Крепость в Лихолесье. Скала Ветров

      …Рангхур был ещё жив.       Но его слабое, угасающее дыхание, бледное лицо и посиневшие губы ясно говорили, что жить ему осталось недолго. Он-таки сумел протиснуться в тайный лаз и даже проползти несколько сажен вниз, к Пещере, но потом, видимо, силы покинули его окончательно; по земле за ним тянулась кровавая полоса, поблескивала на камнях, будто дорожка пролитой краски. Он беспомощно, едва слышно хрипел:        — Тарки… напали… на нас… никто… не спасся… никто…        — Напали? — рычал Гыргыт. — Где?       Рангхур бессильно ронял пену с губ:        — Там… в горах… у… Кривого Зуба…        — У Кривого Зуба? И поэтому ты приполз с Западного входа? С Западного входа, да? — Гыргыт был в бешенстве. — Врешь! Таркам нечего делать у Кривого Зуба, он слишком в стороне от их троп и путей… Если ты где-то и нашёл тарков, тварь, то явно не в горах!       Двое орков, пришедших с вожаком из Пещеры, молча переминались с ноги на ногу за его спиной, — и, оглянувшись на них, Гыргыт коротким кивком указал им в сторону Западного входа. Те поняли приказ без слов — молча повернулись и исчезли в полумраке, направились вдоль кровавой дорожки, тянущейся по камням к тайному лазу, ведущему на поверхность. Гыргыт поднял лапу и, взяв раненого за грудки, вкрадчиво прошипел в ухо:        — Признайся, тварь — вы нарушили приказ? Вы пошли на запад вместо того, чтобы идти на север? Вы пошли к людям?       Рангхур едва мог говорить, голова его тряслась, язык заплетался, и из невнятного бормотания с трудом можно было выделить два-три членораздельных слова:        — Мы… думали… — он захрипел. В углу его рта надулся кровавый пузырь, лопнул, свесился с губ тонкой розовой ниточкой.        — Ну?! — Гыргыт встряхнул его, как мешок. — Что вы думали, дурачьё?       Рангхур молчал — и не мог больше ни объясниться, ни оправдаться. Он был мёртв.       Трясти и что-то вытряхивать из него уже не имело смысла.       Гыргыт чуть помедлил, брезгливо бросил тело на землю, поднялся, вытер об одежду руки, дрожащие от… ярости? досады на тупоумие Рангхура и его парней? тяжести новых свалившихся на племя бед? Ещё немного — и я не удержу всю эту кучу дерьма, тресну и переломлюсь, и она накроет меня с головой, обречённо подумал Гыргыт, — и что тогда станется с общиной? Кто будет всё это разгребать? Кто возглавит племя — доходяга Ухтар? Плешивый Даурх? Ахтара или кто-то из её недалеких баб? Кто? Он вынул из загашника шарик смолы, сунул его в рот. Тот прилип к зубам с внутренней стороны щеки — вязкий, отвратительный, отчего-то имеющий вкус прогорклого сала. Гыргыт с досадой поморщился. И тут — дерьмо…       Вернулись Гуурз и Лыхшар — орки, отправленные им отследить последние перемещения Рангхура. Гуурз бросил на землю обломок копья, найденный на том месте, где его выронил незадачливый беглец, коротко сообщил:        — Он явился с запада.        — Это точно?        — Да. Мы спустились по реке, до ущелья, ведущего на запад. Рангхур пришёл по нему, мы нашли там следы и капли крови кое-где на камнях.        — Я так и думал. Мразь! — Гыргыт с презрением пнул мёртвого. — Значит, они действительно сунулись к людям… и получили сполна за свою глупость. Вот что бывает с теми, кто думает, что умнее всех, и плюёт на приказы! — Он взглянул на Гуурза. — Следы затёрли?        — Все, какие сумели найти. И нюхобойкой посыпали… Дальше к западу следы теряются — наверно, у него там повязка ещё держалась.        — Никого больше не видели?        — Нет… Снаружи никого нет. Только во́роны летают…        — Во́роны… Смерть чуют, падальщики, — пробормотал Гыргыт. Он смотрел на текущую под стеной тоненькую, негромко журчащую струйку воды. Западный вход только назывался громко — «входом», на самом деле это была неширокая трещина в каменной стене, — а там, снаружи, за стеной, имелось озерцо, затон, питаемый водами реки. Узкая дыра находилась почти у поверхности воды, и, если озерцо порой переполнялось от ливней или паводка, в трещину сочилась вода, рождая крохотный водопадик — и ручеек, текущий по тёмному тоннелю вниз, в сторону Пещеры.       Лыхшар шумно втянул носом воздух.        — Ну, и? Что теперь? — нервно спросил он. Лыхшар был поджарый и тощий, как жердь; он прошёл Посвящение пару лет назад, но тем не менее мнил себя опытным и бывалым охотником, хотя в деле порой бывал нерешителен и трусоват, и брать его на по-настоящему трудные и опасные вылазки Гыргыт пока не рисковал. — Плохо дело, а?        — Древний. — Гыргыт вдруг рассмеялся — смехом натужным и нездоровым, отрывистым, похожим на собачий лай. Его спутники опасливо покосились на него.        — Чего?        — Древний взял свою жертву. Не Ухтара, не чужака и не сопляка Шенар… Десяток крепких и здоровых парней, лучших воинов, м-мать! — Он вдруг вскочил и, бессильно рыча, погрозил кулаками в глубину подземелья — в тёмную молчащую пустоту; схватил принесенный орками обломок копья и с яростью метнул его в стену — так, что он хряскнул, ударившись о камни. — Ты теперь доволен, гад, упился кровушкой? Ты доволен? — дрожа от гнева, он вновь накинулся на мёртвого и принялся пинать его — по телу, по голове, по лицу, так, чтобы под сапогом хрустели зубы и ломались кости. — И ты, тварь! Дюжину лучших парней загубил… Ни за что ни про что! Тварь, тварь, гнида вонючая! Дурень! Да если бы ты не сдох, я бы тебя собственными руками сейчас придушил, клянусь жирным ненасытным брюхом Древнего, чтоб он лопнул!       Ему хотелось завыть. Снести мертвому все зубы, раздробить в труху его безмозглый череп, поднять этого несчастного дурня на ноги и выбить из него его поганую душонку ещё раз! Рангхур не мог ответить — словами, но его остановившиеся, чуть приоткрытые глаза смотрели прямо на Гыргыта, челюсть отвисла, предсмертная судорога исказила окровавленное лицо конвульсивной усмешкой, и оттого казалось, будто мертвец издевательски ухмыляется в ответ на все обвинения, открыто смеётся вожаку в лицо — над его, Гыргыта, отчаянием, страданием и бессильным бешенством. Хотя впечатление, конечно, было ошибочным — Рангхур не смеялся, не ухмылялся и даже не скалил зубы… Ему было уже все равно.       Гуурз схватил вожака за плечо, сжал, с силой встряхнул. Гуурз был немолод, практичен, рассудителен и умел приноравливаться к обстоятельствам, если это было необходимо.        — Хватит, Гыргыт! Хватит, не бесись, что с него теперь возьмешь, с дохлого-то… О живых думать надо, иначе совсем беда… Сколько нас осталось?       Гыргыт тяжело дышал. Гнев душил его — жарко и тяжело, и по-прежнему хотелось убивать и крушить, рвать и метать, разбить кому-нибудь физиономию, разнести всё вокруг к пёсьей бабушке… Но Гуурз был прав, следовало взять себя в руки — хотя бы ради и без того сгорбившегося в темноте, приунывшего Лыхшара.        — Ладно. Ладно. — Он наклонился, зачерпнул из ручейка пригоршню ледяной воды, обтер ею шею и пылающее лицо. — Сколько бы ни осталось, мы ещё потрепыхаемся. Гуурз, найди мальчишек посмекалистее, разошли их по окрестностям, посади в дозоры, пусть смотрят и слушают в оба. Бабам нужно наказать, чтоб запасы жратвы в закромах пересчитали и хоть лягушками, хоть сушеными пиявками их пополнили. Остальных — на заготовку стрел, дротиков, пращей, дубинок — всего, что хоть как-то за оружие сойти может…       Лыхшар поежился.        — По-твоему, тарки нападут? — угрюмо спросил он. — Скоро?        — Не знаю, — процедил Гыргыт. — Но нам надо быть готовыми ко всему. Подозреваю, у нас не так много времени.

