Бодминская пустошь

Под неглубоким снегом плотная корка увядшей травы — Флёр ощущает ступнями холод, но этого не достаточно, чтобы успокоить разгоряченную алкоголем кровь. Она шагает вперед, мало заботясь о том, последует ли за ней Гарри, и раскидывает в сторону руки, запрокидывает голову — там, вверху чистое звездное небо, где Пес и Лира, и Большая Медведица подмигивают ей глазами-звездами, улыбаются хвостами комет. Флёр на мгновение зажмуривает глаза, глубоко вдыхая морозный зимний воздух и запах свободы, что несет с собой резвящийся по Бодминской пустоши ветер. Рука Гарри опускается ей на плечо, но Флёр не поворачивает к нему головы, протягивает бутылку — безмолвное предложение выпить. Гарри пьет и не пытается нарушить молчания те недолгие минуты, что Флёр вышагивает по влажному снегу в своих туфлях-лодочках, пока распевает песни и глядит на него своими распахнутыми зачаровывающими глазами. Она подходит к нему, берет за руки и ведет вслед за собой, заставляя Гарри танцевать. Флёр поет и пьет с его лица улыбку, будто это самый сладкий, самый крепкий алкоголь, что ей когда-либо удавалось попробовать. Гарри смеется, крутанув Флёр вокруг своей оси, а потом они по очереди прикладываются губами к замерзающему горлышку бутылки. Споткнувшись, Флёр едва не падает, но Гарри удерживает ее за талию, и глаза его светятся задором. Флёр выскальзывает из рук Гарри и кружится на месте, разбрасывая в сторону комья снега и мерзлой травы, и подол ее платья искрится серебряными звездами, будто она — отколовшийся кусочек небесного свода. – Красиво, – шепчет Флёр. – Это так красиво, Гарри Поттер, и я так давно не видела таких ярких звезд! Они стоят, задрав головы к небу, и когда падает звезда, Флёр хватает Гарри за руку. – Желание!.. – вскрикивает она, указывая Гарри на скользящую вниз кроху, а внутри уже звучит ее собственное, заветное: «Мы все будем счастливыми...». Когда кожа Флёр покрывается мурашками, а ноги начинает покалывать от холода, она разворачивается к Гарри и утыкается носом ему в плечо. В груди ее тихо, а улыбка устало соскальзывает с губ. Флёр вспоминает осенний день, когда они с Гарри наблюдали за летающими на метлах супругами, ожидая их на земле. – Я не умею летать на метле, Гарри, ты не знал?.. В Шармботоне это не было обязательным предметом, и полетам я предпочла астрологию — а первый и единственный раз села на метлу, в ту ночь, когда... ты помнишь. Гарри обнимает Флёр, будто укрывает от ветра и холода, но его ладони такие же холодные, как и ее собственные. И все же обоим им, действительно, становится тепло. – Ты не умела летать, и все равно согласилась участвовать в операции? Почему? Флёр чуть поворачивает голову, ощущая щекой мягкую ткань свитера Гарри, и закрывает глаза, будто тогда последствия этого разговора, что призраком маячат вдалеке, исчезнут, и Флёр не придется смотреть им в глаза. – Но я ведь была с Биллом и знала, что могу ему доверять. А еще тогда на Турнире — помнишь? – ты спас мою сестру от гринделлоу, и я пообещала, что когда-нибудь непременно тебя отблагодарю. Ты этого, конечно, не знал, но я не забыла своих слов, и моя благодарность была искренней, – шепчет Флёр, пальцами цепляясь за плечи Гарри, будто в каждую минуту рискует упасть. Гарри мягко отстраняет ее от себя, но по-прежнему держит Флёр за предплечья и смотрит ей прямо в глаза, когда говорит: – Ты ведь знала, что Габриэль не грозила настоящая опасность, и твоя благодарность не стоила того, чтобы рискнуть своей жизнью ради меня. Он смотрит на нее — теплая зелень глаз, пролегающие между переносицей напряженные морщинки — Гарри Поттер смотрит