Крепость в Лихолесье. Скала Ветров

       — Значит, Ангмарец развоплощен…        — «Якорек» в Змеиной лощине «сорвался»… Завеса разорвана…        — Вот почему назгул оказался именно там…        — Митрандир, как быстро можно восстановить Сеть?        — Радагаст, кипяченую воду, корпию, повязки, снадобья, инструмент, все, что найдёшь — живо! Келеборн, лекари в твоем стане имеются?       Владыка, в волнении меривший шагами росгобельский двор, сердито хмурил брови. Вести в целом были не слишком радостны — но, с другой стороны, все могло обернуться и намного хуже.        — Один лекарь и помощник, и оба сейчас заняты.        — Много раненых? — спросил Гэндальф.        — Около полудюжины.        — Убитые есть?        — У орков по меньшей мере два трупа. С нашей стороны, слава Эру, обошлось без жертв. Орки отступили на северо-восток, к своему лагерю, у них хорошо укрепленная берлога в лесу, штурмовать которую малыми силами опасно, да и бессмысленно. Первым делом следует направить усилия на восстановление Завесы, тут вы правы… Курунир!        — Без меня, — кратко отозвался Белый маг. — Пусть Гэндальф этим займётся, с меня было достаточно Ангмарца. И будь добр, пришли мне все-таки своего врачевателя на пару минут, мне нужно с ним посоветоваться…

***

      Эймендил, эльфийский лекарь, небрежно отбросил уголок покрывала, окинул беглым взглядом бесчувственного, неподвижно лежавшего на лавке орка. Осторожно отогнул пальцем край полотняной повязки, осмотрел рану у мальчишки на груди.        — Чего ты от меня хочешь, Курунир?        — Металлическую трубку.       Гэдж, обнажённый по пояс, по-прежнему был в беспамятстве — осунувшийся, серовато-бледный, зависший в безвременье между жизнью и смертью. Саруман мрачно пояснил:        — У него легкое пробито, в оболочке скопился воздух. Поэтому необходимо сделать прокол, вот здесь, чуть ниже подмышки, и удалить лишний воздух через трубку. Тогда легкое расправится.       Эймендил задумчиво кивнул.        — Смело. Но вряд ли обречено на успех. — «Хотя, если уж тебе так хочется кромсать ланцетом своего орка, я, конечно, возражать не возьмусь», — выразительно говорил его взгляд. — Подобное рукодействие, даже в случае удачного завершения, может вызвать воспаление и в дальнейшем — гниение лёгкого.        — Винный спирт или настой морских водорослей, применяемый для обработки ран, способны в какой-то мере этому воспрепятствовать, — возразил Саруман. — Но я был бы рад, если бы такой опытный лекарь, как ты, оказал мне содействие в этом нелёгком деле.       Эймендил поджал губы.        — Прошу извинить, у меня сейчас нет времени. Мой помощник не справляется.        — Много «тяжелых»?        — Сколько бы ни было, их не стоит оставлять без внимания.        — Конечно, они же не орки.       Эймендил был бесстрастен, как камень:        — Они не безнадежны, по крайней мере. Впрочем, трубку и все необходимое, что найду, я, так и быть, пришлю. Но не будем лукавить, — он вновь бросил на Гэджа оценивающий взгляд, — говоря откровенно, не думаю, что во всем этом есть хоть какой-то смысл.        — Сколько времени, — спокойно спросил Саруман, — ты ему ещё отведешь?        — Пару часов, в лучшем случае. Дело даже не в ране… Он потерял много крови и, подозреваю, до сих пор продолжает терять.        — Кровотечение есть… небольшое. Когда легкое расправится, оно остановится.        — Вряд ли это поможет. Ты знаешь об этом не хуже меня.       Белый маг отвёл взгляд.        — Будь добр, поторопись с инструментом.       Отодвинув занавесь, которой этот уголок горницы был отгорожен от остального помещения, вошёл Радагаст, поставил на стол небольшой резной сундучок, откинул крышку.        — Вот, здесь корпия, повязки, немейник, порошок коры осины… это от хвори желудка… пятилистник — от бессонницы… волчий след…       Саруман разглядывал принесенные Радагастом вещицы отсутствующим взором. Мысли его, судя по всему, были далеки от содержимого сундучка.        — Мне понадобится много кипяченой воды, бычий пузырь и пара ощипанных птичьих перьев… лучше гусиных, но и любые другие подойдут. Сможешь обеспечить?       Радагаст рассеянно подергал бороду.        — У меня, кажется, был припасен пучок перьев на чердаке, в шкафчике, где я храню бутыль с чернилами. Возможно, там удастся найти пару подходящих.        — Неси. Посмотрим, что тут можно сделать.       Эймендил, уже собиравшийся выйти и задернуть за собой занавес (но почему-то с этим не спешивший), на секунду обернулся:        — Позволь спросить, что именно ты намерен предпринять, Курунир?        — Не думаю, — мягко отозвался Белый маг, — что тебе стоит этим интересоваться.       Но Эймендил не отступал:        — Один из твоих… «любопытных опытов», полагаю?        — Тебя, кажется, ждут раненые, — бесцветным голосом напомнил Саруман. — Или ты, гм… всё же, несмотря ни на что, хочешь поучаствовать?       Лекарь покачал головой — скорее осуждающе, чем сочувственно.        — Творец упаси, нет! Напротив — я бы хотел тебя предостеречь от… необдуманных поступков. Владыка, боюсь, подобное деяние не одобрит.        — Владыка вправе одобрять или не одобрять что угодно, — в голосе Сарумана скользнуло плохо скрытое раздражение: докучливость собеседника, по его мнению, явно начала переходить допустимые границы. — Но вряд ли это заставит меня изменить принятое решение.        — Не сомневаюсь. — Эймендил внимательно посмотрел на мага. Потом вновь качнул головой, что-то едва слышно бормотнул под нос и вышел — не прощаясь.

