Он умер не зря

      За окном стояла луна. Белая, как старый фарфор, в бархатно-чёрном небе с маленькими звёздочками-просветами. В спальной было уже тихо, никого не было слышно. Все спали под действиями облаток или крепкого сна, крепкого как сталь. Но спальная поменялась, уже не было так привычно, как некогда перед инцидентом с праздничным ударом. Сефелт и Фредриксон вышли вместе под расписку вопреки совету медиков; два дня спустя выписались еще трое острых, а шестеро перевелись в другое отделение. Было долгое следствие о ночной попойке, о смерти Билли и о побеге Бромдена, — все сразу смекнули отчего же решётка была порвана неким кем-то, и кто же этот самый ко-то. В спальной было просто пусто.       Хотя не только поэтому. Та же койка с бледным телом, она до сих пор стояла посреди Спальни. Уже бездыханным, ушедшим из этого мира, сделав последний удар, телом. Оно лишь говорило, говорило голосом мисс Гнусен, говорило с непривычной издёвкой: "Эй, вы, психи всякие, вот что случается со всеми теми, кто осмелится противостоять такой силе, как старшей сестре и всему Комбинату", — хотя доказывать было нечего. Все, кто мог, уже ушли, и неважно, в другое отделение, в другую жизнь и или в другой мир. Их не было здесь, они уже не так сильно противились всему этому ужасу, нежели уже ушедшие. А тело лишь лежало, говоря о глупых, но самоотверженных и важных подвигах самого Рэндла. Рэндла Патрика Макмёрфи, коим потакало всё отделение психов-кроликов, коий бросил вызов всем возможным властям, коий до самого конца одерживал лишь победы. До самого своего конца.       В спальную входит Вашингтон, осторожно шагая по нескрипучим плиткам отделения. Он входит внутрь и усмехается, поняв как же тихо и умиротворённо стало после ухода Бромдена, не спавшего всё время; Билли, что всё время хлебал во сне своими слюнями; Мартини, ворочавшегося от всяких видений, вызванных своими расстройствами; Хардинга, говорящего во сне; ну и, конечно же, Макмёрфи, что в последнее время только храпел всем своим громадным телосложением.       Санитар оглядывается и направляется шкафчику, открывает и рыскает в нём. Тихо щёлкает выключатель и стены медленно поплыли по смазанным до идеала рельсам, всё поехало вниз, оставляя невыключенный свет с поста в нескольких километрах, пока та крупица света не исчезает. Комната бесшумно выезжает по рельсам в шахту и катит по ней ещё минут 10, катит по сплошной и кромешной тьме.       Наконец комната, как вагонетка, въезжает в огромный машинный зал с поднимающимися вверх до самого, кажется, Рая, трубами; с людьми в белых масках успешных работников, что так слаженно и неспешно идут куда-то; со всякими проводами красных оттенков, ведущих к разнообразным компьютерам, неизвестного не малому количеству санитаров назначения; со всякими стрекотаниями разговоров, приборов. С впечатлением посещения внутренностей плотины.       Один из рабочих подходит к бездыханному телу Макмёрфи и хватает его ногу, подвешивая на какой-то металлический крюк, висящий на потолочных "рельсах". Тело Рэндла поднимается и висит теперь верх головой, немного раскачиваясь от движения. Подол его пижамы, в которую всё же нарядили мертвеца, спадает ему на лицо. Руки макаронинами болтаются вниз. И так до самой койки со всякими больничными прибамбасами: и скальпелями, и разрезающими инструментами, и щипцами, и многим другим.       Тело Макмёрфи погружают на всю эту койку и оно беззвучно падает, но ударяется; будь он живым, почувствовал бы и заругался на них за такое обращение, быть может как-то среагировал своими "Эй, парень, аккуратнее с реликвией покерного ранга, ты же не хочешь разбить мои карточные намерения набить тебе морду за такое небрежное обращение?", а рабочий бы ответил:"Этого-то я и хочу", но сказать и сострить некому, всё проходит молча.       Рабочий в маске берёт скальпель и легко, словно ткань, разрезает грудь Рэндла. Органов и крови не следует, вместо её всплесков и шмяков слышится скрежет и постукивание шестерней друг о друга. Всё, что вываливается, не такое медное и ржавое, как полагается обычным людям; все детали всё ещё металлические и железные: Комбинат ещё не успел прибрать его к своим рукам. Ни Он, ни сестра, и за всю эту непокорность он получил ржавые пятна на некоторых важных деталях, оставленных нечестным ходом — лоботомией.       Всё со звоном рассыпается около разреза и видятся главные стальные очертания:сердце конструкции, не обработанное властями; они не додумываются сразу подставлять их уже готовыми, они обрабатывают их при жизни этих конструкций.       Рабочий присвистывает: давно он не видывал такого переполоха,давно-давненько, но попадалось оно не таким серебристым, нежели эти. Стоило бы подобрать парочку, детали-то годные, все ещё не прогнили, с пылу-жару, как говорится. Но они — как мятеж Комбинату и полому взять их — грех.      Рабочий долго на них не заглядывает и аккуратно их выволакивает одну за другой, пробираясь к сердцу "мятежника". Красный огонёк изредка подмигивал его, говоря о расположении аккумулятора, чем человек в маске довольно пользовался: не так-то просто тут разглядеть что где со всем этим серебристым цветом.       Наконец, он, заветный. Отбросив скальпели, рабочий осторожно высекает прибор из тела, ставит на специальную подстилку рядом и наволакивает белую простыню на тело. Бледное, мёртвое, убитое главным врагом и добитое товарищем, оно приняло смерть как за принятие поражения от сестры, а следовательно, от Комбината, он принял свою смерть как победу над теми, кто не выдержал и своего рода сдался, ступая нечестным ходом.       Следующим утром всё было устрашающе тихо среди больных и среди буйных, когда донеслась новость и до них.       Все молчали угрозами и молчали своей скорбью.       Все молчали ненавистью.