на Флёр, ожидая ее ответа, и ей не остается ничего другого, кроме как сказать ему правду. – Кроме того, что ты стоил того, чтобы ради тебя рискнул каждый из нас? – коротко смеется Флёр, но взгляд Гарри по-прежнему ожидающий, и тогда она чуть встряхивает головой, опуская глаза. – Твое наблюдение не совсем верно, – улыбается Флёр мягко, и вновь поднимает взгляд на лицо Гарри. – Я знала, что сестренке не грозит опасность, и отблагодарила тебя не из-за ее спасения, а потому, что благодаря тебе, мне не пришлось продемонстрировать остальным своего страха. Я не могла плыть за ней сама. Флёр говорит это, ощущая внутри движение протеста, но золотая вода и магия момента, и ждущий взгляд Гарри развязывают ее язык, а из головы – прочь – все условности и все собственные запреты. Сколько раз Флёр ссылалась на нежелание замочить волосы, когда школьные друзья звали ее присоединиться к ночному купанию в фонтане Фламель? Сколько раз она отказывала родителям и Биллу в отдыхе на море? Флёр отточила свою ложь до блеска, и никто никогда не смог бы уличить ее в обмане. Только она все равно говорит Гарри, будто признается в постыдном секрете: – Мне долго пришлось мириться с последствиями убийства того Пожирателя, и я все думала — может ли быть такое, что только со мной одной магия играет в такие странные игры? Может ли быть так, что из всех, применивших это заклятие, мне одной уготована участь переживать это чувство опустошения изо дня в день? А потом, ты сказал, что чувствуешь тоже самое, и мне стало легче. Флёр ощущает на голых плечах холодный ветер и тающий в туфлях снег, но ей необходимо закончить, необходимо рассказать кому-то, что она на самом деле чувствует. – В тот день, мы тогда гуляли в Кенсингтонском саду, – помнишь? – я сказала правду о том, что порой желала быть маглом. Когда я была еще совсем малышкой, выброс магии отправил меня в воду — она не была соленой, значит это не было морем, но я не знаю, была ли эта река или озеро — я была напугана и едва не утонула. Не помню, как вернулась назад, как снова очутилась дома — наверное, меня спас какой-то волшебник или заметил, тонущую, случайный магл. Просто очнулась, мокрая, посреди своей комнаты, едва могла дышать, и казалось, будто легкие горят. Я так испугалась! И мне было так стыдно: думала, будто моя магия не в порядке, или что со мной самой что-то не так, и поэтому ничего не сказала родителям. Флёр замолкает и опускает взгляд, внезапно ощущая, как расчерчивают сырые дорожки на щеках собственные слезы, и прижимает ладонь к лицу, будто это может скрыть от Гарри ее чувства. – Родители и учителя так много от меня ожидали, они говорили, что я талантлива, что я не просто красавица, но и умница, и каждый раз — каждый раз! — больше всего я боялась того, что однажды увижу на их лицах разочарование. Тем хуже было ощущать внутри сомнение, что с моей магией что-то не так, что творить сложные заклятия у меня никогда не хватит ни мастерства, ни сил. Я, ученица Шармбатона, заняла последнее место на Турнире Трех Волшебников впервые за всю историю школы, и это то, за что я всегда буду испытывать вину перед мадам Максим и перед всеми учениками. Я просто боялась всех их подвести снова, а потом оказалось, что я способна на смертельное заклятие, но абсолютна не готова к его последствиям. Почему я такая глупая, Гарри? – последнее слово тонет во всхлипе, и Флёр зажимает ладонью рот, пытаясь заглушить слезы. Но Гарри качает головой, протягивая к Флёр руку и стирает слезы с ее лица. Он говорит ей: «Ты замерзла», а еще говорит: «Спасибо», и потом берет Флёр за плечи и переносит их в гостиную Норы.

