Незапятнанная

      Насквозь пропахший смрадом стухшей воды и приторной горечью пролитого на рубаху рома, Нуар не знал, что именно привело его сюда. Он едва ли твердо держался на ногах, опираясь о размякшую древесину ближайшего дома. Голова шла кругом от ужасной вони вокруг: вся дорога была пропитана давно сгнившим пивом, а жалкий куст незнакомых ему цветов источал такой сладкий аромат, что парень мечтал вернуться на корабль и вдохнуть, наконец, соленую влагу.       Но он стоял здесь, посреди какой-то узкой улочки, в тонкой одежде, совершенно позабыв захватить плащ, и мерз, как последняя псина. Возможно, пьяный мозг отправил его на поиски физического удовлетворения, но то было тогда, еще в полностью бессознательном состоянии. Сейчас же, глубокой ночью, Нуар немного протрезвел.       Перед глазами все еще стояла мутная пелена, но он мог различить красивую, расписанную завитками и крючками деревянную табличку, уныло качающуюся на слабом ветру. Поэтому, едва не прорыв носом каменную кладь, громко шаркая старыми башмаками, зашагал к двери, ведущей в затхлый бордель.       Внутри было шумно и пахло до тошноты сладко, словно сушеными бананами. Женщины, практически не скрывая своих тел под тонким тряпьем, с визжащим хохотом бегали от одного гостя к другому, звеня дешевыми браслетами на руках — тонких, толстых, мозолистых, изящных. Мужики дружно глотали пенящееся пиво, реками стекающее на потные, грязные тела по щетинистым подбородкам. Только при тусклом свете свечей Нуар заметил умбровые пятна на своей светлой рубахе: кровь премерзкого офицера с редкими медными усиками давно засохла на руках, въевшись в одежду. Но казалось, этого никто не замечает, и парень расслабился, зайдя в самую заполненную людьми комнатушку.       Упившиеся алкоголем мужики пытались стащить с приглянувшихся шлюх нижнее белье, не заботясь о спертом из-за всех посетителей воздухе в комнате. Они все, как один, тяжело дышали, облизывая грязные губы отвратительно мокрым языком и тянули лапищи к самым молодым женщинам, что неуверенно топтались рядом.       Повсюду мелькали вульгарные красные платья и каштановые волосы — отчего-то блондинок трахать никто особо не любил. Все помещение было мрачным, деревянным, а мебель давно потемнела от грязи и пыли, став не чище холодной загаженной дороги. Тяжелым воздушным мешком, сжимая прокуренные легкие, осели соленый пот, стекающий по извращенным телам, горькое пиво, шипящее в железных стаканах, и сладкий парфюм, которым обливались куртизанки, чтобы по аромату не уподобляться гадким мужикам. Нуар презрительно сморщил нос, старательно сдерживая дыхание, и пробрался к ветхой деревянной лестнице.       На втором этаже почти никого не было: все находились внизу, поближе к неудержимой похоти и алкоголю.       Нуар упал, выбив телом облако пыли, в пошарканное кресло и закрыл глаза. Уже давно хотелось чего-то спокойного, не испорченного, но он был уверен: каждая женщина облачена в яркую мишуру, шуршащую при малейшем движении. Поэтому Нуар пять лет назад прекратил поиски нужного ему света и с головой отдался разбоям, беспорядочному сексу и крепкому алкоголю. Но иногда, как сейчас, он хотел почувствовать теплые руки. По-настоящему теплые, а не согретые между двумя сплетенными телами. Шлюхи такого не давали. Моря — тем более.       — Что Вы здесь делаете? — тихий шепот раздался совсем близко, над самым ухом, украшенном медной серьгой. Нуар распахнул глаза.       Перед ним, наклонив голову в сторону и вопросительно изогнув тонкую ниточку брови, стояла девчонка лет шестнадцати. Молоденькая, с белой, как свежее молоко, кожей и взъерошенной черной, как ночное звездное небо, копной волос. Она причудливо хлопала длинными ресничками и сжимала маленькими ладошками светло-зеленое, несколько голубоватое, легкое платье, открывающее ее стройные ножки и тонкие, почти прозрачные, предплечья.       — Ты кто такая? — хрипло спросил Нуар, жадно лобызая взглядом открытые части тела.       — Маринетт, — пискнула девчонка и пристыженно опустила взгляд на скрипучие половицы. — А Вы?       — Кот Нуар.       Маринетт испуганно сжалась и спрятала руки за хрупкую спину, с тихим шорохом продолжая сжимать тонкую ткань. Из-за неровной челки, упавшей на маленький носик, Нуар не смог рассмотреть ее глаза. Он усмехнулся — даже здесь, в Богом позабытом городишке с безвкусным пойлом, слышали и вздрагивали от одного упоминания о нем.       Грохот стульев и лязг стекла внизу сменились бесстыжими стонами удовольствия. Здание полностью впитывало в себя всю грязь, которой между собой делились люди, и от этого находиться здесь стало еще невыносимее. Но все так же необходимо.       Открытая шея и ключицы Маринетт заполыхали алым пламенем смущения, и девица всхлипнула. Нуар, нахмурившись, поднялся с кресла, медленно подошел к замершей девушке. Деревянные доски тихо скрипнули под его весом.       Маринетт пахла пряной свежестью прибрежного леса: немного сладко, но на языке горчило. И ей так шла эта дешевая ткань светло-зеленого цвета. Она была мятным цветком — чистым, свежим и приятно, слабо покалывая непривычным вкусом, сластила губы, когда Нуар нерешительно наклонился к ней. Она казалась такой холодной и сверкающей, подобно хрустальному льду в северных морях. Такой вкусной и светлой, что отпускать ее Нуар не хотел. Поэтому он обхватил руками тонкую талию и прижал к себе, проникая языком глубже в прохладный рот. Она была тем самым мороженым, о котором он слышал. Мятным мороженым. Светло-зеленым, немного голубоватым, как ее платье, и холодным, как белоснежный снег.       Девчонка не сопротивлялась, молча сотрясаясь от страха и глотая соленые слезы. Нуар чувствовал их вкус, но они, словно пресная вода из зеркально чистого озера, утоляли жажду ласки и разгоревшейся за пять лет похоти.       Нуар резко отпрянул от Маринетт, когда врезался вместе с ней в грубую поверхность безразличной стены и девушка сдавленно охнула. Он пораженно глядел на ее испачканное умброй крови с сырых рукавов его рубахи платье и стыдился поднять взгляд на заплаканное лицо. Маринетт с тихим шорохом сползла по стене на пол и испуганно смотрела на его руки. Челка больно колола глаза, но она не сводила взгляд, упорно смаргивая поток слез. Дощечки кое-где торчащими гвоздями распарывали босые ноги и впивались занозами в мягкую кожу.       В комнате все так же звучало эхо грязи с первого этажа, и мерное тиканье старых часов стучало деревянной стрелой по ушам, смешиваясь с разрывающим голову биением сердца. Маринетт задыхалась от страха. Она боялась пошевелиться и спровоцировать пирата на нечто большее, чем сплетение языков. А Нуар пронзительно вглядывался в раскосые синие-синие глаза. Они напоминали ему океан. Яркий ультрамариновый океан, в который он мечтал попасть однажды. И сейчас он в нем тонул, захлебывался чистейшей водой, камнем падая на синее дно ее прекрасных, еще не потускневших, глаз.       Нуар хотел еще раз попробовать ее губы, глотнуть чистый воздух, почувствовать вкус свежести и сжать руками холодное тело. Но решительно спустился по лестнице и, расталкивая пьянь, выбежал на улицу, хлопнув хлипкой дверью. У кого-то выхваченная сигара постепенно сжиралась рыжим теплом, крепко сжатая меж пальцев.       Снег белесым покрывалом накрыл землю, а температура заметно снизилась, заставляя время от времени вздрагивать от ледяных мурашек, пробегавших по спине.       Слабый ветер пробирался под полы рубахи, грубо скользя холодным потоком по горячей коже. Сигара тлела, сизым дымом облепляя холодные пальцы. Первый снег ложился белым пуховым одеялом на продрогшие плечи. Ветра почти не было. Была только черная ночь и бледные облака, расплывшиеся по небу. Но Нуар, нервно кусая сухие губы, испещренные саднящими ранками, думал лишь о хрупкой, облаченной в бледно-зеленую дешевую ткань, фигурке шестнадцатилетней девицы. И до умбровых пятен на душе затыкал поглубже свое желание вновь впиться в мятные губы и утонуть в ультрамариновом океане ее глаз.