Крепость в Лихолесье. Скала Ветров

      Вода…       Вода была повсюду — сверху, снизу, со всех сторон. Бурлящая, безжалостная, готовая перемолоть в фарш любого, оказавшегося в её власти. Зажатая в узком желобе меж каменных стен, лишенная свободы и оттого свирепствующая вдвойне.       Гэдж никогда еще не испытывал такого ужаса.       Он всегда боялся утонуть. Боялся этого ощущения мучительного удушья, когда невозможно вдохнуть, лёгкие горят, отчаянно ища хоть глоток воздуха, и вода давит, давит, сводит судорогой конечности, и нет ни малейшей надежды на спасение — только холод вокруг, мрак, пучина, смерть.       Он успел сделать вдох перед тем, как течение уволокло его под скалу, в узкий колодец под толщу камня — но надолго задерживать дыхание он не умел. Он не знал, где Шаухар, где Лахшаа, он не понимал, где верх, где низ, здесь не было света — только тьма, не было воздуха, не имелось ни малейшей возможности поднять голову над водой, потому что сверху нависал каменный свод. Он не пытался плыть, ибо поток мгновенно пресекал малейшие попытки к сопротивлению; течение быстро влачило добычу сквозь непроглядную тьму, и бороться с ним было немыслимо, да Гэдж и не видел, существуют ли вообще пути к спасению — кругом была чёрная бурлящая неизвестность. Ремень, которым были связаны он и Шаухар, то натягивался, то вновь ослабевал, тянул в глубину; болели покалеченные руки, но что́ значила эта боль по сравнению со смертным ужасом, мраком и невозможностью свободно дышать! Грудь его разрывалась, вода заливалась в нос и в уши, в глазах стояла темнота, поток тащил его вперед, швыряя и кувыркая, и бил во мраке о невидимые камни, и Гэдж тонул, погружался на дно, смутно надеясь, что какой-нибудь из этих ударов наконец прервет его муки…       В последний миг он увидел свет.       Мутное бледное пятно впереди, колышущееся, точно размазанное в толще воды — но, несомненно, это был дневной свет…       Течение мчало их вперед, к этому спасительному пятну, но оно было далеко, а жадная темная пучина, наливающая тело свинцом — близко, мертвая и холодная, как мрак древней могилы.       Гэдж напряг последние силы. Если удастся продержаться и не потерять сознания… ещё немного… ещё несколько секунд…       Течение швырнуло его на очередной камень и вышибло из груди остатки воздуха, но отчаянным усилием, не обращая внимания на боль, на шум в ушах и на звон в голове, он рванулся вперед, оттолкнулся ногами от камней, и даже, кажется, выплыл… нет, не выплыл, его тут же затянуло вниз, закрутило и завертело, как мышь в водостоке, но он не сдавался, пытался плыть, таща за собой Шаухар, вперед, к светлому пятну, опять тонул и выныривал, вновь и вновь, и пятно каким-то образом приближалось, оно было уже близко и одновременно недосягаемо, оно сулило спасение и, главное — воздух!.. Оно было…       Потоку наконец надоело забавляться с упрямым куском плоти, и он вышвырнул Гэджа на берег, на мокрые камни, переломанного и полуживого, как попавшую в маслобойку лягушку.       Его тут же вырвало — водой, пеной и, кажется, кровью, но, главное — он наконец смог вдохнуть, судорожно глотнул воздуха, закашлялся, задохнулся, глотнул воздуха снова и снова…       На то, чтобы прийти в себя, осмотреться и отдышаться как следует, не было времени; сил на то, чтобы подняться на ноги — тоже, но он, трясясь с головы до ног, кое-как выполз на камни и, не обращая внимания на боль в покалеченных пальцах, дрожащими руками вытянул из воды Шаухар, которая до сих пор была привязана к его поясу кожаным ремнем. Только это и не позволило бурному потоку растащить их в стороны, и Шаухар по-прежнему была рядом — бледная, мокрая, недвижная и не подающая признаков жизни.       Нахлебалась воды? Потеряла сознание? Мертва?       Шатаясь, Гэдж поднялся, кое-как перевернул Шаухар и уложил на землю, одновременно пытаясь нащупать пульс. Пульса не нашлось — то ли орчанка действительно была мертва, то ли пальцы Гэджа от холода и боли потеряли всякую чувствительность… Зубы Шаухар были конвульсивно стиснуты; пришлось запрокинуть ей голову и нажатием пальцев под подбородок заставить приоткрыть рот.       Немеющими пальцами он нащупал сонную артерию на шее Шаухар и почувствовал — или ему показалось, что почувствовал — слабое, едва заметное биение жизни… Сердце Гэджа подпрыгнуло и кувыркнулось в груди — она жива! В сущности, они провели под водой — теперь он это осознавал — не более трех-четырех минут, Шаухар просто не имела права умереть за такое время… Просто не имела права безвозвратно уйти и оставить Гэджа сейчас совсем одного!..       