Зона Раскола

      Зона Раскола – это та территория, которую обходят стороной и власти, и жители города. Её, похожую на неудачного, уродливого ребёнка со всеми возможными дефектами, не любят и стараются закрывать глаза на всё, что в ней происходит, придерживаясь мнения, что это – безнадёжный случай. Раковая опухоль на теле прекрасного чистого города, которую бесполезно лечить, лишь вырезать с корнем, уничтожить, стереть, не оставив ни единого следа. А когда это произойдёт – вопрос времени и терпения.       Зона Раскола мрачная и серая, она соткана из бетона, гаражных задвижных ворот, из граффити на всём, что только можно разрисовать. Из казино, не дорогих и не элитных, скорее для отщепенцев, тратящих последние сбережения; из ночных клубов – мрачных полуподвалов, похожих на те, из которых в своё время забирала полиция Sex Pistols и им подобных; из проулков и тупиков, пропитанных запахом боли и унижения, опьяняющего азарта и страха, неуёмной агрессии, выплескивающейся в выбитые зубы, переломы и сотрясения. Кровавый туман обволакивает проулки Зоны Раскола, и лишь тот, кто не боится, может закутаться им, как плащом, который создаст вокруг обладателя ореол непобедимости и силы, способный вогнать в страх любого, кто приблизится к нему.       Зона Раскола – мрачная, прогнившая – рождает таких же людей-язв на своём теле – потерянных, пропавших, ненормальных по месту рождения. Аканаги Кирара признаёт, что она такая. В конце концов, по праву рождения она оказалась в банде, словно так и должно быть. «Девяносто процентов жителей Зоны Раскола оказываются в бандах, остальные – их жертвы, а я, Сорвиголова, исключение из правила!» - смеётся лучшая подруга Кирары, и та присоединяется к ней, даже если не знает значения слова «процент». Не потому что здесь плохое образование, вовсе нет, просто учёба – это последнее, что волнует Кирару. Куда более важно защищать себя от окружающих извращенцев, ведь её, в отличие от Хию, природа одарила красивой и большой грудью, на которую смотрят все кому не лень. Сама грудь Кираре нравится, а взгляды, которыми её пожирают – не особо.       Потому она и в банде, ведь иначе в этом месте свою честь не защитишь. Или дерись, или лежи в одном из многочисленных тупиков, корчась от боли между ног, с ненавистью ощущая, как по бёдрам стекают струи крови и спермы. Чувствуя, как и до этого не особо-то и большую гордость втаптывают в грязь и вытирают о неё ноги. И, главное, зная, что никому до тебя нет дела. Никто не придёт. Потому что ты. Никому. Не нужна.       Такова жизнь в Зоне Раскола, больше походящая на двадцатый век, нежели на двадцать третий. Хотя Кирара особо и не знает, какова жизнь была тогда, разве что по «Сиду и Ненси», что так трогает её сердце, по многочисленным старым записям Sex Pistols или Ramones. Хию шутит, что при всей глупости и неэрудированности Кирары, такого фаната олдскула, как она, ещё нужно поискать.       Кирара не особо разбирается во всякой терминологии – это дело Хию и её приятеля Номии – просто любит то, что ей нравится, не любит то, что не нравится, и делает то, что надо, вне зависимости от предпочтений. Нормальная жизнь нормального человека в Зоне Раскола, хотя Хию говорит, что это всё идёт из необразованности и глупости местного контингента, и Кирара даже не спорит с этим, зная, что зерно истины в её словах есть. В конце концов, сама она говорит крайне грубо, то и дело вставляя различные «ну», «типа», «короче», да и в целом её словарный запас не особо богат, по сравнению с гениальной подругой. Даже удивительно, что дружат.       Кирара сильно дорожит этой дружбой, как, в общем-то, и всеми чувствами, что связывают её с какими-либо людьми. Заботой старой матери, вздыхающей, что у её сияющей звёздочки ветер в голове, враждой с Рикой из параллельного класса, даже раздражением в отношении тех ребят, с которыми она сталкивается как член банды. Ведь это – вся её жизнь в этом месте, полном первородного насилия и боли, и в то же время какого-то своего особого шарма и очарования.       Единственное, чего у Кирары никогда не было – любви, и иногда она даже об этом жалеет, с грустью вздыхая, стоит ей заметить обнимающихся знакомых. А потом смотрит на свою грудь и вздыхает ещё горестнее, понимая, что если с ней кто-то и будет встречаться, то только из-за неё. Обидно. До ужаса просто.

