Маленький гроб

      Рубанок с тупым звуком вгрызается в доску, и в воздух тесной мастерской взлетает новая порция опилок и смолистого запаха хвои.       — Давай, Скотт Оттингтон, шевелись, — поторапливает сам себя столяр в ношеном длинном сюртуке: ему нужно сделать большую часть работы до того, как пройдёт горячительное действие самогона из местного паба и он снова начнет чувствовать холод.       Скотт отходит от верстака на пару шагов и окидывает взглядом изделие: неправильной формы шестиугольную раму чуть больше двух футов в ширину. В высоту же она едва доходит плотнику до груди.       «Уже третья смерть за неделю. О чем думает этот чертов Капитан?» — возмущается про себя работяга, поправляя тяжёлый фонарь на плече — единственный источник света в помещении.       Каждое утро дородный детина в черной куртке на волчьем меху вещает с балкона на нижнем ярусе генератора и бьёт по перилам затянутой в перчатку рукой. Даже сильная метель не может заглушить его хриплый, отрывистый голос, похожий на бульдожий лай. Скотт уже не вслушивается в его длинные речи, но два слова выжжены в его мозгу калëным железом: «порядок» и «дисциплина».       Никто не мог толком припомнить, когда неизвестный армейский капитан объявил себя главным и навёл в городе свои порядки; по его мнению, Винтерхоум был большой воинской частью, в которой каждый житель — старик ли, женщина, ребенок — был солдатом. Как будто орден королевы Виктории на его груди что-то значил в то время, когда мир застыл в оковах льда и снега...       Когда Капитан издал закон о труде детей на безопасных работах, горожане не слишком удивились: и до глобального похолодания дети работали наравне со взрослыми, а получали всего ничего. Но когда температура упала еще на десять градусов, Капитан постановил, что дети должны трудиться везде — в том числе в шахтах, на лесопилках и сталелитейном заводе. И недовольство начало быстро нарастать.       Похоже, Капитана совершенно не волновало, что в шахте дети получают травмы не в пример чаще, чем на кухне или в теплице, а их тела и умы едва выдерживают чрезвычайные смены, которыми диктатор надеялся покрыть расход угля. «А «Железного Индуса», наш единственный автоматон, он послал чистить мост через ущелье у чёрта на рогах — зачем, когда эта махина может заменить собой целую смену в той же шахте?» — подумал работяга.       Глубоко вздохнув, Скотт продолжил работать рубанком. Его дочери «повезло» — она сейчас лежит на больничной койке, и завтра утром ее не пошлют в холодный, сырой забой под выкрики о порядке и дисциплине. Вчера отцу с трудом удалось убедить сурового бригадира отпустить девочку в лазарет; уходя, она кашляла так, словно хотела выплюнуть лёгкие, и Скотт боялся, что даже тёплая койка и двойной пищевой паек не помогут ей поправиться.       «Нет, нет!» — отгоняет мужчина мрачные мысли. Он с содроганием думает о том, что однажды ему придется сколачивать гроб для собственного ребенка. Но, по крайней мере, тела умерших горожан не сбрасывают в яму в снегу, словно мусор. Один из факторов, который ещё удерживает Капитана от свержения...       За дверью отбивают шаг ночные патрули. В окне виден кроваво-красный штандарт на сторожевой вышке, подсвеченный прожектором. Есть только слепой инстинкт, а слово «надежда» постепенно исчезает из словаря жителей Винтерхоума.