Привкус на губах

Море всегда существовало. Оно всегда угадывало то, что происходило в душе человека, соответствовало штормом, бурей или ровной гладью с утомляющим штилем. И каждый раз оно столь огромно, что неважно, какая погода царит над ним. Важно, что на какой-то миг, на какую-то секунду вся его мощь останавливается перед тобой, угасает под твоими ногами невысоким приливом. На какой-то момент ты чувствуешь себя сильнее моря. Для моря не существует момента. Момент – это прилив и отлив, это бесконечный цикл. Рядом с ним трудно определить время. Для Руди это самое важное, последнее важное, что осталось в жизни. Море – это вечность. Море – это бесконечность. Море – это все, о чем так мечтает человек. Оно обманывает, позволяя покорять себя, и строго наказывает тех, кто забылся, считая себя повелителем бескрайних вод. Море остается единственным судьей, с которым невозможно поспорить и в которое легко поверить, ведь оно существует. В каждом человеке живет знание о его власти, даже если он никогда его не видел. Особенно в том, который лучше всех на свете слышит тиканье часов, что отвела ему болезнь. Когда он впервые посмотрел на Мартина, он даже не думал, что его слова позволят ему услышать и почувствовать потребность увидеть бесконечность своими глазами, прежде чем его жизнь подойдет к концу. Ему не больно. До появления боли у него еще есть время, и его часы тикают где-то далеко, заглушенные днями и надеждой, которую оставил ему врач с искренним сожалением в голосе. Для Мартина звук этик часов подобен раскатам грома, отдающимся болью в его голове. И он все равно цепляется за жизнь. За все то, что она может предлагать, все то, что мы упускаем, подчиняясь каким-то придуманным правилам. Мы даже не знаем, кто их придумывает. Тот, кому никогда не приходилось наводить пистолет на фармацевта, потому что не друг, но неожиданно единственно понимающий твое состояние человек загибается еще раньше положенного срока. Может быть, об этом говорят ветераны, прошедшие войны. Незнакомый человек вчера и единственно способный понять сегодня. Болезнь меняет жизнь, стирает приоритеты и ломает все, чего ты придерживался всю свою жизнь. После этого остается только сжимающее душу сожаление и череда вопросов, прожил ли ты ее тогда так, как должен был? Как мог бы? Для этого вопроса нет ответа. Первейшая ошибка тяжелобольных людей… Нет, людей, не имеющих надежду – в том, что они тратят оставшееся время на то, чтобы задавать эти вопросы. Мартин не дал ему совершить эту ошибку. Каждое мгновение он помнил о своей болезни, и это было… Смешно. Да, черт возьми, смешно. Давай, пристрели нас, крутой мужик, нам уже все равно. Как после этого смотреть триллеры и боевики? Господи, у него нет времени смотреть боевики. Это было смешно даже тогда, когда они прыгали на диване в шикарном номере. Потому что это был самый шикарный номер, в котором Руди вообще был за всю свою жизнь. Он был так пьян в первую ночь, когда Мартин спросил его, чувствовал ли он когда-нибудь привкус соли на губах. Кажется, он был пьян все то время, что они продолжали путь к побережью. Они нашли символ того конца жизни, за который было бы не стыдно. На больничной койке, доставляя неприятности всему медицинскому персоналу – это не то, как хотел бы уйти сам Руди. К моменту смерти ему будет все равно, но сейчас он представляет разорванную отвратительной опухолью ногу, отвращение персонала против воли и свое собственное бессилие. Он будет задыхаться, когда метостазы пойдут в легкие, он будет мечтать умереть. Он ничего не сделал за всю свою жизнь. Он мог бы уйти красиво. Это так смешно даже когда он пытается прочесть желания на листках Мартина. Они разные, и это так правильно. Если бы он встретил этого человека много раньше, до того, как им угрожало бы одно и то же, почти в один срок, Мартин послал бы его нахуй, а Руди извинился за то, что случайно толкнул или задел. В его листке не так много вещей, может быть потому, что его часы еще не так слышны. Он доходил до самого невероятного – слетать на Луну, переспать с Мерилин Монро, но это было стыдно писать. То, что сдерживало его всю жизнь, снова сказывалось. Так что, думал он, может быть, если бы ему дали второй шанс, он прожил бы жизнь точно так же. Он эгоистичен. Он не может сейчас остаться один. Для него рушить принципы не так сложно, как для Мартина. Поэтому с каждым новым припадком ему все страшнее. Он боится за его жизнь сильнее, чем за