Она будет любима

Королева красоты, ей всего восемнадцать, У неё проблемы с собой. Ты помнишь Рокси Лалонд ещё до того, как все началось. Помнишь, как она любила сидеть на крыше своего дома, а ты садился на крышу своего – и вы могли жаловаться друг другу на то, что вы – последние люди на Земле. Ты считал звезды, она – панцирников. Ну, то есть, это он мог сесть на крышу дома. Он считал звезды. И страдал от того, что он – один из двух выживших. Но теперь это, наверное, не имеет значения. Было три утра для тебя и почти четыре – для неё, но ты знал, ей все равно, так что тебе тоже было плевать. Несмотря на разделяющие вас почти две тысячи миль, ты ощущал её совсем рядом, словно мог взять её за руку и никогда не отпускать. Иногда он все ещё ходит с тобой на крышу, усаживается на край и рассказывает истории о ведьме-пекарше и её свите, но ты не слушаешь. Слишком увлечен сканированием неба – интересно, занята ли Рокси тем же. Небо осталось прежним. Звезды, мерцающие тебе с неба – всё те же звезды, что светят ей, и это вас объединяет. Ты представляешь, как звезды отражаются у неё в глазах, как она щурится, подмигивая – и жаль, ты не можешь увидеть этого воочию. Ты всегда хотел увидеться с ней лично. Он мог помочь ей, А она всегда принадлежала кому-то другому. Он любил её. Ну, может быть, продолжал бы любить, не изменись он с возрастом. Возможно, поэтому её любишь ты. Ты не всегда любил так. Раньше это было похоже на помеху, какой-то программный сбой – ты улыбался чуть шире или слегка краснел, когда разговор заходил о ней. Ну, или мог бы улыбаться и краснеть – если бы у тебя были зубы или кровеносные сосуды. Но у тебя их нет. Увлечение. Милое, невинное увлечение. Но сейчас тебя не обманешь. Ты знаешь, что любишь эту девушку куда сильнее, чем в своих тринадцатилетних грезах. Я проехал много миль и оказался у твоей двери. Мы множество раз были вместе, но отчего-то мне нужно больше. Она звонит ему, когда напивается. Звонит, когда у неё похмелье. Звонит – просто, чтобы услышать его голос, и он знает, что ты слушаешь, только чтобы услышать её. У неё всегда такой голос, будто она смеется. Серьезно, на её месте ты бы плакал. Но она не плачет. Однажды, правда, плакала. У неё было похмелье. Ты знаешь, что именно похмелье, потому что когда она пьяна, она никогда не плакала. Когда она под градусом, она икает и хихикает и невнятно выражается. Допускает ошибки в логах, потому что не видит буквы. Она безумно счастлива. Но тогда она вовсе не казалось счастливой. Должно быть, протрезвела. Должно быть, снова очнулась на крыше от прикосновений безжалостного солнца, увидела, как её округлые соседи-панцирники спешат по своим дневным делам. Должно быть, позавидовала их броне. И твоей тоже. – Ты не знаешь, как это больно, Дёрк, – говорила она. – Не знаешь, как неприкольно любить тебя, когда ты любишь Джейка. Прости меня, Рокси, хотелось сказать тебе. Прости, он идиот – и не видит, насколько ты совершенна. – Все просто обожают Джейка, а мне никого не осталось. Даже Джейни он нравится больше, чем я. У тебя есть я, Рокси. Всегда был я. – Почему ты не любишь меня, Дёрк? Потому что думал, что ты никогда ему не ответишь. Думал, что недостаточно хорош для тебя – и решил оставить свои попытки. Он был таким идиотом, Рокси. Я пытался поговорить с ним об этом. Клянусь, пытался. – Нас же всего двое. Остальные – панцирники… Ты ждала, что он ответит. Хотела, чтобы он ответил. Но он промолчал. – Ты говорил, мы вместе будем сражаться с этим миром, Дёрк, как моя мама и твой бро. Говорил, мы будем героями. Не надо так со мной, Рокси, пожалуйста. – Но я совсем не чувствую себя героем. Мне жаль. – Я просто глупая девчонка без семьи и с коллекцией кошек-мутантов. Ты уже плакал бы, если бы у тебя были слезы, которыми можно плакать. Но у тебя их нет. Иногда ты не уверен, хорошо это или