***

Когда утром Флёр входит на кухню, там только миссис Уизли и Анджелина — и обе они замолкают, встречая Флёр взглядами. На кухне не летают привычно столовые приборы, не шумит в кастрюлях готовящаяся еда, только из коридора – едва слышно – тихий шелест подметающей метлы. Такие тихие утренние часы в Норе Флёр заставала лишь дважды: после своей свадьбы и после похорон Фреда. Флёр делает легкий реверанс почти машинально, занятая лишь тяжелой атмосферой, повисшей в комнате, и лишь секундой позже отдергивает себя – ну в самом то деле, она же не в школе. – Флёр, дорогая, доброе утро! Чай? – тут же поднимается на ноги миссис Уизли, и хотя голос ее звучит приветливо, от Флёр не укрывается неловкость и напряженная натянутость, которую женщина прячет за улыбкой. Флёр качает головой, мягко улыбаясь, и желает всем доброго утра, сама наливая себе чай. Она ждет, что ситуация прояснится, но и миссис Уизли и Анджелина молчат, и утро рискует обернуться катастрофой, если сейчас же не выяснить в чем тут дело. Потому что где-то внутри – о, Мерлин! – Флёр ощущает разливающийся жар стыда. Прошлая ночь, Бодминская пустошь, это откровение, что она вот так, наивно поддавшись секундному порыву, высказала Гарри... палочка Флёр едва заметно вздрагивает, и кипяток льется мимо чашки, к счастью, никого при этом не обжигая. – Кажется, все мы этим утром чувствуем себя не в своей тарелке, – качает головой миссис Уизли, и Флёр, обернувшись, видит, как Анджелина касается ее руки, будто оказывает жест поддержки. – Что-то случилось? Голос Флёр почти не дрожит, но ей все равно кажется, что своим вопросом она выдает себя с головой. – Новости, – Анджелина кивает в сторону газеты, что скомканной горкой хрустящей бумаги покоится на кухонной тумбе, и Флёр без лишних слов берет ее в руки. Причина беспокойства миссис Уизли и Анджелины становится ясна Флёр буквально сразу: крупный заголовок кричит о нападении Пожирателя на пожилую чету магов в рождественскую ночь, а крупный план рыдающей над телом убитого мужа женщины заставляет Флёр с шумным выдохом опуститься на стул. – Мальчиков оповестили когда ты спала — Гарри и Рон сорвались с места, даже не позавтракав, и умчались в Министерство. Они просили не беспокоить Гермиону, но как прикажете скрыть от нее такое? – с досадой выговаривает Молли, и в ее голосе Флёр слышит едва сдерживаемые слезы. – Бедняжка, – шепчет Флёр, ладонью прогоняя ввалившегося в центр колдографии журналиста, с его неуместным и настойчивым желанием выведать из первых уст пострадавшей все подробности. Газета отправляется в мусорное ведро, и Флёр наполняет остывшие чашки чаем, решив, что двух растерянных женщин на кухне более чем достаточно, а значит, именно ей придется взять на себя роль хозяйки положения. В конце концов, умение разряжать обстановку она освоила за годы обучения блестяще.

***

– Теперь и разговор только об этой шайке подражателей – смешно! – фыркает Билл, отлевитировав очередное письмо от школьного приятеля в камин. – Только представь, Флёр, они всерьез считают, будто это могут быть те самые Пожиратели. Флёр не единым жестом не выдает напряжения, но прежде чем ответить, делает несколько вдохов, надеясь, что муж не заметит ее волнения. – Зачем кому-то творить все эти безумные вещи? Они явно не в себе, Пожиратели тоже… – Это просто смешно, Флёр! – обрывает ее Билл. – Он мертв и точка! Никакого смысла нет творить все эти зверства бывшим Пожирателям, тем более, на свободе остались немногие. Зачем им рисковать свободой ради его идей теперь? Никто больше не верит в идею чистокровного общества, это не принесет им власти. Спина Флёр – пружина. Прямая осанка и блестящий смелый взгляд, как на дуэлях со школьными друзьями, как во время уроков, когда профессор Моро в очередной раз задавала ей свои ехидные, полные желчи вопросы, и Флёр отвечала с блеском, с хладнокровным изяществом, которым так восхищались все преподаватели, кроме этой вредной профессор Моро… Билл бросает ей вызов – невольно, сам того не ведая. Он может сколько угодно раз утверждать свое главенство в семейной жизни, и Флёр подчинится. Но подвергать сомнению наличие у нее