***

       — Если это то, о чем я подумал, то… ты и впрямь полагаешь, что это хорошая мысль? — хрипло прокаркал Гарх.        — А ты можешь предложить что-то иное? — эхом отозвался Саруман.       На столе горели свечи, бросая сполохи света на лежавший рядом кинжал Гэджа — по-прежнему тёмный, потухший, бурый, точно покрытый слоем ржавчины. В плошке, стоявшей на решётке жаровни, кипела вода — и ворон, склонив голову к плечу, задумчиво следил за беспрерывным круговращением в ней беспокойных пузырьков воздуха.        — Я только хотел сказать, что тот парень, Бран… там, в Изенгарде… от этого умер, ты помнишь?       Выбрав одно из принесенных Радагастом перьев, Саруман крепкой нитью прилаживал к нему вываренный в кипятке бычий пузырь.        — Я знаю, в чем причина. Кровь Эстора не подошла Брану по каким-то своим свойствам… оказалась несовместимой, если можно так выразиться, и попросту свернулась в его жилах. — Он секунду помолчал. — С Гэджем этого не случится.        — Ты уверен?        — Да. Мне как-то выпал подходящий случай проверить… Впрочем, искать других желающих поделиться кровушкой с орком у меня все равно нет сейчас ни времени, ни охоты. К тому же — Эймендил прав! — вряд ли кто-то из местной публики согласится добровольно в этом участвовать… А если я́ этого не сделаю, Гэдж умрет.       Гарх нахохлился, точно его знобило.        — Кровь волшебника, влитая в жилы орка… невиданное дело. Келеборну это и впрямь вряд ли понравится.        — Надеюсь, он даже сочтёт это оскорблением. Но довольно болтовни, время не терпит. — Белый маг закатал рукав, решительно резанул ланцетом жилу на левой руке, ввёл в вену острый кончик пера. Осторожно разжал стиснутые пальцы: алая струйка побежала по прозрачному стержню в бычий пузырь, скользнула на дно, закрутилась змейкой, будто устраиваясь поудобнее…       Бесшумно откинулась занавесь, вошёл эльф с белой повязкой на рукаве — помощник лекаря — и небольшим ларцом, в котором что-то металлически позвякивало. Поклонился Белому магу.        — Здесь ткани, корпия и инструмент. Эймендил прислал меня передать.        — Хорошо, — бросил Саруман через плечо. — Поставь на стол. А ещё лучше — не сочти за труд, достань ланцет и трубки и положи в плошку с кипятком.        — Как скажешь, Курунир. — Эльф щёлкнул замочком ларца, ловко опустил в кипящую воду ланцет, тонкие серебряные трубки и длинные металлические щипцы. На секунду остановился, подозрительно косясь на мага и странное приспособление в его руках. Саруман перехватил его взгляд.        — Что-то ещё? — спросил он резко. Он старался держаться к посланнику спиной, но, видимо, скрыть от острого эльфийского взора закатанный рукав, струйку крови на коже и сомнительного предназначения пузырь с алой жидкостью ему все-таки не особенно удалось.        — Нет, Курунир, — эльф, стушевавшись, отвёл глаза. Вновь коротко поклонился, бесшумно повернулся на пятках и вышел — так поспешно и без оглядки, точно опасался стать соучастником гнусного преступления.

***

      Рассвет близился. Небо на востоке посветлело, но лес за изгородью шумел недобро, зловеще; суровые молчаливые сосны стояли, точно стражи в одинаковом зелёном облачении, и под пологом их высоких крон клубилась серая предрассветная мгла.        — Лес сегодня неспокоен, — вполголоса заметил Келеборн. — Слышишь?        — Но Завеса, по крайней мере, восстановлена. В том числе и моими стараниями — не в последнюю очередь, — скромно отозвался Гэндальф. Он только что вернулся из Змеиной лощины, где напару с Радагастом воссоздавал сеть защитных заклятий, и, сидя на колоде для колки дров, теперь внимательно разглядывал ладони: кончики его пальцев ещё слегка пощипывало от «остаточных чар», словно их кололи невидимые иголки. — Так что, полагаю, нападения в ближайшее время ожидать не придётся.        — Это радует, — со вздохом заметил Келеборн. — Мне хотелось бы быть спокойным за Росгобел — по крайней мере, сейчас… На рассвете я с дружиной возвращаюсь в Лориэн.        — Вот как?        — Да. Галадриэль прислала сообщение с голубем: Элронд со свитой сегодня прибывает в Карас-Галадхэн, и его визит требует моего непосредственного присутствия. А на этом берегу, полагаю, ситуация вряд ли изменится в ближайшие дни. В Росгобеле во всяком случае останется десятка Линдола. — Келеборн по-прежнему смотрел в лес. Рассеянно поглаживал медальон, висевший на груди и хранивший в себе воссоединенный «сит-эстель». — Хеледир погиб, тебе об этом известно? — спросил он отрывисто. — Его замучили в плену.       Где-то в лесу за забором протяжно скрипнула старая сосна — точно издала долгий скорбный стон.        — Я сожалею, Келеборн. — Гэндальф сочувственно склонил голову. — Хеледир был отважным воином.        — Да. Проклятая Крепость забирает лучших! Но он будет отомщен, его мученическая смерть не сойдёт оркам с рук. Эти твари получат по заслугам, как получали во все времена и во все Эпохи от сотворения Арды. — Владыка чеканил слова холодно и размеренно, как чеканят по плацу тяжёлую поступь. Секунду помолчал, справляясь с чувствами, провел рукой по лицу. Добавил глухо, словно бы с неохотой: — Кстати, об орках. Этот подранок-мальчишка, которого Саруман притащил в Росгобел… Что ты вообще о нем думаешь?       Волшебник как будто слегка удивился.        — С каких пор тебя это интересует?        — С тех самых, как мне о нем поведал Эймендил.        — Эм?       Лицо Келеборна, настолько бледное и усталое, насколько вообще может быть бледным и усталым лицо эльфа, не на шутку обеспокоенного происходящим, стало ещё сумрачнее.        — У мальчишки пробито легкое, и он потерял много крови. Эймендил уверен, что он долго не протянет.        — И что тебя тогда так тревожит?        — Если верить Эймендилу и его помощнику — а у меня нет причин им не верить, Гэндальф — Саруман исполнился решимости во что бы то ни стало эту критическую потерю крови восполнить. Грубо говоря, влить в жилы орчоныша недостающую кровь… извне.       Гэндальф с преувеличенным интересом разглядывал зудящие и — временами — неприятно немеющие кончики пальцев. Волшебник был по-настоящему измотан волнениями и событиями прошедшей ночи, и ввязываться в очередные споры или, тем паче, пререкания с Владыкой ему сейчас не слишком-то и хотелось.        — И… что? По-твоему, Саруман окончательно сошёл с ума? И ты непременно желаешь это обсудить?        — А по-твоему, это… деяние… не достойно обсуждения?        — Сдаётся мне, ты хочешь от меня не столько обсуждения, сколько осуждения, Келеборн.       Эльф сурово сжал губы.        — Саруман не только задался подобными сомнительными намерениями, но и, насколько мне известно, их осуществил. Восполнил эту потерю собственной кровью. И что ты на это скажешь, Гэндальф?       Гэндальф по-прежнему внимательно рассматривал пятнышки грязи на ладонях. Встряхнул кистями рук, пошевелил пальцами в воздухе. Рассеянно потёр между ладонями кончик бороды, и без того растрепанной, как старое мочало.        — А что я должен говорить, Келеборн? Вернее, что ты хочешь от меня услышать?        — Тебя это совсем не, гм… не удивляет? Подобная выходка и впрямь похожа на безумство, ты не находишь?        — Подобная выходка похожа на безумство человека, цепляющегося за соломинку в попытке спасти умирающего.       Эльф хмыкнул.        — Правда? Я так не думаю. Сам факт подобного вмешательства в естество, созданное Творцом, представляется, мягко говоря… нездоровым. Даже непозволительным. И, возможно, ты будешь удивлён, но меня это по-настоящему возмущает, Митрандир. И даже, в некоторой степени, ужасает.        — Ну, — пробормотал Гэндальф, — я не сомневаюсь, что ты бы не стал столь неосмотрительно разбрасываться собственной кровью… или, по крайней мере, нашел бы ей куда лучшее применение.        — Разумеется. Что же это, по-твоему, начнется в мире, Серый, если каждый начнет с этакой щедростью разбрасываться собственной кровью, этим бесценным даром Творца… смешивать орочью кровь с гномьей, гномью с человеческой, человеческую… может быть, с кровью высокородных эльфов? Это… неслыханно, невообразимо. Даже хуже — вопиюще! — Келеборн на секунду умолк — не то в самом деле потеряв дар речи от благородного негодования, не то подыскивая достаточно хлесткие и разящие наповал слова. — Ответь: не чем-либо подобным занимается в своем гнусном логове и Саурон, создавая этих мерзких, порченых магией «шаваргов», а? Страшно представить, до какой степени бесстыдства и вседозволенности нужно дойти, чтобы решиться на подобное «смешивание»… на подобное, не побоюсь этого слова, искажение… на поистине безнравственный опыт, попирающий не только все устои человеческого — или пусть даже орочьего! — естества, но и саму его сущность!       Голос Гэндальфа звучал хрипло и надтреснуто:        — То есть ты действительно полагаешь, что речь идет о всего-навсего очередном «опыте», Келеборн?       Владыка смотрел на собеседника с привычным уже снисходительным сожалением.        — Зная Сарумана, трудно предполагать что-либо другое. Неужели ты в самом деле веришь в то, что мальчишка может выжить? Вернее, так: неужели ты в самом деле веришь в то, что Саруману это надо?        — То есть, по-твоему, он всего-навсего воспользовался удобным случаем, чтобы на практике проверить одну из своих бредовых идей?       Келеборн печально улыбался уголком губ.        — А по-твоему — нет? О, Митрандир, насколько все же трогательна и наивна (чуть было не сказал — неуместна) твоя вера в людей… Не знаю уж, что это за очередной нелепый кунштюк с переливанием крови, и чем он грозит обернуться для нас в будущем, ясно одно: орчоныш подвернулся очень удачно, чтобы вновь стать жертвой очередного бесчеловечного опыта и позволить своему наставнику над собой надругаться, прежде чем окончательно этот мир покинуть…       Гэндальф по-прежнему не поднимал глаз. Слушал, как поскрипывает за забором сосна — негромко и сонно, точно в легкой полудреме.        — А если бы на месте Гэджа оказался… ну, допустим, Эллоир? Или Линдол? И подобное, гм… сомнительное деяние представлялось бы единственным способом его спасти и сохранить ему жизнь? Или в таком случае подобный «вопиющий опыт» уже не показался бы тебе столь бесчеловечным и «вопиющим»?       Келеборн поморщился.        — Не передергивай, Митрандир. Ты пытаешься перейти от общего к частному. Но вряд ли стоит ставить на одну чашу весов жизнь бессмертного эльфа и… — Он запнулся.        — И жизнь какого-то паршивого орка?        — Я этого не говорил.        — Но хотел сказать, уж не отпирайся.       Келеборн вздернул подбородок.        — Гэндальф! Ты хочешь меня оскорбить? Ничего подобного я не имел в виду. Просто, видишь ли, с точки зрения эльфа…        — Ты когда-нибудь пробовал судить не с точки зрения эльфа, Келеборн? — перебил волшебник.        — Вижу, — с прохладцей заметил эльф, — ты начинаешь считать мою точку зрения недостаточно беспристрастной и здравомыслящей?       Гэндальф наконец-то отлип взглядом от линий на ладонях. Поднял голову и в упор посмотрел на Владыку.        — Я начинаю считать — уж извини — что другие точки зрения, отличные от твоей, для тебя не только несущественны, но зачастую и вовсе не существуют.       Бледный лик Келеборна одеревенел, и покровительственно-понимающая усмешка медленно сползла с него, будто старое пробитое забрало. Эльф стоял, остолбенев, вскинув руку к щеке, точно получив внезапную пощёчину — или с трудом заставляя себя верить в услышанное.        — Ты, кажется, не в себе, Митрандир. Я не хочу с тобой спорить.        — Почему же? В спорах рождается истина, — с горечью напомнил маг. — Будь она неладна…        — Я не хочу с тобой спорить, — сухо пояснил эльф, — лишь потому, что, не в пример тебе, все-таки склонен ценить нашу давнюю дружбу, в последнее время с каждым днем подвергающуюся все более серьезным испытаниям. Хотя, конечно, никто не запрещает тебе иметь и собственное мнение на этот счёт, отличное от моих скудных, узких и старомодных воззрений.       Гэндальф первым опустил взгляд.        — Хорошо. Давай забудем этот разговор. Я, знаешь ли, не хочу Сарумана оправдывать, но и осуждать тоже, прости, не стану. Гэдж для него — больше, чем просто ученик и объект странного «изыскания», я, увы, все-таки верю в это, как ни трудно тебе такое принять. И… ещё одно.        — Что?        — Не нужно заставлять меня делать выбор между дружбой и убеждениями, Келеборн. А то ведь я, чего доброго, могу выбрать и убеждения.        — Иного от тебя всегда было трудно ожидать, Серый. — Келеборн помолчал, точно пытаясь решить для себя, стоит ли продолжать неприятные, да и бессмысленные, по сути, препирательства. Сдержанно вздохнул, видимо, все же полагая разумным на этот раз уступить. — Ну ладно, забудем… и пусть это останется между нами. Все мы сегодня устали и взвинчены, и не всегда можем отдавать себе отчет в собственных словах, мыслях и чувствах. Обещаю не держать на тебя обиды… Хотя, — добавил он с примирительным полушутливо-полусерьезным негодованием, — иногда твоё необъяснимое упрямство способно вывести из себя даже замшелый пень. Впрочем, не сомневаюсь, что рано или поздно твой здравый смысл все-таки возобладает над безрассудством, и все наши досадные разногласия останутся в прошлом.        — Что ж, добре. Я тоже не хочу в этом сомневаться, — чуть помедлив, произнес Гэндальф. Сосна за забором вновь проснулась и отрывисто, громко скрипнула, точно пытаясь поставить последнюю точку в разговоре…       Из темноты бесшумно выступил эльф в сером одеянии — Эллоир, — что-то негромко произнес, обращаясь к Владыке. Келеборн коротко кивнул.        — Уже? Ну, хорошо. Найди Гвиниона. Через час дружина должна быть готова к переправе. Из Лориэна вышли несколько «лебедей», — пояснил он Гэндальфу, — и нам лучше не медлить. Постараемся переправиться через Андуин на рассвете, пока над рекой стоит туман. Можешь спуститься на берег, к Ивовой заводи, если хочешь проститься.        — Хорошо. Я непременно приду, — сказал волшебник. И надолго умолк — слов у него больше не имелось, да ему и не хотелось сейчас ни о чем говорить. Ни с кем бы то ни было: ни с эльфами, ни с Келеборном, ни даже с самим собой.

***

      Рассвет — там, за лесом — медленно разгорался. Саруман стоял возле окна, наблюдая за тем, как проступает из предутренних сумерек, точно нежный акварельный рисунок, новый день, как светлеет на востоке небо, как за изгородью медленно, точно появляясь из мутной воды, обозначаются верхушки окружающих Росгобел сосен…       По-прежнему горели свечи — вернее, огрызки свечей, пятная кляксами света побуревший кинжал. Гарх дремал на печной полке, иногда вздрагивая во сне. Белый маг откинул край занавески, чтобы взглянуть на мальчишку: Гэдж лежал на спине, из подмышки его торчала дренажная трубка, рука у локтя была перебинтована чистой тряпицей. Все «рукодействия» были закончены меньше получаса назад — и порой магу начинало казаться, что дыхание орка выровнялось, и из него исчезла тревожная клокочущая нотка, что кожа мальчишки уже не такая прозрачно-серая, как раньше, что он не в глубоком беспамятстве — просто спит…       «Кровь Эстора по каким-то причинам не подошла Брану, оказалась несовместимой… И поэтому он умер».       Что, если Саруман ошибся в предположениях? Что, если «проверка», проведённая там, в Крепости, была основана на ложных предпосылках и оказалась в корне неверной? Что, если соваться в тайны крови и человеческого естества изначально было слишком глупой и самонадеянной затеей, и постичь их не дано ни ограниченному человеческому уму, ни дерзкому и пытливому — порой даже чересчур пытливому! — разумению волшебника?       Белый маг держал в руках тонкий кожаный шнурок. Пальцы его ни на секунду не оставляли полоску кожи в покое: перебирали, крутили, завязывали на шнурке узелки; один узелок — миновала особенно тягостная минута, второй — другая…       Ещё ничего не известно, слишком мало времени прошло, говорил он себе. Слишком мало, чтобы ждать каких-то изменений и делать какие-то выводы. Надежда ещё есть… по крайней мере — до рассвета. Ещё полчаса, час… Надо подождать… Надежда есть — не может не быть…       Чуть скрипнув, приоткрылась дверь, вошёл Радагаст — тихо, почти неслышно. Сообщил вполголоса:        — Дружина Келеборна покидает Росгобел. Эльфы ждут переправы в Ивовой заводи на берегу Андуина.       Саруман медленно обернулся. Сжал в руке злосчастный шнурок — и с некоторым удивлением обнаружил, что узелков на нем откуда-то взялось не меньше полудюжины.        — Ну что ж, я выйду проститься… Я все равно больше не в силах ничего здесь сделать.       Радагаст моргнул:        — Не тревожься, я побуду с мальчишкой, если для тебя это важно.        — Хорошо.       За окном стало ещё светлей, и огоньки свечей совсем приуныли, поблекли в сероватом предутреннем свете, точно чувствуя свою приближающуюся ненужность. Саруман задул те, что лепились к печной полке, и в воздухе остро запахло расплавленным воском, но даже этот едкий всепроникающий аромат не мог рассеять наглухо стоявший в горнице спертый дух — дух тревоги, уныния, растерянности, томительного ожидания чего-то непоправимого…       Рассвет неумолимо приближался.       Но кинжал на столе по-прежнему оставался бурым, угасшим, точно подернутым ржавой патиной, — и Белый маг, чуть помедлив, накрыл его тряпицей.       Молча, как накрывают мёртвое тело.