***

       — Дружина Бальдора вернулась в Изенгард, — сказал Лут сестре, когда она принесла обед ему в мастерскую. — Я сам видел — все верхами, при мечах, к казармам проехали… Эльмер сказал, что ночью в Сивой Балке страсть какое месилово было, орков здорово потрепали… Ни один, гад, не ушёл!        — Ни один? — переспросила Айрин. Эльмер был одним из друзей Лута, пару лет назад подавшийся в дружинники — помахать кулаками, покрасоваться доспехом, побряцать оружием, да и просто прихвастнуть при случае он всегда любил, и не без оснований надеялся на доблестном воинском поприще снискать себе богатство и славу.        — Ну, может, один-другой и ушел, — неохотно признался Лут, — кто там в темноте их по горам ловить будет. Десяток Эодиля сейчас ущелья вокруг Сивой Балки прочесывает, если найдут подранков — добьют… А что?        — Ничего, — безразличным тоном откликнулась Айрин. Впрочем, Лута её спокойный голос и равнодушный вид обмануть не могли, он знал, что она жадно ловит любые новости «оттуда», и беззвучно посмеивался про себя. — А из наших кто-нибудь пострадал?        — Эльмер сказал — в дружине несколько раненых. А одного селянина и вовсе убили… Ну, — добавил Лут мимоходом, — ты же теперь сама часто в лазарете бываешь, так что тебе насчёт всего этого лучше знать.        — Да, бываю. И что? — спросила Айрин с вызовом. — Мне просто нравится помогать людям.        — Ну-ну.        — Тем более сейчас в лазарете работы много, а работать почти и некому. Кстати, — она с безучастным видом смотрела в окно, — а про… ну, про нашего пропавшего лекаря Эльмер ничего не говорил?       Лут поморщился.        — Ты про своего орка, что ли?       Айрин вспыхнула:        — Он такой же мой, как и твой! Просто, ну… Хавальд ворчит, говорит, что ему тяжело одному в лазарете управляться. Опять же, раненых много…        — Как это — тяжело управляться? С такой-то помощницей, как ты? — Лут сделал удивленные глаза. — А орк твой, болтают, сбежал, — добавил он с плохо скрываемым злорадством.       Айрин быстро обернулась:        — Сбежал? Кто болтает?       Лут пожал плечами.        — Да все болтают. Сбежал, дескать, с какой-то орчихой. Будет теперь в пещерах жить и мясо сырое жрать… Одним словом — орк!        — А… эти твои «все»… откуда знают?        — Знают, наверно, раз болтают. Дыма без огня не бывает, видишь ли. Этот уродец вообще-то из Изенгарда один раз уже сбегал, так чего от него, собственно, ещё ждать? — Лут многозначительно хмыкнул. — Да и вечно от него одни неприятности были… Видала, как это чучело меня кирпичом по голове огрело? — он нервно потрогал уже налившийся желтизной, но всё ещё заметный синяк на лбу. — Прямо там, в лекарской! Вот, каков у нас врачеватель, а? Кирпичами по башке целительствует!        — Откуда в лекарской взялся кирпич? — тихо спросила Айрин. — Ты за пазухой принёс?       Лут рассердился.        — Ну, не кирпичом, а щипцами… или клещами, или что за железки у него там в загашнике! Да какая вообще разница? Я что, по-твоему, разглядывал, с чем там этот орк на меня накинулся? Сволочь такая! Горазд по поводу и без повода кулаками махать! Сбежал он — ну и слава Творцу, туда ему и дорога… Может быть, его там, в пещерах, когда-нибудь найдут и прибьют вместе с остальными, — добавил он мечтательно. — Во всяком случае, я на это надеюсь.        — Ну и дурак! — дрогнувшим голосом сказала Айрин.        — Сама ты дурочка, — проворчал Лут. — Нашла, в кого втрескаться, в зверушку пещерную… Все-таки и правда надо тебе на зиму к тётке в Эдорас уехать, погостишь там, проветришься как следует, глядишь, мозги на место и встанут.        — Уехать? — Айрин так удивилась, что даже растерялась на мгновение: подобного поворота дел она никак не ожидала. — Это… что ещё за новости? Никуда я не поеду.        — Отец решит — и поедешь, — буркнул Лут. — Тебе же лучше будет, дурёха. Поживешь в городе, пообвыкнешься там, поразвеешься, тётке по хозяйству поможешь, глядишь, блажь твоя дурацкая и пройдёт. В Эдорасе всё веселее будет, чем в нашей-то дыре, чай столица как-никак, королевский двор… А мы уж с отцом тут сами управимся как-нибудь, не переживай.        — С отцом? — в смятении пробормотала Айрин. — А как же…        — Что?        — Ну, как же… мама?       Лут отвернулся. И не ответил.