собственного мнения, собственных идей – такого Флёр никогда и никому не спускала. Ни школьным друзьям: ни Клео, ни Вивьен, ни Полю, ни профессорам, даже, если это и сулило ей неприятности. И теперь, когда в словах Билла ей чудится приказ принять его точку зрения – в груди Флёр разгорается протест – он гонит к щекам кровь, заставляет язык зудеть во рту, а мысли становиться колкими и быстрыми. На лице Билла скупая уверенность в своей правоте – он не видит нужды ее доказывать. Наверное, думает Флёр, в этом моя вина, это я научила его не задумываться над тем, что думаю я. – А что, по-твоему, делал тот Пожиратель в Тинворте? По-твоему, он туда за бататом явился? Это магловский рынок, Билл, он явно что-то вынюхивал. Они верили в идеи Волдеморта однажды, и его смерть ничего не изменила бы для кого-то вроде фанатиков Лестрейнджей или Яксли. Мы не можем знать наверняка, и я прошу тебя, будь благоразумен и осторожен, не относись к происходящему так, как ты привык. Когда Флёр заканчивает свою речь, она поднимается с кресла, откладывая книгу. Видит Мерлин, сохранять спокойствие в такие моменты ей совсем не просто. Ну почему, почему ее муж так легкомыслен в вопросах безопасности?! – Ради Мерлина, не заводи старую пластинку! Это была досадная случайность, что вы с Гарри наткнулись на того Пожирателя, уверен, его визит в Тинворт никак не связан с темными делами. Это не повод запереться в доме на все засовы и не показывать носа. Я записался в добровольце, Флёр, и точка. Чем раньше мы поймаем этих болванов, тем скорее это все прекратиться! – вспыхивает Билл. Флёр замирает – ее рука уже на ручке двери, и она собиралась ложиться спать, а не выяснять отношения. Но его слова и его уверенный тон – они летят в спину Флёр кинжалом, целя под лопатку, и, конечно, попадают в цель. – Est-ce vraiment? – разворачивается Флёр резко. – Ты записался в добровольцы, Билл Уизли, хотя обещал, что посоветуешься прежде со мной?! – Им требуются люди для караулов, всем записавшимся дают оплачиваемые отгулы, это не повредит моей работе. На лице Билла упрямая решимость. Он поднимается с дивана – руки сложены на груди, а взгляд – прямо в лицо Флёр, будто в нем она должна прочитать его немой упрек за несдержанность. – Je m`en fiche! Это работа мракоборцев, а не твоя! Ты работаешь в банке, ты работаешь с финансами и бумагами, а не ловишь опасных преступников. Я ни за что не позволю тебе!.. – Мне не нужно твое разрешение, Флёр, что за глупость! Поверить не могу, чтобы Джинни закатывала Гарри такие скандалы! – выкрикивает Билл, делая в сторону Флёр несколько быстрых шагов. Их пылающие лица близко друг к другу, но они все равно кричат, будто больше не слышат друг друга, будто расстояние вытянутой руки – огромная пропасть. Они никогда не кричали друг на друга – никогда прежде. Когда Билл говорит это, оба закрывают рты, будто все слова попадали вниз камнями, засыпали их – и тут, между ними, выросла баррикада. Флёр переводит дыхание, приказывая глазам оставаться сухими, а все гадкие слова, что рвутся с языка, шипеть ядом в глотке. Наверное, Билл тоже понимает это – то, что сказал что-то непоправимое. Наверное, он даже собирается перед ней тут же извиниться. Но Флёр улыбается, как улыбалась лишь для профессора Моро. – Тогда тебе стоило подыскать себе другую жену, mon cher, – говорит она – обманчиво ласково, почти мягко. Но каждое ее слово заставляет Билла делать по шагу назад. И потом Флёр аппарирует, не дожидаясь ответа Билла, и не заботясь о том, что делает этим только хуже.