***

—Мисс Гнусен, мисс Гнусен!— окликает вошедшую сестру Вашингтон, едва ключ выходит из дверного проёма —Мисс Гнусен, пациент Р. П. Макмёрфи умер этой ночью.       Она поджимает губы и качает головой — скорбно, грустно, хотя её распухший вид этого сделать не позволяет, половина лица всё ещё синяя.       Мисс Гнусен достаёт блокнот и карандашиком начиркала в нём:: "Мне очень жаль, Вашингтон, но мы ничего не можем поделать со смертью мистера Макмёрфи, ему дали неблагополучную дозу лоботомии. ему бы никто не смог оказать помощь вовремя, он умер внезапно. Мне действительно жаль.". Ложь, жаль ей не было, совершенно не было. Как яйцеезке может быть жаль умершую жертву, умершего, что так упорно побеждал раз за разом, подвергая её ужасным участям? Ну, да, никак.       Вашингтона, однако, даже не удивляет зачёркнутые слова: он уже давно предугадал эти события и был даже рад, что они сбылись.       Потом сестра, убедившись, что её послание было прочитано, вернула блокнот себе и добавила: "Вы сообщили мистеру Спайви?", на что Вашингтон качает головой: —Ему незачем говорить, он прознал эту новость даже до меня.—       Сестра на его слова кивает и уходит на сестринский пост. За гипсом на шее скрывалась лёгкая улыбка: она победила свою жертву, пусть и нечестно, но какая разница, как ты победил, когда на тебя набрасываются около 20-30 больных, грозивших убить "эту яйцерезку!"?       Вот именно.       Никакой.

***

      Под рыхлой землей, под 2,5 мм. дерева, хранилась плоть. Разобранная, неживая, но добившаяся своего. Пусть враг повержен не был, последний раунд остался за ним, плевать на это он хотел. Главное, что этот Ангел Милосердия, эта волчица, обнажила сторону демона, поддавшись на изгрызание другому волку. Хотя нет, и это не главное. Главное то, что наконец он вложил смелость в своих сожителях по психушке. Пусть и не смелость даже, пусть недостаточную, но зато,зато он умирал с внешним видом овоща-хроника, но в душе с выполненными обещаниями и открывшейся благодаря ему дороге, на которую они все же вошли и разбрелись каждый по своим тропам. И даже Билли и Чесвик сейчас в наилучших мирах, кто бы спорил?       Всё же в его смерти была крупица радости. Мятежа, своего рода революции. Конечно, Комбинат они не свергли, но каков Он по сравнению над победой здесь, победой над Гнусен, гнусной Гнусен, этой изворотливой волчице, так аккуратно гонявшей около 40 кроликов?

Главное ведь, он умер не зря.