Тёмная ночь

В одну из тихих и тёмных ночей, в тренировочном зале отдела, не утихали звуки ударов. На всё помещение приглушённо горели всего две лампы, лишь слегка освещая тонкую фигуру. Левой в голову, правой по почкам и ногой в лицо. Ещё раз, нужно бить быстрее… Он ушёл, ушёл навсегда. Майкла больше нет здесь, надо это принять. Три месяца назад мой жених принял решение покончить со всем, и со всеми. «Ты уже помогла!» - эти слова так и звенят в ушах, каждую ночь, просыпаясь от кошмара, я слышу его крики. Почему всё так, Майкл? Ради жены ты был готов умереть, а для меня, для нас, не захотел жить. Удар, ещё удар. Завтра снова будут эти взгляд из-за разбитых костяшек, попытки поговорить, затем упрёки. Трудоголизм в нашем деле карается смертью, но я ведь не просто бегу от дела к делу, я… не хочу возвращаться домой, в кровать, которая опустела задолго до его ухода. Я ведь чувствовала, знала, что что-то не так. Удар. Не предусмотрела. Удар. Просчиталась. Удар и рука соскальзывает с груши под неестественным углом. Это больно, но сил хватает лишь на тихий стон. Надо присесть и отдохнуть, боль пройдёт, и я продолжу. - А я всё думал, когда это случится. – Тихо вздрогнув я оборачиваюсь и вижу Оуэна. Не заметила как он пришёл, за такое можно и головы лишиться. - Что ты здесь делаешь, Оуэн? – Спокойный и усталый голос – лучшая тактика разговора с ним. Он слишком хорошо меня знает, слишком тонко чувствует. – Ждёшь, когда я ошибусь? - Жду, когда ты придёшь в себя, Никита. Во что ты превращаешь свою жизнь? – Он подходит, садится рядом и берёт больную руку, аккуратно начиная массировать запястье. – Он не хотел бы этого, пойми? - А чего он хотел? – Спокойный голос переходит в раздражённую интонацию. – Чего он хотел, бросая меня здесь и уходя «жить обычной жизнью»? – И переходит на крик. - Он хотел бы, что бы ты тоже жила нормальной жизнью. Может не как он, но нормальной для тебя. – Оуэн протягивает руку и гладит мою щёку. Приятно, так приятно вновь чувствовать чью-то ласку и заботу, слишком приятно, чтобы это позволить. Захват его руки и залом. - Давай без манипуляций, Оуэн, добрый коп со мной работает не лучше, чем злой. – Не успеваю я договорить, как используя всю силу, он вырывает руку и перекидывает меня на маты. Прыжок и я снова на ногах. Беглый взгляд показывает, что он готов к бою, я вижу, как бугрятся мышцы под майкой, как в полутьме тренировочного зала мелькают его татуировки. Оуэн делает быстрый выпад, но мне удаётся отразить удар за ударом, пришло время отработать мою серию на живом человеке. Удар – блок, удар – блок, замах ногой и… нога у него в руках. На секунду мир перевернулся и вот я вновь на матах, а он сверху. Горячее тело так близко к моему, а в серых глазах, цвета грозы, столько… Печали? Почему? - Почему ты не видишь этого, Никита? Он ведь знал и благословил меня, как мог, чёрт возьми! – Прекрати на меня так смотреть, Оуэн, мне кажется, что я тебе делаю больно. - О чём ты говоришь, мы же ходим на миссии вместе, всё ведь нормально! Ты ведь тоже потерял Эмили, уж кто-кто, а ты должен меня понять! - Эмили погибла! Её убили… убил Отдел. И я тогда был одинок и напуган. А ты не одна, Никита. У тебя есть Райан, Алекс, Биркофф, чтоб его и я! Я как преданный пёс бежал за твоей тенью, смотрел как Майкл снова и снова толкает тебя в эту пропасть. Убивал за тебя и был готов умереть. Раньше ты смотрела на него и не видела, а сейчас ты готова смотреть в стену, но только не на меня. Тогда, за завтраком, когда ты сказала, что тебе давно никто не готовил, я почувствовал между нами связь. И ты тое, не отрицай. Тогда промелькнуло что-то большее. У меня никогда не было такого поцелуя. Медленного, осторожного, так целуют девочек в первый раз. Разве это Оуэн? Он ведь даже комплимент сделать не в силах, глуповатый и в чём-то простодушный, разве может он пробуждать во мне такие чувства. Так горячо, и уже не от тренировки, будто лава стекается к самым интимным местам, пробуждая моё тело, напоминая о том, каково это, чувствовать себя желанной, быть женщиной. Поцелуй углубляется и руки начинают путешествовать друг по другу. Мои – под его майкой, его – гладя грудь и живот через майку. Он привстаёт и поднимает меня. Теперь мы сидим, он – на матах, я – на нём. Теперь мне предельно ясно, что не одна я горю. Майки улетают прочь, а вместе с ними последние сомнения и страхи. В одну из тихих и тёмных ночей, в тренировочном зале отдела, не утихали звуки… Вот только теперь их приносила не боль, а страсть, в которой прорастало зёрнышко надежды, надежды на что-то прекрасное и всепоглощающее.