Одиннадцатый брат

Элиза ждёт, летите к ней, одиннадцать диких лебедей  Сквозь ночь и день, сквозь свет и тень  Летите к ней, летите к ней! 

Любимый младший брат, Элиза плачет, бродит часами по огромному лесу, и очень сильно верит. Братья поймут, найдут и заберут с собой далеко-далеко, не важно куда, лишь бы снова вместе. Лишь бы не одной. Лишь бы не потеряться навсегда. Чумазая, перепачканная в грязи, усталая девочка, которую не узнал даже собственный отец. А Элиза не понимает, как мог он не узнать, пусть и грязная, пусть некрасивая, но вот же она, все та же любимая папина дочка, с горящими голубыми глазами, с тонкими нежными руками, звонким голосом и мыслями маленькой Элизы, как же не понять? Так ли тяжело узнать Элизу? Но ведь братья не отец? Девочка упрямо шагает, растирая в кровь тоненькую кожу, на ногах, локтях и все ждёт. Вы только узнайте меня, а я сама вас найду. Ты только не забудь меня. спит на коленях у сестрицы Я сама все сделаю, лишь только побудьте рядом подольше. А младшему и не надо говорить, он знает всё и без того, ложиться на теплые ободранные коленки сестры, щекоча перьями кожу, и Элиза смеётся. Свободно, легко, Элизе кажется словно и у нее крылья выросли, вот вот вспорхнет ввысь. Быть может и нет вовсе никакого проклятья, а все они свободны с рождения, крылатые, с птичьей душой? Сестрица зарывается мягкими пальцами в белоснежные перья. Самый дорогой. А младший принц и вовсе не понимает, к чему полёты, если в небе нет теплых родных рук, скользящих по растрепанным перьям любимого брата. льет слезы на окровавленные руки Ловкие тонкие пальчики все скользят и скользят, вытягивая нити, крапива все руки жжет и кусает, но Элизе разве заметить. Качается по ветру, словно вот вот унесется в небо, и перебирает губами, беззвучно шепчет, не разобрать. Оседают рядом руки-крылья, покачиваются длинные ноги, капают соленые слезы на темные, распухнувшие волдыри и Элиза улыбается, рук не убирает. Тянет тонкие уставшие запястья к печальному лицу, пальчики путаются в волосах, а губы все по инерции шепчут, словно заведенные, - ты только меня дождись, я все смогу. Ты только не потеряй, а я уж сошью хоть из терновника, что уж там крапива. Младшему - как же не быть любимым. Младшему - дороже сестрицы и не будет никого. бьется о стальную решетку Стальные прутья жёсткие, тугие, острые, но не жестче, чем воля любимой сестрицы. Элиза ждёт, а пальцы все прядут, в беспорядке мечутся от нити к нити, бегут, скачут, но не сбежать хитрой, жгущей крапиве. Братья найдут, поймут, не оставят сестрицу, заберут хоть под облака. Всего-то плата крапивные рубашки, что же, не высока цена. Лишь бы не одной, лишь бы вместе. Младший о прутья бьется, он, конечно, сестрицу не отдаст. Элиза замечая, красные отблески на прутьях почти кричит, вопит, но нельзя, сипит, но все прядет. Роняет слезы на исполосанные тонкие пальчики и чувствует, как все горит, костры под огрубевшей кожей, за стальными дверьми и белоснежными косточками. Любимому брату Элиза рубашку шьет. не отдаст сестрицу пламенным языкам Кружат лебеди над костром, сестрицей, не отпустят братья Элизу в плен горящим языкам. Взвиваются рубашки, и руки больше не крылья, и лебедей вовсе не видно. Младший тянется, не боится ожогов, вытаскивает сестрицу из пламенных объятий, обещал ведь не отпускать. Элиза слёзы льет и глаз не поднимает, только тихонько касается белых перьев, гладит, выводя за собой красные разводы от прикосновенний огрубевших пальцев. Все шепчет, все без слов, забыв, что снова вольна говорить, но брат поймет и без того, так ли уж нужны слова. Младший только улыбается, треплет растрепанные волосы, чумазую макушку, легонько обнимает острые плечи. Не плачь, сестрица, ты помнишь, мы ведь птицы, с рождения крылатые душой. Брат простит, а Элиза, конечно, не забудет. Младший лишь остался наполовину крылат. что Элизе дороже всех навеки крылат