Похороните меня у белых роз

Стайлз безумно любил цветы. Раньше, когда его мать ещё была жива, у них в доме было множество комнатных цветов, а на участке росли невероятные разноцветные клумбы. К осени всё увядало; только в доме оставались зелёные лепестки. Но когда после долгой зимы всё начинало расцветать, клумба вновь приобретала свои яркие цвета, и Стайлз знал, что лето уже очень близко. Но мама умерла, и всё вокруг завяло. Стайлз теперь ненавидит цветы. Брук похожа на белую розу. Грациозная и необыкновенно светлая, сравнимая с сиянием белой звезды. От неё веет свежим утром и чистым небом. Все парни перед ней на колени падают, вовсе забывая, что у розы есть шипы. Брук ранит ими до самой крови, не подпуская к себе никого. Но все так рвутся добиться её внимания, доказать свою любовь. Только никто не прорастает цветами. Стайлз бледно-серый. Завядающая гардения, что с болью теряет свои лепестки, падающие на кровавый пол. Нет никакого приятного благоухания, лишь гниющее сердце и запах безнадёжности. Красная паучья лилия растёт внутри на рёбрах, давя и причиняя боль, от которой хочется только кричать или собственноручно грудную клетку разодрать, сердце вырывая. Лепестки мака смешиваются с кровью, когда Стайлз рвётся и захлёбывается в своей любви. Никому не даёт помочь себе, потому что вляпался конкретно, слово «взаимность» для него из ряда фантастики. Под деревом на территории школы тихо и прохладно. Стайлз старается дышать полной грудью, пока не чувствует боль, и пока может дышать. У него в руках карандаш с тетрадью, но он уже забыл, что хотел написать. Мысли о том, что скоро всё закончится, вызывают смешанные чувства. Неизбежность уже близка, остаётся только смириться. Стилински напишет свою последнюю записку, накрыв её причиной своей смерти. Брук присаживается рядом, прекрасно понимая, кем Стилински болен. Чувствует вину, такую режущую, словно её бьют острыми ножницами, кусками вырывают плоть. Лицо корчится от боли, слёзы стекают по щекам. Как она может быть такой чистой и невинной, белоснежно-светлой, когда убивает человека, что достоин жизни больше, чем все остальные. Брук любит Стайлза той любовью, от которой внутри ничего не переворачивается, и песни, сотканные из слов сердца и жизни в солнечном свете, слушать не хочется. Её любовь наполнена родственным переживанием с заботой, бессмысленными/дружелюбными оскорблениями и n-ом количеством слов «будь в порядке». Просто Стайлз немного промахнулся и завернул на дорогу смерти, не сразу предупредив Брук. А теперь расплачивается. — Не вини себя. Ты не виновата, — произносит своим хрипящим голосом. — Да? Почему же? — Мэддокс быстрым движением руки смахивает слёзы с лица. Смотрит на парня, что выглядит хуже, чем вчера. На глазах увядает, заставляя сердце сжиматься и переставать качать кровь. Холодно становится, и всё вокруг блекнет. Раньше оба скрывались в ночи от дневного шума мира. Сейчас же хочется услышать хоть что-то, почувствовать тепло солнца на коже. Всё это исчезло, когда смерть посеяла семена. — Это я в тебя влюбился, не ты в меня, — грустно-нежно улыбается, смотря на девушку. От этого самой себе хочется грудную клетку пробить. Брук так сильно рвётся всё изменить, но сердце никак не может обмануть вселенную, которая знает и понимает абсолютно всё, в отличии от людей. — Я тебя тоже… — Немного не так, — перебивает. Его голос тихий и серый. Совершенно непривычно видеть/слышать его таким. Определённо другой человек, что успел немного пожить, влюбиться, осознать всю безнадёжность, оседающую на плечах, и приготовиться встретить смерть с особым гостеприимством. Кажется, чувства с эмоциями постепенно покидают его вместе с кровью и лепестками, что он выблёвывает каждыми днями. Надежда была, кажется, бесконечность назад. Брук у шкафчика стояла, когда Стайлз нёс свою болтовню. И тогда в него словно что-то вонзили и накрыли пакетом боли, что не давал дышать. Всё вокруг покрылось красной пеленой, и лишь отдалённо слышались голоса, когда в ушах смерть напевала свою песнь. Боль током по телу пронеслась, заставляя семена внутри расти. Им места не хватало, приходилось вырывать их наружу вместе с кровью и оставшейся жизнью. У Стилински дни отбирали, словно отрывали лепестки у цветка. У Стайлза в глазах погас свет. И в его доме вновь появились цветы. Брук хотела провести последние дни со Стайлзом. Его дни. Тревога ощущалась с особой остротой. Проскальзывала под кожу и щекотила нервы. Гудки эхом отдавалось в голове, Стайлз не отвечал на звонки. Паранойя вверх взяла, и Мэддокс не смогла оставаться в своей ж и в о й комнате. Самовнушение не помогало. «Всё будет хорошо». «Он в порядке». «Живой». Серые, серые, серые безжизненные слова. Было совсем поздно, когда Брук в его комнату зашла. Пахло цветами. Всё казалось серым, кроме огромной лужи алой крови около тела. Брук закрыла лицо руками, скатываясь по стене на пол. Тишина истошно вопила, заставляя закрывать ладонями уши. Шок заботливо положил руку на плечо в поддерживающем жесте. Брук огромными глазами смотрела на его стеклянный взгляд в вечность. Грудную клетку разрывали лозы красных растений. Стайлз был укрыт посмертным одеялом из разноцветных лепестков. В руке он держал свою последнюю записку:

«Похороните меня у белых роз».