свою. Поэтому все останавливается, когда он обнаруживает себя сжимающим пистолет. Что хуже всего, он действительно знает, что собирается убить старика, если тот не даст ему нужное лекарство. Человек при смерти вне закона. Человек при смерти уже не человек, он не скован телом, боль останавливает его, но разум его уже в состоянии понять понятия вечности. Многие могли бы совершать открытия на этой границе, если бы не были слабы перед болью. Мартин не слаб, о нет. У него есть Руди. Поэтому он успевает засунуть таблетку ему в рот за секунду до того, как копы схватят их прямо так. И это снова смешно. Мартин играет преступника, а он его жертву, и для них это Стокгольмский синдром, а для Руди – настоящее кино наяву. Он бы засмеялся, но тогда их раскроют, а Мартина отправят за решетку, и у него не будет времени. Даже несмотря на то, что Руди трудно дышать в этом захвате, он все равно возвращается мыслями к шикарному номеру и списку желаний. Такое вот волшебство, думает он, когда они заставляют турка в закусочной улыбаться. Эти люди так счастливы от пачки денег, но для них деньги уже ничем не могут помочь, поэтому они хотя бы так запоминают улыбки тех, кто забыл о настоящих ценностях. Придет и их день. Может быть, их смерть будет милосердна и быстра, но тогда они не окажутся между небом и землей, на границе океана, не поймут, что даже если ничего не сделали в жизни, они сумели постичь хотя бы бесконечный цикл волн, позволить им унести время, обмануть жизнь и смерть и протянуть подольше. Под дождем он смотрит, как Мартин дарит мгновение счастья своей матери. Жизнь полна символов, даже для них, знакомых всего-то пару дней, уже есть свой символ, и это чертова бутылка текилы, такая же неправильная, как знание о дате собственной смерти. Предполагается, что дождь смывает слезы, но у него их нет, а дождь доставляет одни неприятности. Из-за дождя и тьмы он не замечает засады. Упрямые полицмены думают, что он заложник. Хотя постойте, да, он заложник обстоятельств и невероятного чувства другого человека. Он никогда не имел долгих отношений, никогда не был влюблен, но вряд ли то объяснило бы это понимание, которое установилось между ними в промежутках между ровными отзвуками их часов. Еще пара часов, и они синхронизируются просто потому, что Руди согласен закончить с этим поскорее, в тот момент, когда увидит море. Не романтик, не поэт, ни писатель, вообще почти никто, а вот ему оказалось дано почувствовать что-то выше обычной дружбы. Напоследок, так сказать. И тогда Мартин признается, что никогда не видел моря. Обман, ложная уверенность, и он зол только пару секунд, прежде чем с облегчением признает – плевать, дело начато, идея уже поселилась в его разуме, большего ему не надо. Теперь на нем ответственность, последнее дело – станет ли он призраком, интересно? – но она ставится под угрозу, когда Мартин снова падает. Руди не знает, что делать, ведь таблеток больше нет, он просит вызвать скорую, а сам хлопает по мокрым и холодным щекам, надеясь, что это поможет привести его в чувство. Жизнь посмеялась над ним и не дала шанса дожить до старости и поворчать на самого себя, пожалеть о молодости, ибо вот она, его молодость, а теперь смеялась еще раз, согнувшись пополам и падая на пол от смеха, от истерики – Мартин умрет в какой-то сотне миль от побережья. Он думает о переходящей способность смеяться всю дорогу, пока врач и детектив смотрят в стену напротив, каждому неуютно за то, что у них в запасе еще есть пара лет жизни. Наверное, думают о том, как поступили бы они. Возможно, не стали бы мечтать о шлюхах или кадиллаках, может у них нашлись бы более интеллигентные желания. Хорошо, что Руди не умирать с одним из них. Его амбиции не уходят дальше бутылки или тачки. Но если эта гребанная скорая… Мартин улыбается. Лежит в этой кислородной маске и улыбается, черт его дери. Он бы надрал ему задницу, несмотря на то, что Мартин его выше и больше, за этот трюк, гениальный, полный актерского таланта и сообразительности, но он бы мог подумать и о чувствах Руди. У него не стальные нервы. Он не хочет умирать один, Мартин ему пообещал, и теперь сдержит свое слово, обязан. Он по одной улыбке читает, кого будет связывать он, и вот ему снова смешно. Хорошо, что Мартин заставляет его смеяться. Бегать вокруг разозленных водителя, врача и детектива действительно забавно, мчаться навстречу смерти на скорой помощи – еще веселее, им можно было бы дать Оскара за самую глупую