Мёртвых душ не желаете?

В ворота одной из московских гостиниц въехала, страшно скрипя рессорами, потрёпанная изнурительным путешествием бричка. Надо сказать, что значительного весу многострадальной бричке прибавлял господин, что восседал сейчас на её неудобных сидениях. Он всем знаком, ни толст, ни тонок, пуст и звонок. Зато богат станет, гляди — непримечательный экипаж сменит на карету какую-нибудь. К тому ж — холост. Весь предмет его мысли сейчас составлял ящичек, дребезжащий на его коленях, значительно потяжелевший. Хотя что за вес в бумаге? Да только бумага была, что золото. Так что пыльная бричка пока что даже на руку станется! Тише едешь, да дальше будешь. Поселился наш герой в весьма приличной, а то и фешенебельной гостинице Шевалдышева, что на Тверской, тайны в названии делать не стоит хотя бы потому, что эта гостиница не из тех безликих, которыми полнятся русские губернии. Поселился он там чуть ли не в первую очередь за тем, дабы вкусно откушать, так как при дворе имелся весьма недурный ресторанчик, в котором изволил обедать бывало и сам Фет. Но появившиеся было в голове Чичикова — а то был, как можно догадаться, именно он — мысли о сытном кушанье исчезли, будучи затменными ящичком с двойным дном. Вечная мостовая, мокрая и полная весенней грязи, утыканная, будто ломанным стеклом, тёсаным камнем, вечно пропахший бражкой кучер Селифан… Экипаж, последний раз жалобно хныкнув, остановился во дворе дома, и Павел Иванович поспешил выйти на улицу из надоевшей брички. Уже скрывшись за дверьми парадной он не мог видеть, как въехала со стороны бульвара ещё одна коляска, украшенная чуть побогаче, да и привлекавшая внимание зевак поболее, в особенности бродяжек. С той стороны улицы в след некоторые из них говорили что-то вроде: «Ишь, наверняка немец едет!» — «Да нет, англицкий!» Таким образом, однажды весною в одной Московской гостинице появились два постояльца. Готовясь нагрянуть в попечительский совет, Чичиков наказал Петрушке вычистить свой лиловый фрак, сам напомадился до неприличия да натянул на себя самое благообразное выражение лица. Порядочное количество душ, порядочный вид, пусть и лицо немного оплыло, несмотря на весьма нервную жизнь с этой-то афёрой. Как и положено, Павел Иванович плотно пообедавший собирался было выйти из-за стола, как вдруг перед ним предстал человек удивительной наружности. Худощавый, но высокий человек, затянутый в приталенное платье заграничного покроя. Оно смотрелось в подобном месте неподобающе, словно золотой империал в руках бедняка. Украшенный серебряной нитью костюм выдавал в госте вельможу. Взгляд Чичикова скользнул к лицу этого человека, да так и остановился. Действительно, наружность этого субъекта была незаурядной: длинные, слегка беспорядочные волосы черны, как пакля или сама ночь, при этом в глаза бросалась снежно-белая прядь. Один глаз его был смолянистым, а другой — что за нелепица! — зелёным… Но лицо его при этом выражало сосредоточенность и холод. — Разрешите присесть? — странный господин однако был не лишён манер. Произнёс он эту фразу без акцента, что шло вразрез с иностранной наружностью. Чичиков, хотя и частью ощущал неясную угрозу от этого человека, но поступил сообразно этикету, разрешив. Немец аккуратно сел, подождал несколько секунд, а после… — Прошу прощения за моё внезапное появление, но я наслышан о вас, как о мастере торгового дела… — Что вы, я всего лишь скромный служащий… Господин… — Воланд. Профессор Воланд. Взгляд Воланда был холодным, оценивающим… И при этом в левом его глазу будто черти плясали… Под этим-то взглядом Чичиков несколько подрастерял свою хватку, будто в трансе. Однако вернув самообладание, Павел Иванович задал животрепещущий вопрос: — И какая именно торговля вас интересует? — Души. Я, видите ли, первый владелец и даже торговец душ на всю цивилизацию. И очень рад встретить коллегу. Чичиков как-то весь уменьшился, поперхнулся, однако спросил твёрдым голосом: — Простите? — Торговля душами, — как бы удивившись непонятливости Чичикова, разъяснил он. — Павел Иванович, вы очень цепкий человек, ведь эта торговля — искусство! У Чичикова уже не было сил удивляться тому, что некий Воланд знает его имя и отчество. Он только зачем-то уточнил, понизив голос: — Мёртвыми… душами? — О, несмотря на то, что я убеждён в