***

      Над рекой, свиваясь и распадаясь, висели белесые ленты тумана, расслаивались и вновь слипались мутными комьями, медленно плыли вниз по течению — словно где-то там, в верховьях Андуина, некий великан со смаком и знанием дела попыхивал своей великанской трубочкой. Гэндальфу оставалось только ему позавидовать... Увы, заменить успокаивающее, проясняющее мысли и придающее жизни смысла трубочное зелье волшебнику по-прежнему было совершенно нечем, кроме разве что высушенного мха.       Над западным берегом ещё копились, редея с каждой минутой, предрассветные сумерки, над водой нависали тени — но на востоке, над краем леса небо, подернутое легкими перышками облаков, нежно порозовело. Несколько изящных эльфийских ладей бесшумно скользили по реке от противоположного берега; они то скрывались в пелене тумана, то вновь появлялись из неё неясными сероватыми силуэтами, и на носу каждой из них был вырезан белоснежный, грациозно изогнувший шею лебедь, широкой грудью рассекающий темную андуинскую волну.       Келеборн, склонив голову, задумчиво наблюдал за приближением «лебедей», прохаживаясь по узкой полосе мелкого песка вдоль кромки воды. Под жидковатой сенью ивняка собрались воины королевской дружины; верный Эллоир неприметно таился где-то неподалеку, готовый в первый же момент по мановению руки Владыки соткаться из рассветной тени. Гэндальф нашёл местечко на большом камне возле воды — и сидел, глядя, как мягко набегает на песок шепчущая волна, как колышутся в прозрачной воде водоросли, похожие на зеленые щупальца, и ползет по шероховатой поверхности валуна ранняя улитка, одетая в хрупкую полосатую раковинку.        — Значит, Элронд сегодня будет в Лориэне… И когда ты намерен собирать Совет, Келеборн?       Владыка пожал плечами:        — Думаю, на будущей неделе. Голубь принесёт сообщение в Росгобел. Или, быть может, — добавил он, помолчав, — ты предпочтешь отправиться в Лориэн сейчас, вместе с нами? Для тебя во всяком случае найдётся местечко в одной из ладей.       Гэндальф вяло улыбнулся. Всё его тело вконец одеревенело от не слишком удобной позы и пронизывающей речной прохлады, и ему хотелось устало скрипнуть всеми суставами, как той неведомой сосне у опушки леса.        — Нет, друг мой. Я, пожалуй, останусь… хочу убедиться, что с Завесой и вообще с Росгобелом в ближайшие дни все будет в порядке.       Послышались тихие шаги: по земляной лесенке, взбирающейся по крутому откосу холма наверх, к Росгобелу, спустился Белый маг. Остановился чуть поодаль, кутаясь в бурый радагастов плащ. Когда-то он стоял точно так же, заворачиваясь в бирюзовую накидку, вдруг вспомнилось Гэндальфу — стоял там, на ступенях Ортханка, и лицо его было серым и безжизненным, как старый каменный барельеф. «Бран умер два часа назад…»        — Что… такое? Есть новости? — быстро спросил Гэндальф.       Келеборн как будто удивился:        — Курунир! Признаться, не ожидал тебя здесь увидеть… Пришёл сказать мне пару напутственных слов?       Саруман не удостоил его взглядом — задумчиво смотрел куда-то вдаль, на противоположный берег реки, на край земли, ограниченный далекой полоской Туманных гор. Глаза мага были непроницаемы и темны, как ночь — мрачная ноябрьская ночь, лишенная звёзд.        — А они тебе нужны, Келеборн? Мои напутственные слова?       Келеборн поднял брови.        — Ну, следовало хотя бы соблюсти приличия… раз уж нам с тобой предстоит расстаться, пусть и ненадолго. Должен тебе напомнить, что Совет состоится через несколько дней, и мы все непременно хотим тебя там увидеть.        — Право, я порадовался бы куда больше, если бы вы все непременно хотели меня не только увидеть, но и услышать. Ты, насколько я понимаю, по-прежнему намерен настаивать на немедленной войне с Сауроном?       Келеборна внезапный вопрос врасплох не застал:        — А ты по-прежнему полагаешь, что этой войны можно избежать?        — Избежать? Нет… Но сейчас — не самое подходящее для неё время. Запад слаб и разобщен. Кроме того, не будем забывать о находящихся в Крепости пленниках и их проклятых ошейниках... отсрочка, вероятно, позволила бы нам создать заклятие, способное разомкнуть эти мерзкие сауроновы орудия без помощи назгульских колец.       — А ты действительно уверен, что такое заклятие возможно создать? — помолчав, спросил эльф. — Без применения тёмных сил?       — Честно — не уверен, — после небольшой паузы откликнулся Саруман. — Но попытаться, во всяком случае, стоило бы, разве нет?       Келеборн вздохнул. Прошёл несколько шагов по берегу туда и сюда.        — Да, но... Если мы будем медлить, Саурон соберется с куда большей мощью. Об этом уже было сказано не раз.        — Значит, надо не позволить ему этого сделать.        — Каким образом?        — Об этом я и предлагаю подумать на Совете. Посмотрим правде в глаза: на открытый штурм нам сейчас просто не хватит сил.       «Лебеди» были уже недалеко. Легкий, неприметный для глаза бег ладей был бесшумен и плавен, ни единым звуком — ни всплескиванием весел, ни скрипом уключин, ни голосом кормчего — не тревожа чуткую речную тишину, так что невозможно было в очередной раз не восхититься искусством эльфийских гребцов, опускающих весла в воду так умело и неслышно, что, казалось, белогрудые «лебеди» не плывут — парят над водой, легко и бесшумно, подобно чудесным видениям из прекрасного далёка.        — Увы, Курунир прав. Даже взять Дол Гулдур измором нам сейчас будет непросто, — со вздохом заметил Гэндальф. Он посадил полосатую улитку на палец и смотрел, как она, явно не ожидавшая увидеть мир под таким углом, с осторожным изумлением вытягивает шею и шевелит рожками.       Келеборн задумчиво попинывал мыском сапога белый камешек речной гальки.        — Это стоит обдумать. К примеру, насчёт осады… На западе Дол-Гулдур ограничен Андуином, на севере — болотами…        — Но на юге почти до самых границ Мордора простираются безлюдные пустоши, вряд ли мы соберём достаточно сил, чтобы держать все эти обширные земли под пристальным надзором. А вастаки, живущие на востоке и северо-востоке от Дол Гулдура, ведут с Крепостью торговые дела и являются практически союзниками Саурона.        — Да, это явное затруднение, — с неохотой признал Келеборн. — Но вастаки — дикари по своей сути, вряд ли они могут представлять собой какую-то достаточно опасную и внушительную силу.       Гэндальф покачал головой.        — Зря ты так думаешь. Вастаки — храбрый и воинственный народ, они не испугаются наших мечей и стрел и даже, боюсь, могут найти, чем ответить.        — Мечей они не испугаются, это верно, — негромко заметил Саруман, по-прежнему разглядывающий что-то на противоположном берегу реки, — но зато могут испугаться того, чего боятся все — и люди, и орки, и стар, и млад.        — Что ты имеешь в виду?        — Голод, холод… мор, в конце-то концов. Судя по тому, что я видел в Дол Гулдуре, в случае пришествия в Крепость какой-либо серьёзной хвори там все будет, гм-м… не особенно хорошо.       Келеборн и Гэндальф переглянулись.        — Э-э… ты это к чему?       Саруман задумчиво перебирал в пальцах тоненький кожаный ремешок с завязанными на нем узелками, видимо, размышляя, стоит ли продолжать:        — Я был в Крепости, когда на юг Дол Гулдура пригнали с востока партию рабов, у которых обнаружились признаки гнилой лихорадки. Распространение хвори удалось остановить только потому, что назгулы вовремя спохватились и успели установить кордоны… да и орки к этой болячке практически невосприимчивы. Но в другой раз Дол Гулдуру может так и не повезти, особенно если туда нагрянет недуг, который долго не проявляет себя и плохо поддаётся лечению… Какая-нибудь пустынная чесотка, к примеру. Она не смертельна, но способна доставить много неприятностей и надолго вывести из строя — как людей, так и орков.        — Любопытно, — заметил Келеборн. — Только вряд ли существует магия, способная вызвать в Дол-Гулдуре подобное поветрие по щелчку пальцев.        — В пустынях Востока эту хворь разносят мыши и крысы. Так что задача… если мы вдруг решим её перед собой поставить… может оказаться вовсе не настолько невыполнимой, какой представляется на первый взгляд.       Келеборн нахмурился — и даже, пожалуй, встревожился. Уголки его губ опустились книзу, отчего рот стал похож на скорбную опрокинутую скобку.        — Но это… опасно. Такие игры с огнём никого ещё до добра не доводили… Кто может утверждать, что подобная хворь, вызванная намеренно, не вырвется за пределы Дол-Гулдура и не распространится по восточному берегу?        — Болота надёжно ограждают не только Дол-Гулдур от леса, но и лес — от Дол-Гулдура.        — А на юге и востоке?        — А на юге и востоке безлюдье и пустоши, да и подобные болячки — дело обычное… Но я пока не призываю ни отлавливать в пустынях заражённых мышей, ни запускать их в дол-гулдурские амбары, я просто, гм… привожу пример, как можно ослабить противника, не прибегая при этом к открытой войне. Ну, чисто умозрительно. — Саруман бросил на эльфа быстрый взгляд из-под полуопущенных век. — Ведь ты, помнится, сам хотел стать драконом, чтобы смести другого дракона.       Владыка не дрогнул. Смотрел на Белого мага прямо и пристально, и во взоре его в равной степени мешались изумление, негодование и холодное отвращение.        — Ты безумец, Курунир. Бессовестный и опасный безумец, я всегда это подозревал, а теперь в очередной раз имею возможность в этом убедиться. И, если я хотел стать драконом, то для тебя, похоже, это и впрямь давно пройденная ступень. Намеренное разжигание опасного мора… Это не просто низко и немыслимо, это, я сказал бы — чудовищно. Подло. Одним словом… — морщась, он потер лоб кончиками пальцев, точно надеясь отыскать в памяти это, одно-единственное выразительное и точное слово.        — Не по-эльфийски? — подсказал Саруман.        — Скорее — по-орочьи, — вполголоса заметил Гэндальф.        — Зато действенно и доступно, — возразил Белый маг. — По-орочьи? Ну что ж, почему бы и нет? Орки порой отличаются исключительным здравомыслием и практичностью, направленной в первую очередь на достижение результата, а не витающего в облаках обманчивого идеала.       Келеборн зябко поежился — должно быть, речная прохлада давала о себе знать.        — Сдаётся мне, ты слишком много думаешь об орках в последнее время, — проворчал он. — Даже хуже — ты сам начинаешь думать, как орк. И предлагаешь нам тоже заняться этим?        — Если мы не будем думать об орках, — безмятежно возразил Саруман, — то кто будет? Саурон, надо полагать? Он уже весьма успешно продвинулся в этом направлении.        — По-твоему, мы должны уподобиться Саурону?        — Нет. Но мысль о том, что люди могут жить пусть не в мире, но в тесном соседстве и даже сотрудничестве с орками, тебе, вижу, просто претит.        — Зато ты, по-видимому, только об этом и мечтаешь, — процедил Владыка. — Орки занимают все твои помыслы…        — Как один из народов Средиземья — да. Я этого и не скрываю… Скажу даже больше — чем дальше, тем искреннее я ими, орками, восхищаюсь, Келеборн. Их жизненной силой, выносливостью, плодовитостью, приспособляемостью к любым тяготам существования и способностью крепко стоять обеими ногами на земле… Сколько тысячелетий их уже все гнобят, пытаются изгнать за край видимого мира или вообще стереть с лица Арды, извести под корень любыми возможными способами? А они здравствуют себе как ни в чем не бывало, отстаивают своё право на жизнь и место под небом, пьют, едят, веселятся, живут настоящим и не страдают невнятной хандрой по прошлому. Такой непотопляемости и стойкости духа и впрямь впору позавидовать, разве нет?       Призрачная флотилия белоснежных эльфийских ладей была на расстоянии полусотни ярдов от берега, и в их плавном бесшумном продвижении начало чудиться что-то жутковатое, чересчур неземное — скрипни уключина, или вполголоса выругайся прищемивший палец гребец, и, кажется, неприятное наваждение разом рассеялось бы. Но над рекой царила тишина — только волны, накатываясь на берег, шелестели тихо и словно бы виновато, точно стесняясь производимых звуков и вообще собственного существования.       Келеборн стоял неподвижно, как гранитная статуя.        — Что ж… меня не удивляют твои слова, — холодно произнес он. — Ты всегда видел в орках родственную душу.        — Не всегда, — помолчав, сказал Саруман. — Но я слишком долго пробыл среди орков, чтобы не рассмотреть их поближе и не научиться видеть, так сказать, «изнутри».        — В этом и есть твоя беда, — сухо заметил Келеборн, — и я уже начинаю опасаться, как бы она вконец не превратилась в нашу общую. Сначала ты начинаешь воспринимать орков как «народ», потом задумываешь странные «опыты» и берёшь на воспитание какого-то мальчишку, затем произносишь пламенные речи в защиту орков и высказываешься за «сотрудничество» с этими морготовыми тварями… что дальше? Начнешь зазывать этих отродий к себе на службу?        — Вижу, это окончательно сделает меня в ваших глазах отрицательным персонажем.        — И тебя это не пугает?        — Лучше быть отрицательным, Келеборн, — негромко сказал Саруман, — чем совсем никаким. Да, я твёрдо убежден: дальнейшее отношение к оркам, как к плесени на теле Арды, заслуживающей поголовного уничтожения, ведёт к тупику.        — А по-твоему, эти подлые и свирепые твари могут заслуживать иного отношения?        — Да. Хотите увидеть других орков, не подлых и не свирепых? Дайте им повод уважать вас, а не ненавидеть, сделайте шаг навстречу с колосом, а не с мечом в руке.       Эльф отрывисто усмехнулся.        — Орки не способны ни на признательность, ни на уважение — просто потому, что они орки, и их природа бесповоротно искажена Морготом. Поэтому все нелепые затеи «перевоспитать» орков, посыпать их сахарком и представить лучше, чем они есть, заведомо ложны и обречены на провал.        — Вы не хотите даже попытаться, — спокойно заметил Белый маг.        — Такие попытки могут слишком дорого обойтись. Это во-первых.        — А во-вторых?        — Само допущение подобных не то что деяний — мыслей подрывает устои нашего мира.       Саруман, опустив глаза, разглядывал беспорядочные стихийные узелки на кожаном шнурке.        — Я знал, что ты так заговоришь. Но мир меняется, хочешь ты этого или нет, Келеборн, и глупо прятать голову в песок в стараниях этого не замечать. Поэтому — либо мы изменимся вместе с миром, либо уже в обозримом будущем для нас здесь не найдётся места. И твоя беда, — твоя, да и всех эльфов, — в том, что вы слишком боитесь всего нового, и слишком цепляетесь за вещи, уже отживающие своё — как ни отвратительно для вас это признавать. Нельзя бесконечно застрять в настоящем и страдать по прошлому, дружище, мир без развития — это неизменно душный и неживой мир. Такой же затхлый и мертвый, как заросший мхом старый склеп на заброшенном кладбище.        — Это, к счастью, только твоё мнение, — бесстрастно заметил Келеборн, — и я имею полное право его не разделять. И, по мне, уж лучше мир совсем без развития, чем мир, неуклонно меняющийся в худшую сторону.       Один из «лебедей» был уже совсем близко — в бок валуна, на котором сидел Гэндальф, мягко ударила набегающая волна, рассыпалась крупными брызгами. Волшебник аккуратно подтянул подол плаща и вернул сидевшую на пальце улитку на камень — повыше, туда, куда не могли добраться длинные мокрые лапы реки.        — Невозможно навечно ухоронить мир в стеклянной банке, — помолчав, вполголоса произнес он. — А все новое всегда рождается через боль и кровь.       Белый маг оглянулся на него с удивлением.        — Надо же. Довольно странно слышать от тебя подобные высказывания, Серый.        — Это не мои слова. Это сказал мне Саурон.       Взгляд Сарумана, устремленный на Гэндальфа, стал каким-то особенно внимательным.        — Вон оно как. И, по-твоему, он был неправ?        — А по-твоему, выходит — прав?        — Если ты согласен с Сауроном, то о чем нам с тобой вообще говорить, Саруман? — с брезгливой укоризной заметил Келеборн. — Хотя я все ещё надеюсь, что подобные мысли — всего лишь печальное следствие твоего пребывания в Дол Гулдуре, и ты вскоре сумеешь от них, гм… излечиться. Иначе, боюсь, нам с тобой будет трудно отыскать общий язык… особенно если ты и впредь продолжить говорить речами Саурона.       Саруман не ответил — нос подплывающего первым «лебедя» мягко ткнулся в песок. Вслед за ним подоспели и другие; шумно набежали на берег волны, звонко выкрикнул команду кормчий, союзно поднялись весла, роняя в тёмную воду тяжёлые капли. Келеборн вскинул ладонь к груди и приветствовал гребцов коротким возгласом. Эльфы засуетились, спуская с бортиков на берег деревянные мостки. Перед Владыкой нарисовался Эллоир, почтительно подал руку — и, легко взойдя по мосткам, Келеборн шагнул в лодку, слегка качнувшуюся под его весом.       Справа и слева на другие ладьи, взбегая друг за другом по деревянным лесенкам, грузились воины королевской дружины — быстро, споро и слаженно; на всё про всё должно было уйти не больше нескольких минут. Эллоир поднялся следом за Владыкой, перекинулся несколькими словами с кормчим; мостки убрали, и молчаливые гребцы вновь взялись за весла. Пара воинов оттолкнули лодку от берега, ловко впрыгнули в неё сами, и белый «лебедь» медленно подался назад, готовый пуститься в обратный путь, к погруженному в розоватую рассветную дымку лориэнскому берегу.        — Что ж, до скорой встречи, друзья мои, — произнес на прощание Келеборн — он стоял на корме, выпрямившись во весь рост, по-королевски статный, величественный, среброволосый — и княжий венец мягко поблескивал на его высоком бледном челе. — Надеюсь через несколько дней увидеть вас в Лориэне — в добром здравии и, гм, несмотря ни на что — трезвом уме.        — До скорой встречи, Келеборн, — невозмутимо отозвался Гэндальф.       Владыка отсалютовал открытой ладонью. «Лебедь», покачиваясь с бока на бок, развернулся грудью к середине реки — и устремился прочь, оставляя за собой на волнах неглубокий, расходящийся треугольником след. За королевской ладьей потянулись другие — все в такой же пронзительной тишине, кутаясь в полупрозрачную дымку, по мере удаления от берега превращаясь в парящие над водой эфемерные причудливые видения. Стаей белых лебедей уплывая в свою тайную, скрытую за завесой не только тумана полусказочную страну…        — Саруман!       Белый маг заставил себя не вздрогнуть.       К подножию холма скатились несколько струек песка — кто-то торопливо спускался по вырезанным в косогоре земляным ступеням. Это был Радагаст — бледный, запыхавшийся, мрачно-встревоженный, спотыкающийся чуть ли не на каждом шагу.        В руке он нёс продолговатый свёрток из серой ткани.