* * *

      Кирара выходит, зябко подёрнув плечами и растерянно оглянувшись вокруг: свет идёт лишь от то и дело потухающей неоновой вывески клуба, в котором она только что хорошенько провела время и расслабилась.       Какой бы образ жизни Кирара не вела, как бы часто ей не приходилось вступать в драки с теми, кто ей очень, ну очень не нравится, сама она осознаёт, насколько же далека от всего этого. Душой она витает в таких вот клубах, в симпатичных топике и мини-юбке, с ярким и эффектным макияжем, танцует так же хорошо, как и дерётся. Жаль только, что судьба пока не даёт ей и шанса на то, чтобы воплотить это всё в жизнь. Её ждут лишь содранные в кровь кулаки, разбитые губы и рассечённые брови. В лучшем случае. Потому, наверное, такое времяпровождение – с танцами, в коротком платье и босоножках на высоком каблуке – она ценит так сильно.       Вот только даже в этом есть одна огромная проблема. Кирара ненавидит быть беззащитной. А сейчас, на десятисантиметровой шпильке (как бы ловко она на ней не плясала), она чувствует себя именно как       Жертва.       Кирара дрожит, обхватывая свои плечи узкими ладонями в перчатках (они ей нужны, чтобы спрятать сбитые костяшки), как тонкое деревце на осеннем ветру. Страх окутывает её всю с головы до ног, каждый волосок будто наэлектризован от возросшего напряжения.       Страшно. Сука, пиздец как страшно.       Звук шагов сзади совершенно не удивляет, и Кирара, резко развернувшись, ударяет кого-то со всей силы в грудь. Тот харкает кровью и шатается, но удерживает равновесие.       Но они не одни.       Сзади кто-то одной рукой зажимает рот, другой обнимает вместе с руками, не давая выпутаться. Кто-то ещё стремительно рвёт низ её платья. И кто-то смотрит, как Кирара мычит и Кирара дёргается, как Кирара кусается в попытках защитить свою честь.       Страшно! Страшнострашнострашно! Помогите! Сука, хоть кто-нибудь!       Ублюдки совсем близко, совсем рядом, зажимают её своими телами-язвами на теле раковой опухоли, что-то шепчут своими ядовитыми языками о том, какая Кирара надоедливая сучка, которой нужен хуй.       Кираре ничего не надо. Ни-че-го. Слёзы сами против воли наворачиваются на глаза, она почти вырывается, но теряет равновесие на каблуках. Их много, мамочки их так много, они все идут к ней! Эти язвы, эти гнойняки, дефектные уроды, которые растопчут её прямо здесь и сейчас.       Она чувствует руку на трусах, и понимает, что это конец.       Или дерись, или лежи в одном из многочисленных тупиков, корчась от боли между ног, с ненавистью ощущая, как по бёдрам стекают струи крови и спермы. Чувствуя, как и до этого не особо-то и большую гордость втаптывают в грязь и вытирают о неё ноги. И, главное, зная, что никому до тебя нет дела. Никто не придёт. Потому что ты. Никому. Не нужна.       Тело Кирары, оцепенелое, не пригодно к сражению, как и разум, поглощённый отчаянием и страхом. Перед её глазами всё темнеет и плывёт, кажется, будто это не она тут – кажется, будто абсолютно каждая её часть атрофировалась. Отмерла.       Аканаги не чувствует, как кто-то распинывает, оттаскивая от неё, всех насильников просто не видящим взглядом смотрит куда-то впереди себя, и просыпается лишь тогда, когда чьи-то руки обхватывают её плечи, и мягкий и низкий голос пытается дозваться.       Кирара просыпается.       Сама того не замечая, она дёргается и отвешивает кому-то сильнейший удар в челюсть, а после падает на колени и сотрясается в рыданиях, бьётся в истерике, обхватывая себя и яростно царапая до крови руками, с которых слетели перчатки,       Грязная, гнойная язва расползается по телу. Содрать, стереть, убрать!       Кирара царапает себя, что есть силы – плечи, полуобнажившуюся грудь, ключицы (Содрать гнойники, содрать следы рака, очиститься, очиститься!), почти добираясь до горла, но сильные руки вновь спасают, на этот раз – от самой себя. – Не мучай себя. Всё хорошо. Всё кончилось, – мягкий голос обволакивает её всю чистотой, Кирара дрожит и беспомощно плачет, не поднимая взгляда.       Больно, так больно , так мерзко, так отвратительно! Заражение ползёт по телу, гнойные язвы покрывают её, и она сдаётся на их милость.       Перед глазами всё ужасающе плывет, чернеет, растворяясь в непроглядном мраке, всё вокруг становится таким далеким…