Но дышать сама она не могла. Воздух, в ужасе думал Гэдж. Ей нужен воздух! Слабость дыхания влечет за собой и угнетение работы сердца… Кто это говорил? Саруман? Если бы можно было вставить Шаухар в горло кузнечные мехи… или бычий пузырь, наполненный воздухом… и насильно заставить её вдохнуть, заставить лёгкие вновь заработать! Но ни мехов, ни пузыря у Гэджа не было. У него вообще не было ничего!       В отчаянии он набрал в грудь воздуха, зажал Шаухар нос и, плотно прижавшись губами к её губам, выдохнул этот воздух ей в рот. Отстранился, отметил, как поднялась и опустилась её грудная клетка. Повторил ещё раз и ещё…       Губы у неё были твёрдые и холодные, как мокрые камушки.       Со стороны все это, наверно, выглядело, мягко говоря, странно, но Гэджу было плевать, как всё это выглядит со стороны, да и некому было на них смотреть… Тем более что его усилия вдруг, к некоторому удивлению его самого, увенчались успехом — по телу Шаухар пробежала дрожь, орчанка вздрогнула и сделала, попыталась сделать — сама! — судорожный вдох… открыла глаза, повела вокруг полубезумным взором:       — Что…       Глаза её закатились, она вновь начала терять сознание, но Гэдж не позволил ей этого сделать, шлепнул по щеке тыльной стороной кисти, и она закашлялась — и кашляла долго, содрогаясь всем телом, с сипом и всхлипами, задыхаясь, подтягивая колени к животу, мучительно корчась на мокрых камнях. Потом обессиленно упала Гэджу на руки, дрожа и плача, цепляясь за спутника, как за последнюю в жизни соломинку.       Гэдж, по-прежнему стоя рядом на коленях, стиснул её плечи, приобнял, желая помочь вернуться к жизни, прижал к себе. Его трясло — не то от холода, не то от радости, дикой радости человека (орка?), который не знает, кого благодарить за не чаянное уже счастье, за жизнь и спасение, кому возносить хвалу за удачу — Древнему? Или Эру? Шаухар наконец откашлялась, кое-как перевела дух, слабыми пальцами сжала его руку.       — Мы… живы?       Он не мог говорить — сжималось горло, — молча кивнул. Они выбрались… Они действительно были живы! Он сам с трудом мог в это поверить… после всего произошедшего, после плена, и потопа, и попыток полоумной Лахшаа их убить, и кошмарного путешествия по подводному желобу…       Голос Шаухар прозвучал с жалобным испугом:       — Что… с твоими руками?       Гэдж посмотрел на свои руки — разбитые запястья, посиневшие, распухшие, негнущиеся пальцы. Каким образом он вообще сумел этими клешнями выгрести из пучины и выбраться на берег, да ещё и вытащить за собой Шаухар? Он не знал… До сих пор у него не было времени ни думать об этом, ни обращать на свои раны внимания, надо было действовать — а гибельный страх и ледяная вода послужили неплохим обезболивающим. Теперь же, когда непосредственная опасность миновала и напряжение последних минут наконец спа́ло, пришла боль… И Гэдж ужаснулся.       Он только сейчас сумел разглядеть, что сталось с его несчастными руками. Левая кисть казалась одетой в огромную сизую перчатку и отекала на глазах, наливаясь багровой синевой, малейшая попытка пошевелить пальцами вызывала боль… правой повезло чуть больше, сильно опухли и посинели только мизинец и безымянный, остальные пальцы, хоть и онемели, и были покрыты ссадинами, но, по крайней мере, худо-бедно слушались.       — Мне нужно найти какую-нибудь деревяшку и обездвижить руку, — сказал Гэдж, и сам испугался собственному хриплому и надтреснутому голосу. — Наверное, кости сломаны… Проклятая старуха колотила по ним палкой. Будет смещение, если на руку не наложить лубки…       — Ох, Гэдж! — Шаухар смотрела на него со страхом. — Как же ты… теперь?       — Ничего… Как… нибудь… Не умру. — Он запнулся.       Кого я хочу обмануть? — с ужасом спросил он себя. — Наверняка смещение уже есть. После этой подводной мясорубки… Отёки, конечно, спадут, и переломы рано или поздно заживут, но восстановят ли пальцы прежнюю ловкость и подвижность? Если кости срастутся неправильно, или чувствительность восстановится не до конца, или возникнут осложнения…       Какой из меня теперь лекарь — с переломанными-то руками?!       А если начнётся гангрена, как у несчастного Ухтара? Гэдж похолодел. Мне нужно как можно быстрее попасть в Изенгард, подумал он в отчаянии, вот прямо завтра, сегодня, сейчас… возможно, Саруман сумеет что-то с этим сделать…       Но как далеко до крепости? И где они сейчас вообще находятся?       