***

      Над Ортханком кружили во́роны, время от времени оглашая окрестности резким скрипучим карканьем.       Их было много — с десяток, а то и больше. Бальдор знал, что это всего лишь сарумановы посланники и соглядатаи, но всё равно зрелище представлялось гнетущим, вызывающим уныние и дурные предчувствия и вообще наводящим на похоронные мысли. И что́ бы старику каких-нибудь синиц для этой цели не использовать, с раздражением спросил себя сотник, или там голубей… или бабочек, например… А то устроил тут погост, право слово.       В просторном холле было сумрачно и гулко, будто на дне огромной бочки. Ставни окон нижнего ряда, вопреки обыкновению, были закрыты, и свет сюда проникал лишь сквозь узкие окошки, тянущиеся над галереей, которая опоясывала помещение на высоте нескольких локтей над мраморным полом. Это были скорее не окошки, а бойницы… да и двери, ведущие в боковые коридоры башни, оказались неожиданно заперты. Там и сям свешивались тяжёлые бархатные занавеси, за которыми колыхалась полутьма, лишь в единственном скромном канделябре горели свечи, и свет их бледными лужицами отражался на блестящей поверхности мраморных плит. Ни единый звук не рассеивал тишину, и даже Теольд, мажордом, встретивший Бальдора в глубине зала, приветствовал визитера голосом мягким и приглушенным, точно опасался, что его могут подслушивать. Все выглядело так, словно обитатели Ортханка готовились отражать неведомое нападение; во всяком случае, Бальдору ничего не стоило представить, как, опрокинув заставу у ворот в лице бесстрашного Терри, вытоптав коваными сапогами парк и сметя стальным тараном тяжелые, окованные железом парадные двери, в башню врываются вражеские панцирники — и тут же из отдушин под потолком им на головы начинают хлестать потоки кипящей смолы, и распахиваются мрачные занавеси, открывая щетинящиеся пиками и копьями ниши в стенах, и разверзаются невидимые люки в полу, начиненные заостренными кольями, а с верхней галереи сыпятся на врагов островерхие канделябры, бьющие без промаха стрелы и арбалетные болты… Что за чушь лезет мне в голову, попенял он себе, поднимаясь по лестнице в сарумановы покои, я слишком много думаю в последнее время о врагах, боях и всяческом разоре, и слишком мало сплю… или это опять проделки проклятого колдуна, разрази его гром? Ясно же, что свечи днем берегут, двери и ставни закрыты лишь из-за докучливых августовских мух и августовской жары, последней судороги уходящего лета, а тишина необходима для полноценного отдыха, способствует полёту мысли, улучшает пищеварение, благотворно действует на состояние души и вообще…        — Заходи, Бальдор, — спокойно произнёс голос Сарумана из-за чуть приоткрытой двери. — Что скажешь?       Белый маг стоял возле распахнутого окна, глядя в простирающуюся над горами голубую утреннюю даль — то ли просто любуясь окрестностями, то ли высматривая своих шпионов, то ли пытаясь проникнуть взором в тайны окружающих Изенгард скалистых пиков… Бальдор, переступив порог, огляделся, покосился на Гарха, сидящего на книжной полке в глубине просторной комнаты. Деликатно кашлянул в кулак:        — Полагаю, тебе уже обо всем известно?        — В общих чертах. — Белый маг обернулся и приветствовал давнего друга размашистым (даже чересчур размашистым, показалось Бальдору) приглашающим жестом. Голубая даль за окном ожила — на подоконник опустился, шелестя крыльями, большой ворон, за ним ещё один — склонив головы к плечу, они беззастенчиво разглядывали визитера внимательными, не упускающими ни единой мелочи чёрными глазками. — Ну, рассказывай, с чем пришёл, старый вояка…       В лаборатории стоял густой сладковатый запах, который Бальдор, принюхавшись, тотчас же определил, как аромат крепкого красного вина. Саруман кивком указал гостю на деревянное креслице возле стола, отошёл от окна, выудил откуда-то, будто фокусник из рукава, «дракона» из тёмного стекла — пузатую бутыль с длинным горлышком, — плеснул её содержимое в два деревянных кубка, придвинул один из них Бальдору.        — Тяжёлая выдалась ночка, а?        — Ещё какая. Но, вижу, — проницательно заметил Бальдор, — доброе гондорское винцо весьма неплохо помогло тебе её скрасить.        — Я трезв, как стекло! — торжественно возразил Саруман. — Доброе гондорское винцо не расслабляет ум и не затуманивает память, напротив, проясняет внимание и увеличивает остроту мышления в разы. Разумеется, если не увлекаться…        — Но ты всегда был на редкость увлекающейся натурой, — неодобрительно прокаркал Гарх с книжной полки.       Саруман счёл нужным не услышать.        — Ну, рассказывай, старина, что да как… Оправдали себя твои планы? Орков было много?       Бальдор вздохнул, двумя долгими глотками опростал деревянный кубок, сосредоточенно посмотрел в него, точно там, на донышке, было написано что-то исключительно важное. Аккуратно поправил повязку на глазу.        — Чуть больше дюжины. Мы насчитали одиннадцать трупов. Одного раненого мы живьём взяли, а другой сумел удрать, гад… Но ничего, ребята Эодиля его найдут, рубанули его крепко, так что вряд ли он сумел далеко уйти.        — Найдут — это хорошо… Потери есть?        — Среди дружинников — трое легкораненных, все-таки в Изенгарде делают неплохой доспех. А вот одного мужичка деревенского убили… Говорил я им, недотепам деревенским — не лезьте в пекло, всё одно толку от вас чуть, — он сердито засопел, — но кое-кто не послушал.        — Пленного допросили? — поинтересовался Саруман.       Бальдор кивнул.        — Разумеется. Меня главным образом численность оставшихся в Пещерах орков интересовала, и все ходы-выходы в эти подземные норы.        — И он рассказал?        — Ну, не сразу. Пришлось малость жёстко с парнишкой обойтись.        — Это ты зря.        — Да не было у меня времени с ним миндальничать. Следовало кое-какие вопросы выяснить поживее… Если ему верить, в Пещерах в основном остались бабы, дети и старики, боеспособных орков немного. Но, по моим сведениям, дюжины две крепких воинов у них ещё наберется.        — И что ты намерен теперь делать?       Бальдор кашлянул; достал из-под нагрудного ремня перевязанный бечевой свиток, расстелил его на столе. Это оказалась карта Скалы Ветров и окрестностей, на которой кусочком угля были набросаны какие-то пометки.        — Для начала я намерен загнать орков в их подземелья — а там посмотрим… С юга и запада Скалу Ветров омывает река, — он показал пальцем на обозначенную синими чернилами линию — одну из тех безымянных и извилистых горных речек, которые питали водами текущий в долину Изен. — Основной выход из Пещеры — здесь, на юго-востоке. Восточнее есть ещё один выход, не считая двух-трех тайных дыр, сквозь которые орки тоже могут выбираться на поверхность.        — Пленный сможет их указать?        — Два тайных выхода он уже указал — мы не стали канителиться, сразу поволокли его на место, пока он не очухался и не дал заднюю. Оба этих лаза с восточной стороны.       Один из воронов, сидевший на подоконнике, что-то хрипло прокаркал, и по его блестящему оперению и нахальному виду Бальдор узнал (ему показалось, что узнал) Арра. Выглядел этот записной разбойник сейчас на редкость сытым, лоснящимся и довольным жизнью.        — Что такое?        — Он говорит, что с запада тоже есть потайной лаз — у затона возле реки, — пояснил Саруман. — Верно, Арр?        — Вер-рно, вер-рно! — прокаркал Арр, горделиво выпячивая грудь. — Я видел! Я смотр-рел за ор-рком! За р-раненым! Во все глаза смотр-рел… В тр-р-ри глаза смотр-рел, в тр-ри! — Он подпрыгнул от радости, что удалось вставить в разговор любимую цифру. — Он пр-р-ролез в дыр-ру над р-рекой!       Саруман улыбнулся.        — Отлично. Я разослал воронов по окрестностям Скалы Ветров, чтобы они наблюдали за обстановкой и смотрели за орками в оба, отслеживали их дозоры и перемещения, — пояснил он Бальдору. — Возможно, им удастся обнаружить ещё кое-какие входы-выходы из орочьего логова.        — Беда в том, что мы все равно не знаем точно, сколько их там, этих ходов и выходов, — со вздохом заметил Бальдор. — Как бы эти пещеры вообще не оказались насквозь дырявыми, точно сыр… Чтобы перекрыть все эти крысиные норы, придётся у каждой поставить по полдюжины дружинников, а то и больше — мы не можем знать наверняка, где именно орки попробуют прорваться.        — Для того, чтобы переловить крыс, вовсе не обязательно у каждой крысиной норы оставлять кота, — заметил Саруман, — можно просто хорошенько заткнуть все норы и щели, чтобы крысам негде было высовываться.        — Это, конечно, было бы неплохо… А чем заткнуть?        — Ты не думай, что я всю ночь только в стену смотрел и вино глушил, я кое о чём поразмыслил за пару последних дней. — Белый маг поднялся, откинул плотный кусок рогожи, которым был накрыт ящик, стоящий в глубине лаборатории. В ящике обнаружилось дюжины полторы глиняных цилиндрических болванок в полфута длиной, наполненных чем-то вроде мокрого песка и плотно заткнутых круглыми пробковыми крышками; из каждой пробки торчал хлопковый фитиль. — И вот результат.        — Гремучий порошок? — пробормотал Бальдор.        — Нет. Кое-что куда хуже… в смысле, мощнее. Несколько лет назад, во время, гм, моих странствий до Дол Гулдура мне как-то выпал случай проверить в деле одну занимательную смесь селитры с глицерином… Во всяком случае, каменную стену эта смесь обрушила на раз-два.       Бальдор присвистнул.        — Вон оно что… Хочешь заткнуть щели в орочьем логове этим морготовым зельем?        — Хороший взрыв вызовет обвал и засыпет все эти лазы и норы наглухо, особенно если, по твоим словам, они не особенно велики. Открытым можно оставить только один из выходов и держать его под наблюдением, чтобы не распылять силы.       Бальдор задумчиво поглаживал бороду.        — Что ж, это может и сработать… Но орки, конечно, будут огрызаться — а окружающие горы, как ни прискорбно сознавать, они все-таки знают куда лучше нас. Придётся изрядно постараться, чтобы окончательно сломить их сопротивление и загнать под землю.        — Сколько у тебя людей?        — Сотня. Но некоторым следует дать отдых, после сегодняшней ночной заварухи-то.        — К вечеру в Изенгарде соберётся ополчение. Вооружим их из старых крепостных арсеналов. Супротив опытных воинов их не поставишь, конечно, но на то, чтобы прикрывать тылы и подтаскивать лучникам стрелы, их вполне хватит. Я кинул клич в Дунланде и Рохане, посулил хорошую награду за участие в нашей авантюре, так что какой-то отчаянный люд, думаю, подтянется.       Бальдор вопросительно поднял брови.        — Награду за участие? А за голову каждого убитого орка?       Саруман помолчал. Отвернулся к столу, взял кончиками пальцев какой-то стеклянный, причудливой формы бутылёк, зачем-то просмотрел на свет его содержимое. Поставил пузырёк обратно на стол.        — Бальдор, друг мой… Мне бы хотелось избежать лишней крови. По возможности, конечно… Но я готов платить по пять золотых за каждого пленного орка, если таковые будут.        — Пленного? Ну-ну. Зачем они тебе? — проворчал Бальдор. — Надеюсь, не для того, чтобы вновь затевать с нуля какой-нибудь «любопытный опыт», а?       Белый маг бросил быстрый взгляд через плечо:        — Вижу, твоя чаша опустела, друг мой? Видимо, пришло время вновь её наполнить…       Бальдор, довольно покрутив ус, потянулся к стоявшей на столе бутыли с вином.        — Ну, не откажусь… Что-то ты сегодня удивительно щедр…        — Я просто полагаю, что тебе следует чем-то занять рот, чтобы язык твой не бежал впереди разума.       Бальдор досадливо крякнул.        — Для большинства людей хороший орк — мертвый орк, моим парням трудно об этом забыть, знаешь ли.        — И всё же я был бы весьма признателен, если бы твои парни не забывали ещё кое о чем: Гэдж — тоже орк.        — Ты всё ещё хочешь спасти своего орчоныша?        — Тебя это удивляет?        — Нет, не удивляет. — Бальдор запнулся. — Просто…        — Что?       Бальдор озадаченно почесал пятерней затылок, подбирая нужные слова — в этом, увы, он никогда не был особенно силен.        — Да как-то… честно сказать, хреново мне оттого, что ты всё ещё надеешься увидеть его живым.       Саруман, по-прежнему стоя к визитеру спиной, задумчиво перебирал какие-то склянки на столе.        — По-твоему, мои надежды беспочвенны? — спокойно спросил он. — Скажи — у того орка, которого вы взяли в плен… ты про Гэджа не интересовался?        — Интересовался, — после небольшой паузы сказал Бальдор. — Спросил у него, где чужак, который появился в племени пару дней назад. Он ответил, что чужак мёртв.        — Вот как? — Саруман по-прежнему не оборачивался.       Бальдор хмыкнул.        — Я спросил, понимает ли он, что убийством чужака они подписали всему племени смертный приговор? Он хрипел и стонал, вертелся, как уж на сковороде, наконец процедил, что на самом деле насчёт чужака почти ничего не знает, только то, что его держали в пещерах пленником, а жив он или мёртв — то ему неведомо. Вот так. Вопрос — чему из этого верить?        — Я бы хотел сам его допросить.        — Невозможно. Он был вполне жив, когда мы таскали его по горам, но до Изенгарда не дотянул — помер по дороге.        — Гм. Не слишком ли твои ребята переусердствовали с «жёсткими методами»?        — Не слишком, — буркнул Бальдор. — Когда он перестал упорствовать в молчании, мы обходились с ним нежнее, чем мать родная. Но он и без того был ранен и едва жив, так что я, собственно, вообще удивлён тому, что он протянул так долго.        — Ладно. Когда ты намерен приступать к делу?        — Как можно быстрее, пока орки не опомнились. Если у тебя все готово, и ополчение, как ты говоришь, соберётся… ну, значит, завтра поутру и начнём. Я ведь могу рассчитывать на твоё содействие, волшебник?        — Непременно, — сказал Саруман.       Бальдор со вздохом отставил опустевшую чашу и поднялся.        — Вот и отлично. Соберёмся вечером в штабе гарнизона и все обсудим. Покумекаем, как сподручнее этот крысятник в кольцо взять и крыс вытравить, чтобы это не слишком дорого нам обошлось… — Он скатал карту со стола в свиток, всунул его обратно за ремень, неловко поскрипел снаряжением, посмотрел на собеседника. — Ты что-то ещё имеешь мне сказать?        — Нет, друг мой. Больше ничего.        — Ну что ж, тогда до встречи, господин маг.       Он коротко поклонился, вышел, и дверь за ним, слегка помедлив, закрылась — с едва слышным, похожим на печальный вздох поскрипыванием. Хотя иногда дверь эта могла раздражённо скрежетать, как несмазанная калитка, иногда — захлопываться с таким презрительным грохотом, что содрогалась вся башня, а иногда, знал Гарх, и неожиданно прищемить кое-кому хвост — в зависимости от саруманового настроения.        — Ты правда ещё на… что-то надеешься? — негромко прокаркал ворон, по-прежнему прячась на книжной полке, где-то между «Атласом Южных земель», подсвечником в виде большого стеклянного шара и талмудом «О свойствах летучих веществ, получении их и применении в делах благоугодных и созидательных». — После вот этого всего?        — А ты можешь предложить вместо «этого всего» что-то другое? — бесцветным голосом отозвался Белый маг. Он все так же неподвижно стоял у окна, внимательно разглядывая что-то, происходящее на склонах Метхедраса — и не имел вид человека, желающего из вежливости поддерживать досужие разговоры.       Гарх втянул голову в плечи. Его отражение в выпуклом боку стеклянного подсвечника сделало то же самое — и призрачный ворон там, внутри, разом стал похож на неряшливый траурный шар.        — Я виноват. Я сглупил. Я должен был сразу тебе обо всем рассказать, а не ждать, пока этот дурашка соберётся с духом и созреет до объяснений. Но я и представить не мог, во что всё это безумие в конце концов выльется…        — Да, — сухо признал Белый маг. — Виноват. Должен был. Сразу. Обо всем. Хотя, — добавил он, помолчав, — думается мне, поздно теперь искать виноватых, сделанного — вернее, несделанного — уже не исправить… По совести говоря, я тоже допустил большую ошибку, Гарх. Я позволил себе утратить его доверие — и в итоге получил… это всё.        — Доверие? По-твоему, дело в этом? — Гарх издал резкий хриплый смешок. — Да ещё двадцать лет назад было понятно, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет!       