плохо. Тогда это было хорошо. Он не мог видеть твоих слез, иначе он бы узнал. Он и так знает. Ты – не меньшая часть его, чем он – твоя. Мне ничего не стоит проводить каждый день, Стоя на углу твоего дома под проливным дождем. Ты боишься когда-нибудь стать таким, как он – забыть о ней, покончить со всем. Ты не хочешь меняться. Не хочешь любить Джейка. Ты хочешь Рокси, только Рокси, всегда одну Рокси. Хочешь чувствовать алкогольные пары в её дыхании, видеть её розовый текст и её многочисленные опечатки. Хочешь её светлые волосы, черную помаду и кокетство. Хочешь её вечные вечеринки, и волшебников и кошек–мутантов, её похмелье, головные боли и – счастливый смех. Хочешь, чтобы она улыбалась чаще. Хочешь, чтобы она любила тебя так, как любит его. Отыскать девушку с печальной улыбкой. Спросить её, не хочет ли она остаться со мной. В любом случае, ты не понимаешь, что такого замечательного в Джейке. Конечно, он высокий, загорелый и крепкий – проводит столько времени на свежем воздухе. Конечно, у него очаровательная манера выражаться, будто его воспитала стая плохих фильмов, – так и было. Конечно, есть у него эта странная и немного пугающая симпатия (граничащая с фетишизмом) к синим женщинам, одной из которых Дёрк никогда не станет. Конечно, Джейк чрезвычайно доверчив (наверное, даже слишком) и, конечно, любит тыквы – но в нём нет ничего особенного. Он не Рокси. Как тебе кажется, ты понимаешь, почему в Джейка можно влюбиться. Почему к нему влечет Дёрка. Почему тот может утверждать, что его чувства – куда большее, чем страсть. Но не понимаешь, как можно предпочесть Джейка Рокси. Ты счастлив, что Дёрк создал тебя, когда ему было тринадцать, что у тебя остались эти чувства. И несчастен, потому что их уже нет у Дёрка. Ты несчастен, потому что знаешь: он бы подошел ей. Знаешь: с ним она бы стала куда лучшим человеком, чем сейчас, он с ней – тоже. У них всё было бы превосходно. Ты несчастен, потому что он может обнять её, а ты – никогда. Ненавидишь его за то, что он считает эту возможность чем–то самим собой разумеющимся и тратит время впустую. И она будет любима. Будет любима. Как бы тебе хотелось хоть раз обнять её, просто узнать, на что это похоже. Технически ты знаешь, как бы это было. Но все равно хочешь почувствовать. Хочешь, чтобы она знала, что есть кто-то, кто все ещё любит её. Кто придержал бы её волосы, когда она склоняется над унитазом, кто сварил бы ей кофе тяжелым похмельным утром, кто сказал бы ей, как она прекрасна, даже если она в это не верит. Ты хочешь этого, потому что знаешь, Дёрк мог бы, но не станет. Сейчас – уже нет, и вряд ли вообще. Он отказался от неё. Ты никогда не простишь его за это. И надеешься, она тоже не простит. Постучи мне в окно, барабань в дверь, Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Ей нравится говорить с тобой. Ты ей нравишься, потому что с тобой комфортно. С тобой она чувствует себя нужной. Но это иллюзия, это неправильно. Ты не Дёрк. Ты был им. Или вернее, Дёрк был тобой. Ты обижен на него за это. Он вырос, изменился. И она любит его, потому что он изменился. Она любит его потому, что он перестал быть тобой. И все равно, тебе нравится говорить с ней. Напоминать ей о том, как ты сидел на крыше дома, а она – на крыше своего, ты считал звезды, а она – панцирников. Как она не спала, только бы говорить с тобой, хотя у тебя было три ночи, а у неё – почти четыре. Нравится напоминать ей, что тот, старый Дёрк, все ещё существует – в тебе. И даже если она не любила его, ты все ещё любишь её. И как бы ты ни злился, как бы тебе не было больно, как бы ты не хотел, чтобы все сложилось иначе, ты не можешь винить её в этом. Неправильно, но этого не изменить. Он – сильный практичный человек. Она – самая прекрасная из всех женщин. А ты – грёбаные солнечные очки. Знаю, иногда я совсем бессилен. Это не имеет значения.