами. И всё-таки. Слишком много невозможных вещей случилось с Борисом Цепешем слишком поздно. Это не самое подходящее время, но попытаться сделать что-то невозможное самому ещё можно. «Спасибо тебе». Им не выбраться отсюда, но вместе они могут бороться, пусть даже придётся потратить вечность. Не в одиночестве.