бессмертии души… Да, и мёртвыми тоже. Павел Иванович недоверчиво глянул на, как ему теперь казалось, сумасшедшего. Но вдруг всё же этот немец знает суть вопроса? Это не давало покоя Чичикова, разжигая его любопытство. — И зачем, разрешите узнать, вам нужны эти души? — Мне они ни к чему. Владельца мёртвых душ они тяготят. Мёртвые владеют мёртвым. Но такова уж моя доля. К тому же, души всегда можно продать. После слова «продать» Чичиков оживился. «Возможно, думалось ему, этот господин и вовсе не понимает, чем он владеет, и хочет лишь продать души. А может, он знает этот предмет достаточно хорошо.» Чичиков сам не заметил, как на постоялом дворе стало вдруг слишком тихо… Молчал и немец, но молчание это оглушало. Воланд прожигал его взглядом, казалось со стороны, просто рассматривал, но Чичиков чувствовал в этом взгляде что-то ещё. И всё же что-то здесь было не так… — И… Что же вы, господин Воланд, хотите за свои души? — Души на души, обмен равноценен. Вы заключите от моего имени несколько подобных контрактов, купите души у нужных мне людей, и тогда вы получите своё сполна. Можно сказать, что я беру вашу душу в залог. Разумеется, образно. Он достал обычную гербовую бумагу. Обороты речи, условия — всё было чисто так, что комар бы и носа не подточил. До того момента, когда Павел Иванович дошёл до описи душ… Мельчайшим, убористым списком: фамилии, фамилии, фамилии… Бессчётное множество, так, что не ясно было, как все они умещаются на бумаге. Суммарное число… Чичиков ему не поверил. — Т-тысяча? — свой голос он не узнал. — Если этой суммы мало, то… — Нет, что вы! — В этот момент он понял, что окутанный мистикой незнакомец собирался перепродать души. Пусть число и было большим, пусть в его руках уже было достаточно душ, но Чичиков понадеялся на знаменитый русский авось и уверенно отчеканил: — Я согласен. Между тем он мысленно представил масштабы этого нетривиального мероприятия и поразился: сколько подобных контрактов могло проходить через руки немца — кто знает. В руках его уже было перо, но для верности он всё же уточнил: — Сколько сделок необходимо будет совершить? На бумаге указано, что… — Ровно шесть. Именно. Возможно, это будет нелегко, но не сложнее уже совершенных вами сделок. Подпись была поставлена. С тяжелым сердцем, но всё же поставлена. Чичиков чувствовал подвох в расплывчатых условиях, но всё же. Шесть покупок мёртвых душ. Да пусть хоть все они Коробочки — Чичиков уже имел с ними дело. На том и порешил. Бумага исчезла со стола, и Чичиков с немцем, по просьбе последнего, вышли из внезапно опустевшего гостиного дома. — Мы с моею свитой отвезём вас туда, откуда вам ближе будет начать свою небольшую миссию. Как насчёт прогулки по Патриаршим? — Но это ведь центр Москвы… — Да! Можете занять комнату в любой ближайшей гостинице, скажите, что вы от меня! Когда Чичиков и Воланд подходили уже к карете прямо перед ними возник несуразный человек, похожий на щепу, в таком же несуразном костюме, порванном в локтях. Будто заправское приведение он появился из ниоткуда, открыл дверцу салона, закрыл её за ними и исчез в никуда. Убранство салона кареты… Было поразительно. Удобные кресла, непривычно низкий потолок… Чем больше взгляд охватывал деталей, тем больше Павел Иванович терялся. Дверные ручки, сама форма всех изгибов салона, вставки из незнакомых ему материалов… — Где я? Что это за карета? — О, эта карета называется «Волгой»! Перед Чичиковым мелькнуло чье-то лицо и будто бы маслянисто-желтый отблеск кошачьих глаз… Второй ряд кресел находился перед сложного вида механизмом… Рычаг, округлого вида массивный штурвал… «Видимо, кучер», — машинально подметил Павел Иванович про себя. — Не кучер, водитель. Водитель авто. И не штурвал, а руль, — вполне явственно проговорил Воланд, как ни странно, вслух. Чичиков ожесточённо сверлил взглядом пейзаж за окном, нарочно не придавая значения этой реплике. «Волга» между тем тронулась с места, вдавив нашего героя в кресло так, что что-то в нём жалобно засипело и крякнуло. По крыше будто бы начал барабанить дождь, рисунок за окном был мгновенно размазан потоком воды и чудовищной скоростью. Откуда-то раздавался приглушенный и оттого монотонный голос. Стоило прислушаться к беседе, которую, видимо, вели водитель и некто ещё. — Как по-твоему, Азазелло, прав был товарищ Данте? — Его книжонка такая же старая, как мой пиджак. Кругов маловато, кругов… Оттоль проблемы все. Умертвия. И этот — тоже. Завалящий человечек… — Обсуждать нашего гостя — последнее, что вам сейчас нужно! — строго осадил этих двоих Воланд, отчего оставшийся путь все проехали в практически полной тишине. А Чичиков глубоко задумался о смысле этого разговора, свидетелем которого он стал, и о подлинной природе происходящего здесь… Но ничего толкового в голову не приходило. В какой-то момент экипаж начало сильно трясти, будто бы карета летела по наихудшей дороге мира. Ливень будто усилился, превратившись во всеобъемлющий шум бесконечного потока воды, практически водопада. — Входим в зону турбулентности! — раздался чей-то насмешливый надрывный голос с водительского сиденья. Тряска продолжалась до тех пор пока авто не остановилось. Остановилось резко, вновь выдернув Чичикова из кресла, в котором он всё ещё чудом удерживался. Только Воланд, кажется, сидел не обращая внимания на тряску, неподвижный, как статуя. Выдохнув, Чичиков взглянул за окно, где наконец можно было чётко разглядеть окружение. Налево от авто виднелось большое для города пустое место и несколько деревьев… «Что, мы за городом?». Дверь резко открылась и он снова увидел худощаво-вытянутого, одетого в какой-то клетчатый пиджачок, человека с неясной гаденькой улыбочкой на физиономии. Престранный человек (если это был человек), оттого нескладный. Открылась дверца, к слову, настолько резко, что Чичиков опять едва удержавшись от падения из кареты прямиком на улицу, оказался буквально перед лицом этого клетчатого. — Отнюдь, товарищ Чичиков, это Патриаршие! Точнее Патриарший! Вы удивитесь произошедшим переменам. — Судя по всему, он ко всем обращался словом «товарищ». Между тем Павел Иванович окончательно понял, что находится не в карете… А стоило только выйти, как он убедился в этом окончательно. Блестящий от отражающегося солнца чёрный цвет покраски, плавные изгибы казавшегося монолитным корпуса, округлый бампер серебристого металла. Чичиков не был уверен, как назывался этот транспорт. — Автомобиль, — снова подметил его мысли Воланд. На улице уже стояла странная троица: тот самый длинный, уже знакомый низенький, косматый, с кошачьими глазами. Рядом некто — пугающий, широкоплечий, с какой-то озлобленной физиономией, бельмом на глазу и искривлённым ртом. — Что ж, — из-за спины заговорил Воланд. — Разрешите оставить вас с Бегемотом. Он послужит вам Вергилием на полставки. На этих словах низенький человек, гордо неся голову, вышел вперёд. Чичиков оглянулся: рядом с особняком — чернильно-чёрная широкая дорога, по которой по рядам мельтешили «автомобили»… Более угловатые, шумные, различных оттенков и цветов, часто слишком ярких. Именно на обочине одной из окружающих патриаршие асфальтированных углов остановилась Волга с удивительными пассажирами. У Павла Ивановича зарябило в глазах от окружения: вдалеке он заметил высокое здание, казалось, сливавшееся с небом из-за отражения в стёклах. Чичикову стало дурно. Между тем свита увлекала его дальше, в сквер, что начинался за зданием. Он и не сопротивлялся, таращась во все глаза на непривычно одетых прохожих. Вскоре городские пейзажи были задрапированы стремительно желтеющими осенними аллеями. Отдышаться Павел Иванович смог только уже находясь на углу одного из таких скверов, на самом берегу пруда Прямо за белой балюстрадой раскинулся идеальной формы прямоугольник водной глади, к которой постепенно спускался откос набережной. Аллея была, казалось, тихой и спокойной, ещё пели птицы, широкую пешеходную дорожку щедро засыпала медь листвы… Но затем наваждение будто пропало. Слева, совсем близко от сквера, — желтоватая стена дома, справа, за одиноким рядком голых деревцев — покрытая рябью, словно гусиной кожей, поверхность пруда. С левой стороны были слышны периодически проезжающие «автомобили». Но взгляд Чичикова был прикован к табличке с подозрительно знакомыми силуэтами и надписи под ними. Круглая, металлическая, непривычная для века девятнадцатого. Надпись на ней гласила:

«Запрещено разговаривать с неизвестными»

Тут только он понял, что совершил ужасную ошибку. О, если бы ему кто-нибудь раньше сказал подобную фразу, он бы зарёкся ввязываться в подобные авантюры! Но было уже слишком поздно…