***

Флёр сидит в кафе, где поет молодая девушка, похожая на ее школьную подругу Клео и одновременно на нее саму, и крохотной ложечкой отправляет в рот очередную порцию лимонного щербета. Сладость не приносит ни радости, ни утешения, и от того Флёр становится еще горше – вот сейчас она испортит одно из лучших детских воспоминаний, а все эта нелепая ссора! – Дорогая, – рука миссис Делакур опускаются на руку Флёр. – Ты ведь меня не слушаешь, так? – спрашивает она мягко, заглядывая в глаза дочери. Флёр выдыхает и откладывает ложку, поднимая на маму взгляд. – Он ни разу не написал мне за всю неделю. Ни разу. Мой брак разрушен, – выдыхает Флёр, едва сдерживая слезы. И если бы не люди кругом – она давно ревела бы в три ручья, сокрушаясь над собственной глупостью. – Почему я просто не промолчала тогда? – шепчет Флёр, позволяя матери сжать свои дрожащие ладошки. За ту неделю, что она провела в родительском доме, Флёр ни раз упрекала саму себя за несдерженность – в конце концов, прежде ей всегда хватало женской мудрости, чтобы смягчать все острые углы семейной жизни. Билл Уизли никогда не был покладистым, что означало, как думала Флёр, его безоговорочное право одерживать верх в любых спорах. Но как могла она позволить ему подвергать свою жизнь опасности из-за глупого упрямства? Флёр ни раз порывалась написать об истинной причине ссоры миссис Уизли, но каждый раз одергивала себя – «ссора – дело двоих», – звучали в голове слова бабушки Делакур. И Флёр откладывала неначатое письмо в сторону, бессильно опуская на стол голову, будто бы ей, вдруг, становилось, совершенно невыносимо держать ее на плечах и думать обо всем этом дальше. Миссис Делакур чуть крепче сжимает ладони дочери, возвращая ее в настоящее, и вынуждает поднять взгляд. – Ничего не кончено, милая, ну что за глупости, – смеется миссис Делакур. – Вам обоим нужно немного времени, и Билл это знает, он просто дает тебе это время, чтобы все в итоге разрешилось, как нельзя лучше. Флёр опускает голову, закрывая глаза, и под закрытыми веками их красные лица, и они в сотый раз кричат друг на друга – и камни падают, падают, падают… – Наверное, нам и правда нужно какое-то время, – соглашается Флёр. – Но я так волнуюсь! Что, если с ним что-то случилось, что, если во время караула они наткнуться на кого-то из этих преступников? – шепчет она, сжавшись в комок, чувствуя, как уходит у нее из-под ног опора. – Анджелина пишет тебе. И Рон тоже. Билл может позаботиться о себе, милая. – Да, но однажды я уже чуть было не лишилась его, – качает головой Флёр. Она высвобождает ладони из рук матери и отодвигает от себя десерт. – Идём домой, кажется, я больше не голодна. Флёр гуляет по парку, прячась под зонтом от мелкой мороси, когда ее находит чужой патронус – серебряный рогатый олень. Он вышагивает из-за темных каштанов и становится перед Флёр, в приветствии опустив рогатую голову. «Здравствуй, Флёр! У меня к тебе просьба, и, боюсь, это очень срочно. Не могла бы ты заглянуть ко мне в ближайшее время, если у тебя нет других планов? Это важно», – передает патронус сообщение Гарри Поттера. Олень тревожно бьет копытом по асфальту, делает несколько кругов вокруг Флёр, пока она – растерянная – размышляет над посланием, а потом тает в воздухе, оставляя едва уловимое глазом свечение. Это послание – оно звучит будто неловко и слегка взволнованно, и Флёр уже через пару мгновений аппарирует к Министерству магии Франции, чтобы тот час отправиться в Лондон. «Что-то случилось с Биллом», - все, о чем может думать Флёр те бесконечные минуты, пока проверяют ее документы и позволяют пройти в камин до Лондона. Гарри открывает ей после первого же звонка, и Флёр смотрит на его лицо, будто оно немедленно подтвердит все ее самые страшные подозрения. На Гарри домашний бежевый свитер, и под стеклами очков он щурит глаза, будто долгое время провел в темноте, но ни тревоги, ни страха Флёр не находит ни в единой черте его лица. – Здравствуй, – машет ей Гарри, но Флёр перебивает его даже прежде, чем он успевает пригласить ее пройти в дом. – Это, Билл? Что-то случилось с Биллом? – шепчет Флёр, ощущая, как схлынула с лица вся краска. Перед глазами Флёр десятки страшных сцен – и единственное, о чем она может думать – мы не успели помириться. Гарри, кажется, теряет дар речи, потому что отвечает не сразу, а когда, наконец, отвечает, то звучит это скорее, как нечленораздельный звук глубокого удивления. – Пожалуйста, если что-то случилось с ним, или с кем-то другим, я должна узнать немедленно, – почти умоляет Флёр, не в силах сделать ни шагу вперед. Гарри хмуриться и его очки ползут вниз по переносице, пока он привычным жестом не возвращает их обратно. – О чем ты говоришь, Флёр? С Биллом все в порядке, по крайней мере, я