Подземная река вынесла их куда-то в сторону от Пещеры, но Гэдж даже приблизительно не представлял, куда именно — к северу? К северо-востоку? Вырываясь из-под земли, река мчалась по каменистому дну глубокого, узкого ущелья с высокими, почти отвесными склонами; выбраться по ним, да ещё без рук, не представлялось возможным, оставалось только идти дальше по течению, надеясь, что где-нибудь наконец представится шанс подняться наверх и осмотреться. Но прежде надо было как-то обсушиться и согреться, чтобы избежать последствий купания в ледяной воде, оно никому на пользу пойти не могло… Хорошо ещё, что сейчас не зима, мрачно сказал себе Гэдж.       Шаухар, видимо, думала о том же самом:       — Как по-твоему, далеко до Пещеры? — она окидывала взглядом нависавшие вокруг безжизненные скалы.       Гэдж покачал головой.       — Не знаю. — Его мутило и лихорадило, и в голове клубилась мгла. — Мне надо вернуться к своим… а ты…       Она нервно усмехнулась:       — Я тоже хочу к своим. «Твои» меня убьют!       — Не убьют. — У него не было настроения спорить. После всей беготни и треволнений последних часов разом навалились усталость и слабость, странное безразличие ко всему — хотелось лечь на камни, закрыть глаза и обо всём позабыть — хоть ненадолго, хоть на несколько минут. Шаухар, видимо, заметила его состояние и, обеими руками схватив за ворот мокрой куртки, встряхнула изо всех сил.       — Гэдж! Не спи! Не сейчас… Надо найти сухое место… Идем! Вставай, ну же! Идем…       — Да, — пробормотал Гэдж. — Идем. — И постарался отыскать в себе силы хотя бы для того, чтобы подняться на ноги.

***

      — Надо дождаться ночи, — сказал Гуурз.       — Это поможет? — спросила Ахтара.       Гуурз пристально разглядывал хмурое, затянутое пеленой облаков небо. Солнце, ненадолго показавшееся после бури, вновь скрылось за набежавшими с севера тучами и лишь изредка подглядывало за происходящим в прорехи на плотном сером рубище небосклона.       — Если луны сегодня не будет, ночь грядет темная, а тарков, надеюсь, буря тоже изрядно потрепала, — пояснил Гуурз. — Тогда у нас есть шанс выбраться из Пещеры и уйти на восток, по одному из ущелий… Думаю, что есть, — добавил он, помолчав.       — А как же письмо? — пробормотала Мать Рода. — От тарков?       — Мы не знаем, что в нем… и никогда не узнаем. Брось, Ахтара, ты же сама говорила — мы не можем здесь оставаться… Особенно если таркам известно о том, что случилось. А если они вдобавок узнают, что чужак пропал, то тем более не станут с нами церемониться… Поэтому нам нельзя медлить. У нас нет ни припасов, ни еды, ни огня, и почти нет оружия. Если нам и удастся выбраться отсюда, то всё придётся начинать с нуля. Или, — он угрюмо посмотрел на неё, — ты ещё на что-то надеешься? Ты всё ещё пытаешься верить таркам?       Ахтара молчала. На что она могла надеяться? Во что верить? В то, что Гыргыт жив-здоров и шлет ей в этом несчастном письме сердечный привет?       Гуурз мрачно поиграл желваками.       — Мы должны хотя бы попытаться уйти. Это — единственный шанс. И если уж придётся помирать — так пав в бою, а не подыхая от голода, как крысы в пустой норе…       Он был прав, не признавать этого Ахтара не могла, но… Загадочное послание не давало ей покоя, цепляло, будто петлей, ей казалось, что в письме непременно должна идти речь о Гыргыте… Кто его написал? Этот таинственный Шарки, как и то, первое? Зачем? Что ему надо, этому странному колдуну? То и дело вынимая свиток из футляра, она с отчаянием вглядывалась в строчки на бумаге, точно надеясь, что все эти странные символы и причудливые завитушки вдруг неведомой магией сложатся в понятные слова и предложения — но письмо неумолимо продолжало хранить свои секреты…       …Долгий сумасшедший день меж тем повернул к вечеру. Несколько орков, спустившись к затопленной Пещере, сообщили, что вода наконец перестала подниматься и даже как будто на несколько дюймов отступила; они принесли пучок хворостин, пару деревянных посудин и тростниковых циновок, которых прибило к подножию Лестницы. Идти дальше, в глубину Пещеры, на поиски какой-то иной добычи никто не отважился — не было ни веревок, ни факелов, да и вряд ли можно было сейчас отыскать под водой что-то ценное, кроме нескольких мокрых шкур.       