* * *

      Просыпаясь, Кирара смутно понимает, что она уже не на улице. Попытка подняться заканчивается неудачей – боль тут же отдаётся в груди, ключицах и ноге, - потому девушка без сил валится обратно, издав тихий стон. Спиной она натыкается на старательно, но, к сожалению, безуспешно прикрываемую пружинку, что вызывает ноющую, тупую боль. – Рюри, она проснулась!       Кирара вздрагивает от звука девичьего голоса и вновь пытается подняться – вбитое подобие приличий говорит ей, что вот так разлеживаться просто некрасиво, – но хозяева дома с этим не согласны, потому подлетевшая к ней аловолосая девушка мягко укладывает её назад. – Лежи, глупая, ты себе чуть горло не разодрала! – прикрикивает на неё тот самый голос, и Кирара слушается, глядя на его обладателя – он кажется красивым, добрым, здоровым. – Азуса, хватит жрать на ходу, лучше принеси что-нибудь поесть… эээ… как там тебя? – Кирара… – Вот ей принеси.       Кирара смотрит во все глаза на спасителя (Рюри, господи, как же круто звучит!) и растерянно моргает. – Вот скажи мне, хули ты там делала?       Сердце пропускает удар. Его голос звучит заботливо, тепло, так и представляется, как этим голосом он отчитывает какого-нибудь ребёнка. – В клубе была… Я обычно типа там не тусуюсь, но иногда так хочется побыть норм чикулей, а не членом банды, – Кирара вздыхает, слегка приподнимая забинтованную руку – за бинтами царапины и сбитые костяшки, боль от которых она чувствует лишь сейчас. – Я не помню, что со мной было после того, как их… ты же отпиздил? – Ага, я, – Рюри смотрит на Кирару с долей сочувствия, а потом осторожно касается её руки и целует забинтованные костяшки. – Знаешь, у моих сестёр такие же. Так тошно смотреть. Не хочу больше. И на твои такие не хочу. – Тебе придётся пиздовать на самый верх тут, чтобы всех защищать.       Рюри только хмыкает и улыбается, а после треплет светло-русые волосы Аканаги. – Если хочешь, могу пиздовать рядом, – Кирара улыбается в ответ, но тут же морщится – запекшаяся на губе ранка лопается, и к подбородку начинает стекать кровь. – Тебе больше не придётся драться, – тихо бормочет Рюри, проводя пальцем от подбородка до губы, собирая алую дорожку, – Обещаю.       Сердце пропускает ещё пару ударов.       Здесь, в Зоне Раскола, в раковой опухоли прекрасного города, Кирара Аканаги, кажется, нашла здоровый участок. – Я… Когда я поправлюсь, хочу забить на банды и хорошенько оторваться. Как гяру, знаешь? Будешь со мной? – Без проблем, – Рюри хмыкает, садясь на край дивана, и осторожно обнимает Кирару, слегка приподнимая её из горизонтального положения.       Кирара чувствует, как от объятий этой чистоты язвы покидают её, и она сама становится здоровой.