не получал никаких новостей, которые говорили бы об обратном. Он говорит это, но еще несколько мгновений Флёр смотрит недоверчиво, будто выискивает в его словах признаки лжи. – Мы с Биллом обычно патрулируем вместе, я думал он сегодня дома вместе с тобой, – добавляет Гарри, растерявшись от затянувшегося молчания. Картинки рушатся – осколками, с треском. Черной пылью оседают на плечи Флёр, и только тогда она чувствует, каким грузом давил на нее страх за мужа. Она сжимает в кармане пальто волшебную палочку, будто та подарит ей необходимое успокоение, и ненадолго закрывает глаза, борясь с чувствами. – Слава Мерлину, – выдыхает Флёр, когда, наконец, обретает дар речи. – Я, кажется, поторопилась с выводами, – выговаривает она с трудом, все еще не в себе от пережитого беспокойства. Гарри мягко берет Флёр за предплечье, чуть сжимая, словно выражает ей поддержку, и качает головой. – Не стой на пороге, Флёр, заходи, и расскажи, ради Годрика, что произошло? Когда два часа спустя, Флёр сидит на кровати, укачивая на руках Тедди Люпина, ей хочется смеяться от легкости, что теплым коконом оплетает ее теперь, когда она знает, что с мужем и с близкими все в порядке. Малыш сопит у нее на руках – он пахнет сладко, как могут пахнуть лишь маленькие дети. И его сонная беззащитность, и нежность, кажется, лишают Флёр последних сомнений в том, что завтра же утром она отправиться домой, и они с Биллом, наконец-то, помирятся. Гарри заглядывает в комнату, наблюдая, как Флёр осторожно кладет малыша на кровать и накладывает чары, которые не позволили бы ему упасть. Она оглядывается через плечо, замечая Гарри, и прикладывает палец к губам, призывая его к молчанию, а потом жестом подзывает подойти ближе. Он следует ее просьбе без замедления и становится рядом, не отрывая глаз от крестника, и когда Флёр бросает взгляд на лицо Гарри, внутри нее все расцветает светом, как каждое из воспоминаний о рождественской ночи и каждое из воспоминаний о детстве. Гарри Поттер, наблюдающий за ребенком – не тот Гарри Поттер, которого она когда-либо ожидала увидеть, но кажется, он внезапно ей нравится. Флёр опускает глаза, пряча улыбку, прогоняя нахлынувшую нежность, и касается плеча Гарри рукой, приглашая оставить Тедди одного. – Ты очень нас выручила, спасибо! – в который раз за вечер благодарит Гарри, когда они спускаются в гостиную. – Ерунда, – отмахивается Флёр. – Но если бы я сразу знала о том, что ты просишь меня помочь с малышом, этого досадного недоразумения могло не случиться, – говорит она совсем не строго, но все же достаточно серьезно, чтобы Гарри ответил прямо. Гарри задумчиво крутит в руках очки, не глядя на Флёр, и потом отвечает ей очень осторожно, будто подбирает слова. – Билл не говорил мне о вашей ссоре, я был уверен, что вы проводите выходные вместе. – Представляю, как обескураживающе выглядел мой испуг, – тихонько смеется Флёр, качнув головой. – Нет! Ну, может только чуть-чуть, – легко сдается под прямым взглядом Гарри. – Я и сам испугался, решил, будто что-то случилось. – В следующий раз не стесняйся излагать свои просьбы прямо, – поучительным тоном заявляет Флёр, но глаза ее искрятся, и в них ни капли от того строгого тона, которым она это произносит. Гарри, наконец, откладывает в сторону очки и потирает подушечками пальцев веки. Флёр вскользь отмечает, что Гарри выглядит уставшим, а по сравнению с их последней встречей он явно потерял в весе, потому что свитер сидит на нем мешковато, а на лбу отчетливее обозначились ранние неглубокие морщины, делающие его лицо, в приглушенном свете гостиной, немолодым и грустным. Флёр не успевает задуматься о причинах этих перемен, потому что Гарри, вдруг, снова поднимает на нее взгляд. – Джинни так внезапно вызвали на отборочные, а Гермиона, ну, я подумал, что она не очень хорошо разбирается в детях, – объясняет он, пожимая плечами. Флёр на мгновение хмурится – он знает свою подругу большую часть жизни, но до сих пор позволяет себя так заблуждаться на ее счет. «Ты совсем не разбираешься в людях, Гарри», – думает Флёр. Но вслух, конечно, произносит другое. – Любая женщина может справиться с ребенком, тем более