У припасливой старухи Уртух нашлось огниво, но разжечь даже небольшой костерок из деревяшек и прочего мусора, принесенного из Пещеры, не получилось — сырое дерево не желало гореть, только дымило, и сухой мох, которого удалось наскрести на растопку, ничем не помог. Кто-то из орчанок успел прихватить при бегстве связку вяленой рыбы — и в качестве ужина каждому досталось по крохотному кусочку. На завтрак, по-видимому, рассчитывать могли не все.       — Кто не отозвался на перекличку? — спросила Ахтара у тех, кто сидел на Лестнице. — Кто еще пропал в Пещере, кроме чужака и Лыхшара?       Одна из пожилых орчанок принялась загибать пальцы, охая, вздыхая и качая головой после каждого имени:       — Фаграт… Ушгурз… Ташнар… Бартах… Хаара… Шаухар… Баурз… Гараха… Саурр… у Вархи безымянный сосунок… — Пальцы у неё закончились, и она махнула рукой. — Да много кто… дети, старики… Ах да, ещё старая Лахшаа… Тоже, поди, сгинула в подземельях…       — Туда ей и дорога, — пробурчал кто-то.       — А ведь она была права, — ворчливо заметил другой. — Она говорила, что добром это не закончится… Что Древний разгневается, если не отдать ему то, на что он возложил руку. Вот так оно и вышло…       — Древний забрал Мараха, — едва слышно произнесла из темноты Маарра, тихая и бледная, будто призрак. — А ведь сначала… несколько дней назад… хотел забрать Лэйхара.       Все посмотрели в угол, где, обнимая сына, укутанного в козью шкуру, сидела Шенар. Ей все-таки удалось найти и вытащить Лэйхара из-под налетевшей волны прежде, чем тот успел захлебнуться; Лэйхар вымок и нахлебался воды, но был вполне жив, и дремал, лёжа в «гнёздышке» на коленях у матери.       Заметив, что внезапно оказалась в центре внимания, Шенар подняла голову.       — Древний и сейчас пытался его забрать, — сказала она дрожащим голосом. — Но я ему не позволила… Ни тогда, ни сейчас. Я успела его спасти… Потому что я — мать, я сильнее Древнего. И плевать я на него хотела!       — Если бы ты тогда отдала своего щенка Древнему, ничего бы не случилось! — в ярости крикнула Маарра. — И Марах был бы сейчас жив! Он был крепкий и здоровый… а твой щенок — кривоножка, который все равно рано или поздно умрёт!       Вокруг взволнованно заворчали. Гневные слова Маарры всколыхнули вязкое, поглотившее всех болото тоски и безнадежности, будто брошенный в тину камень. И пошли в разные стороны расходиться волны, колыхая мутную воду и поднимая на поверхность обиды, страхи, не нашедший выхода гнев. Всё враз стало понятно — и кто главный виновник произошедшего, и что теперь делать…       Шенар, продолжая прижимать к себе сверток с Лэйхаром, испуганно оглядывалась.       — Не смейте… так думать! И… ко мне подходить!       Лэйхар проснулся; он вряд ли понимал, из-за чего сыр-бор, но уловил угрожающие нотки в ропоте окружающих, выпростал мордочку из шкуры и грозно зарычал… хотя рык его был больше похож на писк запутавшегося в клубке шерсти котёнка.       В толпе не унимались:       — Надо отдать Лэйхара Древнему! Восстановить то, что было нарушено… И тогда…       — Что тогда? Река повернет вспять и все мёртвые воскреснут? — холодно спросила Ахтара. Иногда она проклинала тот час, когда ей довелось стать Матерью Рода, и чем дальше — тем чаще, особенно в такие моменты…       — Мы должны задобрить Древнего и избавиться от щенка! — взвизгнула Маарра. — И от его мамаши тоже, если она не хочет его отдавать… Вручить их Древнему! Или… изгнать из племени, чтобы Древний сам их забрал! Нам не будет покоя, пока они тут, все несчастья из-за них! — она швырнула в Шенар камень. — Уходи! Уходи вместе со своим отродьем!       Лэйхар заплакал.       Шенар вскочила, подхватив его на руки, закрывая собой, озираясь со смешанным чувством ярости и испуга. Ей не сочувствовали — смотрели раздражённо, враждебно или, в лучшем случае — равнодушно.       — Вы… с ума сошли! — прошептала она в отчаянии. — Нам некуда идти… Кругом тарки!       Маарра захохотала:       — Если жизнь твоего щенка и впрямь так важна для Древнего, что он дважды его не забрал, ты и сейчас пройдёшь сквозь толпу тарков без единой царапины!       Все зашумели. В словах Маарры многие видели горькую истину и были с ними согласны — особенно женщины, потерявшие малышей, и те, кто боялся потерять в ближайшее время.       — Изгнать! — послышались возгласы. — Восстановить справедливость… Умилостивить…       — О какой справедливости вы говорите? — в негодовании крикнула Ахтара. — Нас и так осталось слишком мало… Мы не можем сейчас никого изгонять… — Но голос её звучал слабо, неубедительно, неслышно во всеобщем гомоне. И не было рядом ни Гыргыта, который рявкнул бы на разошедшихся баб, не было посоха-дребезжалки, которым можно было бы заглушить вопли недовольных, и уж тем более не было ни дельных мыслей, ни нужных слов…       Гуурз поглядывал на всё происходящее с горькой усмешкой, но не вмешивался — не хотел решать «женские вопросы» и восстанавливать против себя разъяренных орчанок. Кто-то, тяжело сопя в ухо, нерешительно тронул Ахтару под локоть.       Плешивая старуха Саррух наклонилась к ней и сказала вполголоса:       — Все мы знаем, что Мать Рода должна быть добра и мудра. Но иногда высшая мудрость в том и состоит, чтобы прислушаться к мнению общины…       — Даже если это мнение — жестокое и пустое?       Старуха пожевала губами.       — Жестокое — да, но отчего же пустое? Все хотят отвести от племени беду…       — По-твоему, это действительно поможет? Отвести беду? — слабым голосом возразила Ахтара. «А что сказал бы сейчас Гыргыт? — в смятении подумала она. — Что́ бы он сейчас сделал?» Она этого совершенно не представляла… Неужели отстранился бы, как Гуурз?! Или… что?       «Сохраняй спокойствие, — вдруг кто-то ответил в её голове голосом Гыргыта. — Говори медленно и уверенно, даже если произносишь полную дичь. Заставь их сначала услышать твою уверенность, а потом — слова».       Если бы это было так просто… Заставить их не просто себя услышать, а хотя бы — для начала — заметить… Она повернулась к соплеменникам, стараясь держать голову высоко и прямо, обвела всех — тех, кого могла разглядеть в полумраке — суровым взглядом.       Гуурз, к счастью, догадался ударить наконечником копья по трофейному щиту — и металлический лязг, разнесшийся по пещере, наконец принудил всех замолчать.       — Тише! — сказала Мать Рода, и издевательское эхо, живущее под сводами подземелья, усилило чуть заметную дрожь в её голосе. — Тише, послушайте меня, все! Давайте не будем горячиться и принимать решений, о которых можем впоследствии пожалеть. Маарра, мы все знаем, что тобой движут обида и горе, и сочувствуем тебе. Но мы должны… всё обдумать. Древний имел возможность забрать Лэйхара дважды, но не сделал этого… В первый раз он позволил вмешаться чужаку, а второй раз спас мальчишку руками его матери. Значит, жизнь этого малыша для Древнего действительно важна.       — Вот именно. Выходит, он и от тарков его сохранит, — проворчал кто-то.       — Мы не можем этого знать. Тарки не верят Древнему, — возразила Ахтара. — И он над ними не властен.       Все молчали. Только Маарра, всхлипывая, что-то шептала в тишине, точно в бреду, раскачиваясь всем телом из стороны в сторону.       — Древний сохранил Лэйхару жизнь дважды, хотя оба раза имел отличную возможность его забрать, — продолжала Ахтара, и эхо под сводами старательно повторяло её слова. — Он хотел, чтобы Лэйхар жил. И если мы сейчас изгоним Шенар и её сына из племени и тем самым, будем честны, обречем их на гибель… не разгневается ли Древний на то, что мы пойдём против его воли? Раз он дважды пощадил этого хромоножку, значит, ему для чего-то это надо… И я не думаю, что противиться воле Древнего — хорошая мысль.       В толпе поднялся ропот, все загомонили, обсуждая услышанное — кажется, до сих пор ничего подобного в голову никому не приходило. Ахтара ждала, пока все успокоятся.       Маарра зарыдала:       — Чем перед Древним провинился мой Марах? Сначала Древний отнял у меня Уршара, которого я выбрала на последнем Кохарране… отнял там, в стычке с тарками… А теперь и Мараха — за что?       У Ахтары сжалось горло. Она отлично понимала, каково это — потерять того, кого ты выбрала на последнем Кохарране.       А может, и правда — надо отдать Древнему его жертву, вдруг закралась мысль. Вдруг это и в самом деле поможет? Если бы Гыргыт был здесь, как бы он к этому отнесся? Наверное, никак, только выругался бы вслух; Ахтара будто наяву увидела его едкую кривую усмешку. Гыргыт уже очень давно не верил в Древнего — вернее, не верил ни в его милосердие, ни в справедливость, ни в дальновидность. Верил только в его кровожадность.       — Я… не знаю, — сказала она так мягко, как только могла. — У меня нет ответа на этот вопрос. Сегодня Древний забрал многих, и мы скорбим по каждому. Но я не могу ни говорить, ни решать за него, ни объяснить его поступки. И никто не может. Только Лахшаа… пыталась.       — Лахшаа говорила, что все беды из-за мальчишки, — прохрипел кто-то из сидевших на Лестнице. — И его надо отдать Древнему, чтобы всё утряслось…       Ахтара повернулась к хрипуну:       — Да, Лахшаа это говорила. Она вообще много чего говорила… Но где она сейчас? Её нет с нами, Древний забрал её… Её, а не Лэйхара! Не для того ли, чтобы старуха больше не болтала глупостей, не смущала недалекие умы и не призывала несчастья на наши головы? Что ж, Древний заставил её замолчать. Как, разумеется, заставит замолчать любого, кто захочет пойти по её стопам.       В темноте кто-то негромко охнул. Кто-то опасливо оглянулся через плечо и испуганно заворчал…       «Отлично! — сказал в голове Ахтары голос Гыргыта, и, показалось ей, едва заметно при этом хмыкнул. — Они тебя слушают, тебе удалось их если не убедить, то заставить задуматься. А теперь дай им надежду… хоть какую-то, хоть небольшую, но понятную… даже если ты сама в неё не веришь. Но для них это важно».       Она вновь подняла руку, призывая ко вниманию. Гуурз погремел копьем по щиту.       — Сегодня ночью, когда стемнеет, мы скрытно покинем Пещеру и попробуем выйти через ущелье, которое ведет на восток. — Теперь голос слушался её лучше, и она с удовлетворением отметила, что он почти перестал дрожать. — Идти придётся быстро, долго и осторожно, соблюдая тишину… и нам надо держаться вместе, если мы хотим уцелеть. Если мы хотим выжить. А сейчас… всем нужно успокоиться, отдохнуть и собраться с силами. Не грызться. Не враждовать хотя бы друг с другом. Нас и без того ждут нелегкие времена.       Все притихли. Потом вновь зашумели, заговорили все разом, соглашаясь или не соглашаясь с услышанным, принимая или не принимая единственный «план спасения»; негромко всхлипывала во мраке совсем обессилевшая Маарра. Ахтара старалась не прислушиваться — все, что можно было сказать, она сказала, и говорить больше было не о чем, а принимать бессмысленные возражения она была не намерена; все, что ей сейчас хотелось — это в прямом и переносном смысле уйти в тень и дать наконец волю чувствам. Ну, по крайней мере, сказала она себе, про Шенар и её злосчастного кривоножку все на какое-то время забыли, уже хорошо…       Маурух отвёл Гуурза в сторону. Произнёс сквозь зубы:       — Нам не выйти вместе со старухами и младенцами, от них слишком много шума. Тарки враз нас обнаружат… Я надеюсь, хоть ты это понимаешь?       — Ну и? Что ты предлагаешь? — буркнул Гуурз.       — Самому не понятно?       Гуурз кивнул в сторону Ахтары:       — Она не позволит их тут бросить…       Маурух скривил губы:       — Ты что, будешь сейчас бабу слушать? Нашёл время… Ну и пусть здесь с ними остаётся, коли такая добрая… А нам надо самим о себе думать! Собраться всем здоровым и сильным мужикам и бабам и взять всё оружие, какое есть… Всё равно, если выберемся отсюда, только охотой жить и придется. И выйти по-тихому, чтоб ни одна собака не учуяла и ни одна ворона не высмотрела… Тогда, глядишь, и проскочим. А всем гуртом нам не уйти, тарки нас догонят… Учти, — добавил он, помолчав, — не сделаешь по-умному — я тогда один уйду. Сам. Так что можешь на меня не рассчитывать, понял?       — Понял, чего ж тут непонятного, — процедил Гуурз. — На тебя и твоя собственная мать не стала бы рассчитывать.       Маурух не обиделся. Широко осклабился:       — А что, скажешь — я не прав? Сволочь я, да, шакал падлючий? Ну-ну. Я просто жить хочу, а не разыгрывать перед тарками благородного оленя. Оставайся тут, с этой глупой бабой и всем её кагалом, раз такой сердобольный. Тарки тебе живо объяснят, что к чему, и кто кому хвост откусит…       Гуурз молчал. Маурух был прав, что уж тут говорить… Только у небольшой группы быстрых, ловких и сильных орков, умеющих бесшумно передвигаться в темноте, был шанс взять неприятеля внезапностью, проскочить во мраке мимо вражеских дозоров и под покровом ночи скрыться в горах. Ахтара, конечно, тоже это отлично знает, но…       Гуурз заскрипел зубами. Коли знает — так пусть сама делает выбор: уходить ей, или оставаться. И побыстрее — уже вечереет, времени остаётся мало… А он, Гуурз…       Над берегом реки, в предсумеречной тишине, вдруг разнесся громкий рёв рога — долгий низкий звук, гулкий, чуть вибрирующий, оборвавшийся на высокой пронзительной ноте. Орк вздрогнул, крепче сжав в руке копье. Эт-то ещё что?..       Всё споры, перебранки и причитания в темноте Лестницы утихли, как по команде — все замерли, испуганные и недоумевающие. Гуурз бросился к Главному входу. Хардар, стоявший возле него в дозоре, уже спешил ему навстречу:       — Там! На берегу… — В глазах его стыло смятение, смешанное со страхом. — Тарки!

