Космически

Апрель стаивает с крыш звонкой капелью, стынет грубо-ледяным прозрачным кружевом под козырьками; накрывает кляксы луж колко-хрупким ледком — весеннее обострение, мать его. Зато оправдание для позднего визита и ущербно-несвойственной заботы найдется, хоть и весьма условное. Зимина — босая, в свободных брюках и тонкой майке — такая странно-непривычно-домашняя, но обыденно-саркастичная, несмотря на повышенную температуру и зарождающуюся простуду на подступах к горлу: у нее голос совсем хриплый на грани слышимости и, кажется, абсолютно-хроническое похуй в отношении собственного здоровья (тоже, можно сказать, диагноз).       — Охуеть как мило, — хрипит, спиной подпирая стену в узорчато-светлых обоях — где-то там же должны были остаться вмятины от двух не раз прислонявшихся тел, но это уже совсем другая история, достойная экранизации в виде утонченно-похабного ролика для специфических сайтов категории 18+.       — Считай что мне просто не с кем набухаться сегодня, да и вообще, когда мы с тобой последний раз?.. — небрежно швыряет на тумбочку аптечный пакет с какой-то химической хренью, привычно ухмыляясь: змеиная тонкость улыбки на нее всегда действовала похлеще каких-нибудь возбудителей.       — Не думаю, Зотов, что я сегодня в той форме, — хмыкает, передергивая плечами, пока он пристраивает пальто на крючок — так до охренения по-хозяйски, что остается только растерянно моргнуть.       — А мне все равно, как тебя трахать, в форме или без, — парирует нагло, будто рентгеном просвечивая темную синтетику майки бесстыжей зеленовато-прозрачностью насмешливых глаз.       — Это ты мне типа щас комплимент сделал или что? — приподнимает бровь, но в глазах польщенно усмехаются развратные чертики.       — Ну типа да, — и не задерживается с пошлой двусмысленностью: — Вы бы так много не язвили, горло берегите, товарищ полковник.       — Пошляк, — пригвождает шестибуквенным диагнозом, прежде чем посторониться — редкий случай, когда простой смертный допущен в святая святых. Миша Зотов любит себя, качественное бухло, хороший секс и — по-своему — язвительно-резкую рыжую полковницу с характером закоренелой циничной суки и сдержанной сексуальностью, обычно почти неразличимой под строгой мешковатостью формы.       — Удивляюсь, какого хера я тебя до сих пор не выставила.       — Удивляюсь, какого хера я до сих пор с тобой. Содержательные диалоги и разговоры по душам — явно не их конек; язык тела намного доходчивей и приятнее, что скрывать. Сегодня она под ним — болезненно-разгоряченная, отчаянно-температурящая, без привычной властной хищности, податливая даже. Впрочем, что снизу, что сверху — вид одинаково охренительный, и даже небрежный узел волос и нездоровая бледность картину не портят — охуительная женщина охуительна во всем, а время, место и позы не имеют значения. Хотя, справедливости ради, Зотову и самому странно, что держит ее рядом с ним, что мешает ему при случае перепихнуться с какой-нибудь более — молодой, грудастой, блядовитой. Странно, почему она продолжает терпеть его своеобразные методы в работе и мутно-кровавые дела, впускать к себе и в себя. У нее, впрочем, и у самой наверняка немало тайн, заморочек и далеких от законности дел — даже у таких вроде-как-антиподов предостаточно общего. Больные морально и, кажется, немного на голову; у него под ногтевыми полумесяцами тщательно замытая кровь и оружейная смазка; у нее — слаженная команда, умение принимать непростые решения и коллекция ночных кошмаров, запрятанных в глубинах сознания. У них — только одна бутылка элитного алкоголя на двоих, ядовитая колючесть неприязненных реплик, удобный кожаный диван в кабинете, сиденья роскошного "мерса" или безнадежно-смятые простыни — тут уж как получится, точнее — как Ира ляжет. Сегодняшний антураж — пачка антибиотиков на тумбочке, коньяк в толстостенных стаканах и сползшая бретелька дорогого кружевного на бледной мраморности изящных плеч.       — Не знала, что в последнее время стало модно спать с начальницами, — хрипотцой отдающий голос вибрирует невытраханной болезненностью и эхом нерассеявшегося удовольствия, приятной тяжестью остающегося внизу живота; она не льнет к нему с приторной приставучестью, лишь, касаясь позвоночными выступами гладкой стены, небрежно мажет кончиками пальцев по напряженной спине, расчерченной неровными штрихами царапин — товарищ полковник та еще собственница.       — Не знал, что тебя может волновать подобная хрень, — механически, почти как автоответчик — после пьяного погружения в совместное безумие и бесстыдно-выгибающееся тело в голове каждый раз абсолютно-восхитительно-пусто — пожалуй, в их несуразных отношениях это самое ценное. В оконном бархатно-чернеющем прямоугольнике — салютные взрывы, разноцветные вспышки искр и ослепляющие огненностью всполохи — почти в унисон очередной оглушительно-вышибающей затуманенности: если трахаться, то только до галактических разрывов перед глазами — атмосфера весьма соответствующая. И немного взаимно-отчаянного космоса, рвущегося где-то под ребрами.