Гермиона. Кажется, твоя подруга ко всему подходит с тщательностью, и когда настанет день появления на свет ее собственного малыша, не будет такой вещи в детях, которую она бы не знала. Эта девушка очень… minutieux, – Флёр задумывается на мгновение, пытаясь вспомнить, как это звучит по-английски, но слово упорно выскальзывает из памяти. – Не важно, в любом случае, Гермиона будет прекрасной матерью, вот увидишь, – качает Флёр головой, опускаясь в кресло. Теперь, после пережитого страха ее накрывает волной спокойствия – тягучего, укачивающего – от такого хочется свернуться калачиком на коленях любимого или держаться за руки, или читать друг другу стихи. Флёр не ждет от Гарри ответа на свои слова, и прикрывает глаза, нежась в нахлынувшем чувстве. – Ты тоже, – вдруг, отзывается Гарри. – Ты будешь хорошей матерью, Флёр. Флёр такого ответа не ждет, и отчего-то щеки ее вспыхивают румянцем, хотя она привыкла слышать в свой адрес похвалы. Но эти слова все же, неожиданно для нее самой, колют куда-то в подреберье, отзываясь легкой болью на давний разговор о детях с Биллом. – О, это, очаровательный комплимент, Гарри, спасибо, – благодарит Флёр, поднимая на него взгляд, и тут же отыскивает его улыбку. – Ну, это правда, так что… – пожимает Гарри плечами. – Спасибо, – едва слышно повторяет Флёр, все еще не отнимая от его лица взгляда. Что-то в Гарри кажется ей сейчас особенно привычным, знакомым – оно разрастается в груди тревожным теплом, разливается от макушки до кончиков пальцев, заставляя взгляд соскальзывать на его губы и вспоминать ночь, когда они, пьяные, кружились в танце, и когда они пели вместе, и когда пили волшебство из одного кубка… – Я приготовлю гостевую комнату, и найду, во что тебе переодеться. Уже поздно. Наверное, Тедди совсем тебя вымотал. – Нет, Гарри, нет, – поспешно возражает Флёр. – Не нужно. Я не усну этой ночью, кажется, я слишком взволнована, чтобы спать. Не беспокойся, я останусь в гостиной. Гарри кивает, а потом, ни слова не говоря, пропадает ненадолго, чтобы в следующую минуту появиться с двумя бутылками сливочного пива в руках. – Тогда, раз уж ты не хочешь спать, – говорит он, предлагая Флёр одну из бутылок. Флёр эта идея не кажется такой уж замечательной, хотя бы потому, как странно она ощущает себя в этот самый момент, и потому, что открытый взгляд мужчины напротив вызывает в ней неоднозначное волнение. Но отказаться сейчас, думает Флёр, будет абсолютно нетактичным жестом. И где-то в глубине души, кроме того, ей действительно хочется провести с ним время. – Кажется, пить в твоем доме, становиться нашей маленькой дружеской традицией, – смеется Флёр, пытаясь скрыть промелькнувшее на лице сомнение. К счастью Гарри не самый наблюдательный из людей, и на трюк Флёр он покупается легко. – За традиции, – подхватывает Гарри, и бутылки, стукнувшись, звенят, отдаваясь в сердце Флёр неясным предостерегающим трепетом. Гарри опускается на диван, занимая место рядом с креслом, в котором расположилась Флёр – так ей хорошо виден его профиль, и зелень глаз, которая под светом ламп кажется теплой, как листья бука в разгар июля. Это тепло жарких беззаботных дней в магловской деревушке, где на каникулах Флёр с друзьями снимали дом. Звонкий смех, улыбки, игра в «догонялки» по окрестным полям, где лодыжки вязнут в высокой траве, пахнущий пряной горечью и солнцем – все это Флёр, вдруг, отчетливо видит в глазах Гарри, и когда он поворачивает к ней лицо, чтобы задать какой-то вопрос, Флёр поспешно отводит взгляд. – Прости, я, кажется, задумалась, – неловко извиняется она. Гарри на это только отмахивается и делает еще один глоток из бутылки. – Так что у вас Биллом, просто размолвка, или может мне привлечь Джин? Она всегда умела ставить братьев на место, – повторяет Гарри. – Прости, если лезу не в свое дело, но ты кажешься очень расстроенной, – тут же добавляет он, будто заранее оправдываясь. Флёр опускает взгляд, сжимая бутылку обеими ладонями. Это личное, наверное, о таком не говорят приятелям. Но ведь говорят семье? «Этим ведь можно поделить с другом?» – думает Флёр, вслед за Гарри делая новый и новый глоток. «Ведь Гарри – не