***

      — Что это? — пробормотала Шаухар.       — Где?       — Вон там, впереди.       Они медленно брели вдоль берега горной реки, перебираясь с одного скользкого камня на другой и пытаясь поддерживать друг друга — на деле получалось не столько поддерживать, сколько просто друг за друга держаться. Гэджа знобило, горели лёгкие, болели руки, тело будто налилось свинцом и каждая мышца в нём мерзко ныла, да и Шаухар, видимо, чувствовала себя не лучше — часто чихала, кашляла и встряхивала головой, будто пытаясь вытрясти воду из ушей. Впрочем, всё это были такие пустяки… По сравнению с той холодной чернотой и жадной пастью смерти, которой им удалось избежать не иначе как чудом, все эти мелкие неприятности не стоили и ломаного гроша.       Справа и слева по-прежнему теснились отвесные скалы, речка, бурля, весело бежала меж ними, и впереди, чуть ниже по течению, из воды выступало нечто, издали похожее на тёмную, неряшливую груду тряпья. И Гэдж сразу понял, что́ это, задолго перед тем, как ему и Шаухар удалось подойти ближе и разглядеть находку… И нисколько не удивился.       — Лахшаа, — прошептала Шаухар.       Старуха была мертва и лежала в воде лицом вниз. Труп застрял между камнями, и длинные седые старухины волосы полоскались в речных струях, будто путаный пучок водорослей.       Лицо Шаухар вспыхнуло от гнева. Губы задрожали. Судорожно втянув носом воздух, она с яростным презрением пнула Лахшаа в бок.       — У-у, тварь! Сдохла наконец? Так тебе и надо, старая ведьма!       Гэдж стоял неподвижно. И вновь видел темноту подземелья, бурлящую черную воду, узкую кромку берега — и жуткую фигуру во мраке, освещаемую рваным светом факела, с обломком копья в руках. Страшную, кривляющуюся и хохочущую, совершенно сумасшедшую… Её визгливый голос эхом отдавался в его ушах: «Возмездие! Древний… не прощает… Возмездие!»       — Она возомнила себя орудием Древнего, — помолчав, произнес он.       — Что?       — Она решила, что постигла волю Древнего, и сочла себя её исполнительницей… Идем отсюда.       Шаухар покосилась на Лахшаа с сомнением.       — На ней козьи шкуры, они теплые, если их высушить… Может, забрать?       — Они грязные и вшивые. Впрочем, как хочешь, — сказал Гэдж. Сам он прикасаться к мёртвой старухе не имел ни малейшего желания — да и не мог. Слишком болели руки.       … Чуть дальше, за поворотом ущелья, они неожиданно нашли небольшой песчаный пляжик — единственный среди засилья устилающих дно теснины острых мокрых камней. Плотно обступающие русло реки скалы наконец разошлись, и открылась небольшая долинка, поросшая кое-где кустами тальника; берега справа и слева были изрезаны лощинами, уходящими прочь, к северу и востоку — вероятно, по ним можно было подняться на склон горы или даже на вершину соседнего плато и наконец осмотреться там, чтобы наметить дальнейший путь.       Бесконечный, полный событий день ещё не подходил к концу — но солнце, порой проглядывающее в прорехи между туч, начинало клониться к закату. Впрочем, как раз сейчас небо очистилось, и пляжик нежился в тёплых солнечных лучах, бледно-желтый, покрытый кое-где хрупкой песчаной корочкой и лужицами, оставшимися после отгремевшей грозы. В песчаных ямках суетились муравьи — крупные и черные, но слишком занятые своим делом, чтобы обращать внимание на то, что происходит за границами их маленького муравьиного мира.       — Отдохнём немного, — пробормотал Гэдж, стуча зубами от холода; несмотря на горячий песок и тёплое солнце, его колотило всё сильнее, и он окончательно уверился, что это не только из-за мокрой одежды. — Надо… снять шмотье… и обсушиться.       Шаухар нерешительно дергала своё одеяние из козьих шкур, под которым, догадывался Гэдж, скорее всего не было даже «пояска стыдливости».       — Ладно. Ты оставайся здесь, а я… — Она внимательно оглядела торчащий неподалеку унылый куст тальника, клонящийся к воде. — Я зайду за куст.       — Смотри, осторожнее там…       — Здесь никого нет. Даже ворон.       Было бы лучше, если бы они здесь были, подумал Гэдж. Но Саруману вряд ли придёт в голову посылать их сюда — с какой стати? — разве что какой-нибудь шальной ворон прилетит по собственному почину… Значит, им придётся выбираться самим. Подняться на ближайшую гору и посмотреть, в какой стороне, по крайней мере, Скала Ветров, а потом решать, как пройти к ней и к Изенгарду. Должны же найтись в этой глуши хоть какие-то звериные стежки или неторные тропы… Но сначала надо прийти в себя, обсушиться и согреться, собраться с силами. Хорошо было бы развести костер, но ведь нечем и не из чего…       Даже избавиться от одежды оказалось сложнее, чем он думал: разбитые пальцы слушались с трудом, и неуклюжими клешнями, в которые превратились его руки, проще было выдернуть все шнурки и петельки «с мясом», чем пытаться их развязать. Выручила Шаухар: ловкими пальцами быстро справилась с застежками и шнуровкой, стянула с ног Гэджа сапоги и обмотки, помогла ему снять с плеч и с распухших, как бревна, рук куртку и рубаху. С недоумением оглядела его обнаженный торс:       — Ты…       — Что?       На лице Шаухар выразились такое изумление и замешательство, что Гэджу стало не по себе. Как будто она вдруг обнаружила, что тело его покрыто не кожей, а перьями или змеиной чешуёй. Или он так отощал за неделю плена, что на его торчащие ребра теперь невозможно было взирать без ужаса и без сожаления?       Но Шаухар указала пальцем на грудь Гэджа чуть ниже правой ключицы.       — Ты не… не… — Она в смятении подняла на него взгляд. — У тебя нет знака «Сирс»!       — Откуда бы ему взяться? — пробормотал Гэдж. — Я же не жил среди орков и не проходил Посвящения.       — Но… — она закусила губу, явно не зная, стоит ли продолжать.       — Что?       Она часто заморгала:       — Если у тебя нет знака «Сирс», значит, ты не воин! И не… мужчина. И потому не можешь принимать участия в Выборе.       — Вон оно как, — пробормотал Гэдж. — А что, для тебя это… важно?       Шаухар поджала губы.       — Нет. Не важно. Ты же не Ухтар! — Она быстро отвернулась и, отряхивая песок с колен, поднялась на ноги.       Ну да, конечно, с раздражением подумал Гэдж. Кажется, этот Ухтар, даже мертвый, будет теперь напоминать о себе бесконечно. И что, интересно, мне надо сделать для того, чтобы он в сознании Шаухар помер уже окончательно и не воскресал при каждом удобном и тем более неудобном случае, как надоедливое умертвие?       Он посмотрел вслед Шаухар, которая, сполоснув мокрое тряпье в реке и разложив его на солнечной стороне, на горячих камнях, чтобы оно быстрее просохло, тем временем решительно зашагала в заросли тальника. Прежде чем скрыться за ближайшим кустом, она перехватила его взгляд:       — Не подглядывай!       Кустик, сказать по совести, и впрямь был довольно жидкий, но никаких других, поплотнее, поблизости не имелось.       — Почему? — не удержался Гэдж. — Ты меня чем-то удивишь? Или напугаешь?       Шаухар рассердилась:       — Девушке нельзя обнажаться перед мужчиной до первого Кохаррана!       Гэдж изо всех сил сохранял серьезность:       — Брось… Раз уж у меня нет знака «Сирс», тебя ничто не должно смущать. Я же всё равно не мужчина… и тем более не Ухтар, поэтому вряд ли могу оскорбить тебя нескромным взглядом.       Шаухар вспыхнула:       — Дурак! Не над чем тут зубы скалить! — она схватила горсть тёплого песка и швырнула его в Гэджа. Потом повернулась на пятках и решительно зашагала за куст.       — Эй! — всё еще посмеиваясь, крикнул Гэдж ей вслед. — Я пройду Посвящение, если вдруг представится возможность. Чтобы… быть как все. Со зна́ком.       Шаухар яростно промолчала.