RDR-73: Потерянная земля

      Его ладони прижаты к прозрачной стеклянной поверхности окна под таким напором, словно он хочет просочиться сквозь нее. Пройти сквозь преграду, попасть внутрь во чтобы то ни стало. Мы смотрим друг другу в глаза. Там, в этих чёрных блестящих колодцах я вижу невыносимую боль, шок, опустошённость и страх. Образ потрясенного, уничтоженного Чонгука настолько четко отпечатывается, выжигается на сетчатке глаз, что, кажется, прикрой веки, и он мгновенно высветится в подсознании. Как фотография. Навечно сохраненная теперь в памяти.       Цепляюсь мёртвой хваткой за больничные простыни, сжимая руки в кулаки и больно впиваясь ногтями в плоть, чтобы не сорваться навстречу. Не кинуться вперед. Не прильнуть к холодному стеклу в желании хотя бы на мгновение оказаться ближе. Не дёргайся. Только не дёргайся! Тело мучительно скручивает мышечными спазмами от титанических усилий. Вокруг камеры, фиксирующие всё происходящее в палате. Не дай бог, они засекут мою реакцию и следом обнаружат незванного посетителя. Страшно подумать, что с ним могут сделать за нарушение режима. От этих мыслей аж мороз продирает по коже, вздыбливая волосы и покрывая тело кусачими мурашками.       Судорожно сглатываю несколько раз, пытаясь протолкнуть внутрь тугой вязкий комок, моментально вставший в горле. Он напрочь перекрывает дыхательные пути и не дает вдохнуть. Духота безжалостно обрушивается жарким потоком, придавливая своей свинцовой тяжестью к матрасу. Лоб словно стискивают стальным тугим обручем, а в сердце вонзают длинные острые спицы с зазубринами, раздирая его в клочья.       Сталкер вдруг срывается в сторону двери, хватается за ручку-купе и отчаянно дергает её в сторону. Раздвижная створка ожидаемо не поддается, что приводит его в ярость. Он оглушительно колотит кулаком по металлической обшивке, свирепо бьётся об нее плечом, остервенело расшатывает замок. Слезы подступают к горлу, ползут выше, переполняют и вот-вот перельются через край. Они размывают мне зрение и застилают обзор. Но нельзя! Нельзя плакать. Они не должны видеть, что я дала слабину. Больно прикусываю губу, рассекая зубами нежную кожу, не жалея себя. Сердце надрывно вздрагивает и начинает болезненно ныть. Жечь раскаленным углём. Оно плачет навзрыд, невидимо кровоточит в агонии. Зажмуриваюсь, шепотом молю:       — Куги, пожалуйста…       Когда открываю вновь глаза, вижу, как щуплый Юнги пытается удержать его, оттащить в сторону. С тревогой оглядываясь, учёный обеспокоенно тараторит что-то в ухо ошалевшему парню. Чонгук сопротивляется. Взволнованно и эмоционально кричит на доктора, грубо вцепившись в полы халата и чуть ли не отрывая того от пола. Я не слышу ни звука. Но та боль и мука, что сквозит в каждых движениях сталкера, в его крике, во взгляде, прошивает меня насквозь, заставляя давиться всхлипами. Мне кажется, что барабанные перепонки лопаются от его беззвучного рёва. Чон дрожит от напряжения и гнева. Склоняет голову и тяжело дышит, плотно сомкнув веки. Юнги силой волочит его прочь по коридору, утягивая в ту сторону, где не ведётся видеонаблюдение.       Трясясь всем телом, как осиновый лист, я поднимаю стакан, ставлю его на тумбочку. Как можно спокойнее ложусь на кровать, отворачиваюсь спиной к двери и сворачиваюсь в комочек, напрягая все мышцы. Не хочу, чтобы камеры засекли мои безысходные рыдания.       Спустя долгие десять или пятнадцать минут, что показались мне вечностью, дверь за спиной с шумом отодвигается. Сердце тут же замирает, забыв, как биться. В животе растет холодный айсберг-гигант. Он словно щупальцами окутывает тело, сосредотачиваясь ледяным ознобом в пальцах. Слышен скрип колес тележки. Она останавливается возле кровати.       — Надо сделать вид, что я тебя забираю на обследование, — тягучий ленивый голос доктора Мина чуть ли не подбрасывает меня на месте. Хорошо, что камера записывает только видео, не звук.       Медленно, будто сонно потягиваясь, поворачиваюсь к нему. Отрешенно смотрю в ответ. Учёный стоит и с важным видом стучит костяшками по шприцу. Уголок рта нервно подрагивает. Незаметно подает знак глазами. Я протягиваю руку.       — Притворись, что засыпаешь, — прижимает иглу к локтевому сгибу, прикрывая пальцем и не вводя её в вену.       Он видит моё опасное апатичное состояние. Видит, какой беспросветный мрак сейчас плещется в глазах. Но деликатно не акцентирует на этом внимание. Пока учёный отодвигает тележку в угол, я мимоходом зеваю и тру глаза. Пересаживаюсь на любезно предоставленную каталку. Юнги демонстративно проверяет фонариком реакцию зрачков, слушает пульс, удовлетворенно кивает, цепляет датчик давления. Я роняю голову на грудь, как будто наркоз наконец подействовал.       По тянущимся долго минутам понимаю, что везут меня совсем не в процедурную. В какое-то другое место, что находится дальше. За время этого томительного «путешествия» я успела умереть от волнения и воскреснуть ни один раз. Мелкая дрожь выдаёт нервозность. Уж лучше бы Мин Юнги реально вколол успокоительное! Наконец каталка останавливается.       — Приехали, — тихо говорит учёный, отворяя дверь.       Я открываю глаза. Маленький тёмный кабинетик, завален книгами, папками, оборудованием для лабораторных работ. Бардак царит такой, что я не сразу замечаю тёмную фигуру в углу. Только когда человек резко разворачивается на звук, я понимаю, что передо мной стоит Чонгук.       — Я оставлю вас ненадолго, — Юнги шустро закрывает за собой дверь и запирает её на ключ.       Сталкер бросается вперед и падает на колени перед креслом. Дрожащими ладонями касается лица. Я, поперхнувшись застрявшим в гортани воздухом, накрываю его руки своими, стискиваю запястья и всматриваюсь в такое родное лицо. Оно осунулось, скулы еще больше заострились. Чон сильно похудел, отчего глаза цвета оникса теперь кажутся невероятно огромными.       Он встревоженно осматривает меня. Замечает синюшные тёмные круги от плохого сна, синяки и гематомы на руках от уколов, покрасневшие следы от бандажей и пластырей на шее и плечах, шрамы от хирургических вмешательств. Еще больше мрачнеет и стискивает зубы так, что челюсть выдвигается сильно вперед, обнажая острые углы. Потом встает. Подсунув руки под колени и спину, поднимает с кресла словно пушинку и опускается прямо на пол. Долго сидит, держа меня на руках и обнимая, как ребенка. Сердце его колотится с бешеной скоростью мне в бок. Прерывистое дыхание щекочет макушку.       — Господи, ты же почти скелет… — голос срывается, и Чонгук вновь замолкает.       — Сомнительный комплимент…       — Всё такая же дерзкая, — шепчет еле слышно.       Мягкие, чуть подрагивающие губы касаются лба, прикрытых век, висков. Сталкер бережно накрывает горячей ладонью щеку и склоняется к искусанным устам. Его лёгкие, невесомые поцелуи нежные, деликатные и такие ласковые, что непроизвольно текут слезы. Как же мне не хватало этой теплоты, этих надежных рук! Как давно я хотела прижаться к крепкой груди и почувствовать себя наконец в безопасности. Ощутить умиротворение и защиту, которых мне так сейчас не хватает. Усталость вдруг наваливается свинцовой наковальней на плечи. Накатывает тяжелым товарным составом, сминая в лепешку. Впервые за долгое время испытываю незнакомую доселе гамму эмоций: безграничное доверие, желание побыть слабой и напуганной, потребность сбросить броню. Его касания действуют, как лекарство. Саднящая боль потихоньку стихает. Он осторожно проводит кончиком языка по ранке на губе, и она перестает кровоточить.       Чонгук замечает мои слезы, вытирает мокрые дорожки, прижимает к себе еще сильнее и гладит широкой пятерней по голове, как маленькую девочку. Стискивает пальцами плечи, словно боится, что я окончательно сейчас растворюсь без следа. Жар от них расходится по венам и мышцам, отчего с губ чуть ли не срывается стон. Я цепляюсь за его футболку, опасаясь того же. Что это всего лишь видение, сон, который вот-вот исчезнет. Утыкаюсь в шею, оставляя на ней тепло своего дыхания. Мне так не хочется, чтобы эту долгожданную встречу прерывали! Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Слышно три тихих стука в дверь, Чон вздрагивает и спохватывается:       — Послушай, у нас есть всего пара минут. Мне нужно тебе сообщить кое-что важное… — он порывисто выдыхает, слегка отодвигается и серьезно смотрит прямо в глаза. — Мы с Юнги проводили опыты. Это чудо, что я не помер после того переливания. Твоя кровь для этого не предназначена. Я не знаю, как так вышло. Либо это чудо, либо наша совместимость каким-то образом совпала по всем параметрам. На другую кровь это не действует из-за необратимых мутаций в твоем организме.       — Но… Откуда у тебя образцы? Ты же передал всё…       — Куртки. После той вылазки последней, помнишь? Они все в крови остались. Ничего не стоило снять нужные пробы.       — Как ты умудрился?       — Не спрашивай. Долгая, запутанная история. Прости… Всё затянулось так надолго, потому что я не мог ничего начать, чтобы не вызвать подозрений, — он любовно разглаживает большим пальцем морщинку на лбу, которая всегда появляется у меня, когда я напряжена. Оказывается, у него содраны костяшки пальцев в кровь. — За мной следили какое-то время. Просто помни, что я начал работу. И с вирусом тоже.       — Неужели ты…       Сталкер кивает. Наклоняется к уху и выдает на одном дыхании, попутно зарываясь рукой в пряди волос: — Умудрился протащить новый штамм к себе в лабораторию. Старый совершенно бесполезен.       Нас вновь прерывает стук в дверь, поворачивается ключ в замке.       — Чонгука, пора, — скрипучий голос доносится из коридора.       — Хён! Прошу… — Чон притягивает к себе так плотно, сдавливая намертво в объятиях, что перекрывает воздух в лёгких.       — Нет больше времени.       — Иди, Куги… — сипло выговариваю я, продолжая при этом стискивать в кулачках ткань черной футболки. Сердце вновь начинает свой марафонский бег.       Парень обхватывает руками скулы, прижимается лбом и сбивчиво шепчет:       — Я тебя вытащу отсюда. Прошу, дождись… Только дождись, — я чувствую на губах его горячее дыхание.       Он тянет время, не выпуская из своих рук. Не может заставить себя сделать это. Снова покинуть и оставить здесь на растерзание лаборатории и Ким Сокджину. Всё его естество сопротивляется этому факту. Бунтует, протестует. Я вижу это по тому, как побелели стиснутые в узкую полоску губы, как ходят желваки на щеках, как свирепо пульсирует вздутая на шее вена. Торопливо вдыхаю терпкий аромат его кожи, запечатлевая, увековечивая этот родной запах на подкорке. Мажу холодными пальцами по скулам, очерчиваю изгиб губ, запоминая теплоту и мягкость.       — Чёрт побери… — слышится тревожный шепот у двери. — Чонгука! — Юнги шипит сквозь зубы.       — Я дождусь. Куги, я буду тебя ждать сколько потребуется. Иди. Пожалуйста… — последнее слово вылетает исковерканным и поломанным из-за сорвавшегося голоса и камнем падает в пустоту.       Сталкер молча встает со мной на руках, заботливо и осторожно опускает обратно на каталку, разнимая объятья. Отходит на шаг, второй. Мы цепляемся пальцами друг за друга, боясь оборвать эту последнюю, связывающую нас ниточку. Его чёрные глаза пронзительно смотрят прямо в душу, отчего её разрывает на части. Юнги хватает за рукав, и Чон наконец размыкает замок рук, позволяя себя вытянуть из кабинета. Дверь захлопывается, и я, согнувшись пополам, роняю голову на ладони, позволяя зайтись пусть и тихим, но таким мучительно безысходным и беспросветным плачем.       Возвращается Мин и замирает на пороге, неловко переминаясь с ноги на ногу. Явственно покрасневшие и опухшие глаза его смущают. Обычно стойкую, отважную и даже нахальную, такой он меня еще никогда не видел. Поднимаю усталый потухший взгляд:       — Что будешь делать с журналом обследований и отчетом?       — Как-нибудь выкручусь, — учёный чешет в затылке. — Тебе не стоит переживать.       — Как Чонгук?       — Подавлен. Но в то же время полон решимости.       Киваю. Мне стоит тоже набраться этой решимости. И терпения. Храбрости и сил. Только… Откуда их взять?       — Спасибо, Мин Юнги, — благодарный шепот еле различим даже в такой звенящей тишине.