просто приятель?». – Я была против его участия в караулах, но он, вероятно, считает, что такие решения принимает только сам, – говорит Флёр с некоторым сомнением. Она не думала обсуждать это с кем-либо помимо матери, но теперь идея поделиться с Гарри не кажется такой уж невероятной. – Теперь я понимаю, как глупо ругаться из-за этого. Я знала, Гарри, за кого выхожу замуж – за парня с сережкой в ухе, в сапогах из драконьей кожи, который в банк приезжает на мотоцикле, а не на машине. Так глупо, что я забыла об этом сейчас. Ни шрамы, ни упрямство, ни страх его потерять – ни что из этого не может стать причиной, почему бы я могла пожалеть о нашем браке. Флёр говорит это, слово за словом, и кажется, будто из сердца высыпается ледяная крошка. Конечно, она любит Билла. Ну как она могла усомниться в этом хоть на миг? Гарри не смотрит на Флёр, когда она все это произносит. Его взгляд направлен куда-то в окно, и невозможно понять, о чем он думает. Когда Флёр заканчивает, он отвечает ей, все так же глядя в сторону: – Это нормально – сомневаться. Я думаю, так бывает у всех. Только сумасшедшие живут душа в душу – мои тетя и дядя жили, а они были той еще парочкой, – смеется он коротко и горько. – Вы идеальная пара, и эти ссоры просто делают жизнь интереснее. Флёр от неожиданности поднимает брови – такие вещи явно не в духе Гарри. – Ну ладно, ладно, – сдается тот, качнув головой. – Это слова Рона, не мои. Он мне дает советы иногда. Флёр улыбается, принимая оправдание, и потом они некоторое время молчат. За окнами поздний вечер, а может ночь. Ветер раскачивает уличный фонарь, и его свет пляшет по шторам, полосами расчерчивает книжный шкаф, на полках которого улыбаются с колдографий счастливые лица Гарри, Джинни и их друзей. Флёр мыслями переносится куда-то далеко – короткие счастливые моменты, как зачарованные снимки плывут перед глазами. Это так неожиданно просто: молчать и думать о своем, в очередной раз сидя в гостиной Гарри Поттера ночью. – Джин хочет ребенка, знаешь? – произносит Гарри, вдруг. – Она говорит об этом уже около месяца, но, мне это все не кажется хорошей идеей. Гарри замолкает, хотя по его напряженной позе видно, что он сказал вовсе не все, что ему хотелось бы ей сказать. Наверное, так безумно чувствовать близость к тому, кого никогда не считал ни другом, ни врагом. Там, где была пустота, вырастают цветы. Доверие тянется ниточка за ниточкой от сердца к сердцу – не предугадать, не предупредить заранее. «От чего так?» – думает Флёр, когда поднимается с кресла и пересаживается на диван, сжимая в своих руках ладонь Гарри. – Ты боишься, – произносит она, просто потому что знает. Гарри опускает плечи, и кажется, даже вздрагивает. – Да, – кивает он. – Мои родители, родители Невила, Люпин и Тонкс… Что, если наш ребенок останется один? Что, если ему придется испытать тоже, что и мне? – говорит Гарри и его голос полон дрожи. Флёр качает головой и обнимает Гарри за плечи, утыкаясь носом ему в макушку. – Нет, глупый, нет. Мы все будем живы, мы будем счастливы, и наши дети будут счастливы. Никто не заберет у наших детей нас, я обещаю, – шепчет Флёр, чувствуя, как руки Гарри обхватывает ее плечи. Они сидят так какое-то время, а потом Флёр позволяет Гарри отстраниться и не смотрит ему в глаза, чтобы не обнаружить в них смущение и слезы, которых – она уверена – Гарри стыдится. – Однажды, я буду готов, наверное, – произносит он, поднимаясь, и палочкой призывает с верхнего этажа одеяло для Флёр. Флёр ощущает, как тает на руках чужое тепло, как пустота вокруг полнится ставшим привычным запахом, и ей так хочется сказать что-то правильное, и впервые, она не боится, что это будет неуместно. – У тебя для этого впереди целая жизнь, – говорит Флёр, улыбаясь лишь едва. – Добрых снов, Гарри. Гарри вытирает глаза украдкой и поворачивается к Флёр. У него на лице то, чего Флёр никогда не понять, то, чего ей не хочется понимать, и она просто позволяет себе не думать об этом. Гарри улыбается ей коротко и кладет рядом одеяло. – Доброй ночи, Флёр, – говорит он ей, прежде чем подняться к себе. И в этих словах Флёр слышит его непроизнесенное «спасибо».