***

      Радагаст не произносил ни слова. Но слова были и не нужны.       Всё было понятно без слов.       Саруман молчал — молчанием тяжёлым, как надгробная плита. Гэндальф медленно выпрямился, держась за верхушку валуна — и внезапно почувствовал себя ужасно старым, старше этого прибрежного камня, старше Андуина, старше маячивших на краю земли Туманных гор, старше всего и вся — просто ожившим куском невероятно замшелой древности, грозящим расколоться на части и рассыпаться в прах от одного только неосторожного слова…       Радагаст переводил взгляд с Сарумана на Гэндальфа и обратно. Странный взгляд — растерянный, болезненно-взволнованный, как будто даже слегка удивлённый.        — Вот, — сказал он хрипло.       И откинул край серой ткани. В свертке лежал кинжал Гэджа.       Не темный, не ржавый — голубоватый. Чистые небесные тона проступали на клинке, и осыпа́лась пылью на ткань коричневая окалина, и виднелись сквозь бурую патину бледные, но уже отчётливо угадываемые узоры из цветов и виноградных лоз…       Саруман вдруг пошатнулся и прикрыл глаза ладонью. Губы мага шевельнулись беззвучно, точно шептали не то заклинание, не то неведомую молитву…        — Он очнулся, — негромко пояснил Радагаст. — Несколько минут назад. Кажется, ему лучше… хотя я не уверен… Думаю, тебе надо самому на него взглянуть. Там Гарх с ним остался… ну, на всякий случай… — Он умолк и как-то смущенно улыбнулся, точно не зная, что́ бы ещё сказать, да и надо ли вообще хоть что-нибудь говорить. Любые слова казались сейчас странно тяжёлыми, неуклюжими и неуместными, как булыжники в пуховой перине.       Натянутая струной тишина лопнула — с хрустальным звоном, словно разбилось тонкое стекло. Над Андуином как будто стало светлее — наверно, туман рассеялся, мимоходом подумал Гэндальф. Эльфийские «лебеди» были где-то на середине реки; интересно, спросил себя волшебник, успеют они добраться до противоположного берега прежде, чем окончательно рассветет, или нет?        — Что ж, ещё одной жертвы, кажется, удалось избежать… слава Творцу. Или Творец тут ни при чем? — Неприметно посмеиваясь в бороду, он оглянулся на Белого мага, который стоял чуть поодаль, по-прежнему сохраняя молчание, отвернувшись, пряча от собеседников лицо. Но ладони его были стиснуты в кулаки с такой силой, что побелелевшие костяшки пальцев отчётливо выделялись на и без того бледной коже. — Скажи, — чуть помолчав, добавил Гэндальф, — так это все-таки правда? Насчёт… опасений Келеборна?       Саруман долго не отвечал и кажется, вовсе хотел не услышать; тем не менее после паузы сдержанно отозвался сквозь зубы:        — Келеборна в последнее время одолевает столько опасений, что я, право слово, теряюсь в догадках, какие именно ты имеешь в виду.        — Я об этом рукодействии… с переливанием крови. Ведь оно имело место быть?       Белый маг медленно разжал — заставил себя разжать — стиснутые ладони. Посмотрел на обнаружившийся в руке кожаный шнурок так, точно раздумывал, не стоит ли затянуть его у Гэндальфа на горле.        — Я не мог позволить себе потерять Гэджа, Серый.        — Слишком много душевных сил было в него вложено?        — Да. Но, если это лишает тебя почвы под ногами и внутреннего покоя, можешь считать, что таков действительно был замысел Творца. Иначе он, конечно, не допустил бы подобного кощунства.        — Что ж, пусть так. И...        — Что?        — Отныне в жилах Гэджа — твоя кровь, Саруман.        — По-твоему, это налагает на меня определенные обязательства?       Гэндальф промолчал — достаточно выразительно, чтобы его молчание не требовало облечения в слова. Белый маг коротко усмехнулся.        — Бедняга Келеборн! Готов поспорить, он уверен, что в своём преступном умопомрачении я теперь готов породниться с орками… Боюсь, это добавит в мое и без того далеко не безупречное досье ещё несколько пикантных страниц.        — В худшем случае это может стоить тебе титула Главы Совета и права Последнего Слова.        — Что ж… смею заметить, для Совета это в конечном итоге станет куда большей потерей, нежели для меня.       Он вновь крепко сжал в кулаке изломанный узлами многострадальный шнурок и посмотрел наверх, на вершину холма.       Небо на востоке сделалось ярко-красным. Рождался в белой пене облаков новый день. Туман над рекой действительно поредел, пронизанный лучами рассвета, распадаясь отдельными фестонами, поднимаясь и рассеиваясь в прохладном воздухе. В тихом затоне возле берега отражалось небо — светло-алое, спокойное, лишь изредка колышимое едва заметной, пробегающей по поверхности воды рябью.       За лесом поднималось солнце, но в самой чаще было ещё темно и мглисто — где-то там, наполняя овраги и обнимая коряги, ещё плескалась ночная тьма, скрывая от всепроникающих солнечных лучей свои лесные тайны. Где-то там пряталось отступившее в глубину леса орочье воинство: зализывали раны в лагере раздраженные неудачей уруки, и, скрипя зубами, метался по землянке раздосадованный Каграт, и украдкой пересчитывал трофейные эльфийские стрелы осторожный Радбуг. А южнее, до границы Дол Гулдура простиралась сумрачная чащоба, и тянулся по-осеннему пустынный тракт, и мокрыми топями лежали болота, и густо чавкала трясина, и шныряли под покровом серого марева неугомонные гуулы. А ещё дальше молчаливо возвышались стены Чёрного Замка, и бродил по крепостной стене позевывающий Бардр, и размеренно похрапывал в душном тепле барака невозмутимый Эотар, и метался во сне на соломенном тюфяке Эорлим. Мучимый бессонницей Мёрд сидел у очага в пыточной, перебирая какие-то полуистлевшие от сырости старые описи; жевал очередную пойманную крысу вечно голодный Гомба, и прихорашивалась, глядя в начищенное медное блюдо, вертихвостка Вараха. Выли, жалуясь на несправедливую долю, запертые в подземельях шаварги, и тёмной незримой тенью метался под сводами дух развоплощенного Ангмарца, и — там, в высоких покоях под сводами Главной Башни — исходил желчью и холодной яростью Тёмный Властелин, методично полируя пилкой ногти на узкой четырехпалой руке.        — Да будет так. Идемте, — глухо сказал Саруман, и голос его чуть дрогнул. Белый маг по-прежнему смотрел наверх, на вершину холма, где стоял Росгобел — на конёк его крыши упал розоватый рассветный луч. — Меня ждут… там.       Гэндальф и Радагаст молча переглянулись. Кинжал в руке Белого мага сиял ровным серебристо-голубым светом — ясным и глубоким, как безоблачное небо.       Несмотря на туманное осеннее утро, день обещал быть солнечным.