и забавную историю о смерти, какую только можно придумать. Но в борделе, перед огромным количеством прекрасных девушек, по-своему красивых и привлекательных, он теряется. Не то, чтобы его отношения с женщинами играли огромный успех, а секс и вовсе был с первого раза всегда какой-то очень неловкий. Он даже целовался всего лишь раз пять. Тратить на них время кажется неправильным, он не так уверен в себе, как Мартин, и кажется, он пытается сдать назад. Он спрашивает его, как ему эти девушки, потому что сам не знает, как правильно. Мартин сам отбирает ему двух, но он про себя думает, что лучше бы провел время с ним. Любой другой, узнав о болезни, начал бы его жалеть. Или побыстрее от него избавиться. Люди вообще не любят тех, кто напоминает им об отсутствии бессмертия в послужном списке человечества. Хотя это, по правде говоря, отличный способ отвлечься. Он ускользает из этого мира на тот час, что девушки предоставлены в его распоряжение, и он давно не чувствовал себя лучше. Девушки знали свое дело, они прекрасно дополняли друг друга в желании его удовлетворить, но вопрос одной из них после сбавил планку удовольствия. А холодный металл, вжавшийся в его нос, и того хуже. Спасибо, что дали натянуть штаны. Надо быть редкостным неудачником, чтобы быть застреленным без штанов на кровати с двумя проститутками за день до своей запланированной биологической смерти. Смешно даже в тот момент, когда сначала Мартин, а потом и он говорит о своей болезни. Лица мафиози вытягиваются, как в дурацкой комедии, и Руди снова давит смех. Но теперь на них направлены три пушки, и вроде бы как вот им как раз не так весело. В какой-то момент Руди действительно думает, что это конец. Его рука находит руку Мартина так стремительно, что он даже не думает, почему это так важно. Мартин сжимает его руку в ответ, и так спокойнее. Нет, ну на такую смерть он согласен. Даже глаза не закрывает. Интересно же, какой он, свет в конце туннеля. - Ну так чего вы ждете? – говорит нам еще один, и мы бежим. Действительно, ждать – это роскошь. Кажется, что они доезжают за мгновение до побережья, и прохладный ветер сдувает их с того места, где они стоят. Он спрашивает, чувствует ли Руди на губах соль, и он качает головой. Сегодня воздух не тот. Сегодня не тот день, чтобы он смог запомнить это ощущение. Песок слишком мягкий, обманчиво мягкий, можно было бы заснуть, но спустя час он станет настолько твердым, что спину пронзит боль, и пробуждение будет не из приятных. Он знает это из детских книжек. Он никогда не спал на берегу. Закрывать глаза Руди боится, он боится пропустить тот момент, когда его жизнь подойдет к концу. Часы внутри него тикают вроде бы громче, а сердце заходится от стука, пока его глаза пытаются запомнить море, найти его границы, определить его цвет, отпустить себя навстречу силе этой волны. Он хочет предложить Мартину пойти навстречу холодной воде. Так ведь красиво. Уйти в море. Но Мартина снова захватывает боль. Она последняя. Он даже не старается ее стерпеть. Его секунды так медленны, что Руди чувствует их на себе. Как будто они его собственные. Вот так, лишь приехав, не успев обсудить то, что они видят, что это значит, когда вкус текилы еще горит на языке, а он все еще не чувствует этой соли. А он уже умирает. Его боль не сравнима с болью Мартина, нет, но тогда он так хотел забрать ее себе, чтобы спросить, чего еще он не знает. Как пройти на Небеса? Он хочет забрать столько, чтобы они ушли вместе, и он не остался один против бессмысленности ожидания. Вопросы о жизни, вон они, ждут за поворотом. Нет, он не может отвечать на них без Мартина, он и вполовину не так силен, как его новый друг. Мартин снова падает. Может быть, он уходит с этим вкусом на губах, который как пропуск на Небеса, как свидетельство, что они были здесь. Руди падает рядом, переворачивая его на спину, и это удивительное мгновение ему подарено – он еще в сознании, из последних сил. И смотрит на Руди с такой благодарностью, как будто это не он убедил их поехать сюда. Не придал смысл смерти. Он все равно умрет. Поэтому он без лишних сомнений склоняется к побледневшим губам Мартина, неспособным даже ответить. На его языке в самом деле тот соленый привкус, который, казалось, и был смыслом его смерти. Смерть – это только начало. Он запоздает, но он обязательно найдет Мартина там. Когда он снова смотрит на море, закрыв Мартину глаза, он понимает, что это не море. Это его собственные слезы.