За окном случилась короткая заваруха: двое воронов, опустившись на карниз, делили какую-то дохлую мышь — с взаимной руганью, воплями, угрожающими наскоками друг на друга и хлопаньем крыльев. Гарх покосился на них безо всякого одобрения. Он не слишком жаловал всю явившуюся из дикоземья невоспитанную братию, считал этих проныр бездельниками и горлопанами (в чем, надо признать, не особенно ошибался) и вообще старался без нужды их не замечать (а ещё опасался, что они каким-то неведомым образом доберутся до его тайной сокровищницы и умыкнут оттуда все его, гарховы, честным грабежом накопленные богатства, включая разноцветные стеклышки и серебряные ложки). Впрочем, во́роны с холмов платили Гарху той же монетой, почитая его старым скрипуном и напыщенным снобом, и тоже не очень-то стремились лишний раз обращать внимание как на него самого, так и на излучаемое им в их сторону неудовольствие и холодное осуждение.        — Разумеется, — задумчиво сказал Саруман, — двадцать лет назад я, конечно, должен был предвидеть, что когда-нибудь этот глупый орчоныш вырастет, и все сложности и заморочки вырастут вместе с ним. Но ты кое о чем забываешь, дружище.        — О чем?        — Хотя бы о том, что тогда у меня не было особенного выбора — ввязываться в эту затею, или нет.        — Выбор был, — буркнул ворон. — Это ты решил, что его не было — просто потому, что тебе захотелось поставить очередной «любопытный опыт». О том, что станется с подопытным кроликом через двадцать лет, ты не думал… да тебя это и не больно-то интересовало. А теперь вы оба в этом «опыте» завязли — и ты, и твой… кролик.        — По-твоему, надо было сразу швырнуть этого «кролика» в Изен и больше ни о чем не заботиться?       — Ну, зачем же сразу «швырнуть»? Можно было, в конце концов, подсуетиться, отправить его в Рохан или в Дунланд, найти подходящую приёмную семью… И забыть о нем наконец. Уж вырастили бы его там как-нибудь за приличное-то содержание. Ну, не получилось бы из него лекаря — вышел бы неплохой батрак или свинопас. Просто незачем было оставлять его в Ортханке, и… — он запнулся.        — И что?        — И… и то!        — А если просто словами — без этой таинственной многозначительности и красноречивых взглядов?       Гарх насупился. Стараясь при этом не особенно разглядывать, что́ там сделало его отражение в стеклянном шаре.        — Незачем было привязываться к нему, как… Настолько привязываться, я хотел сказать! И тогда всё сейчас было бы намного проще. И для тебя, и для него.       Саруман, взяв почти опустошенного «дракона» за горлышко, опрокинул остатки вина в деревянный кубок.        — Проще? Что ж, возможно, ты и прав. Стоило бы сразу отправить орчоныша с глаз долой и из сердца вон, навсегда о нем забыть и не мучить ни себя, ни его нелепыми попытками достичь недостижимого… наверняка пастух или конюх из него и впрямь получились бы не хуже, чем лекарь. Но, боюсь, я слишком бессердечная сволочь, чтобы сейчас сокрушаться об упущенных возможностях, друг мой. Впрочем, если Гэдж ещё жив, возможно, нам удастся его спасти… И сделать из него наконец отличного свинопаса.        — Не ёрничай. Ты прекрасно знаешь, что от излишней зауми одни неприятности… тем более для орка, я тебе об этом давно говорил, — уязвленно прокаркал Гарх. — И потом, ты уверен, что он вообще захочет… спасаться?        — По-твоему, он предпочтет остаться среди сородичей? Пленником?        — Всяко может статься… Мы не знаем наверняка, пленник он там или нет. Жив он или мёртв. Мы вообще ничего о нём не знаем.        — В том-то и беда. — Белый маг ленивым движением взболтал вино в кубке — и смотрел, как медленно оседает на дно густой темный осадок. — Но, если он жив, и если он не пленник… и если у него действительно есть возможность выбирать, вернуться ли ему в Изенгард или лучше остаться в племени… Что ж, если он в итоге предпочтет жить среди «своих», мне, наверно, останется за него только порадоваться.        — За него? А за себя? — очень тихо спросил ворон.       Саруман не ответил.       Молча поднял кубок и выпил вино. Залпом — как воду.