Свадьба его дочери

— Синьор Капулетти, я прошу вас... помочь мне. Колени дворянчика мелко дрожали, едва не подкашиваясь. В поисках опоры он нервно мусолил рукав собственного камзола, который от бесконечного прикосновения грязных пальцев посерел и бедно вытерся. Синьор Капулетти сдвинул брови и отвернулся. — Я знаю, что случилось с твоей дочерью, Брабанцио, — проговорил он. — И мне очень жаль. Она была красивой девушкой. Брабанцио всхлипнул и сжал кулак: дочь была его единственной наследницей. Синьор Капулетти сделал вид, что не заметил. — Но если ты расчитывал на мою помощь, — острый горбатый профиль, темнеющий на фоне залитой белым светом арки, дернулся, и складка у бровей выступила резче, — зачем ты обратился к Эскалу? Почему ты не поступил так, как поступают в семье, Брабанцио? — Он обернулся и впервые заглянул своему соискателю в глаза. Брабанцио съежился. — Я поступил как добропорядочный веронец, — забормотал он, — я обратился к властям, к герцогу, он же должен знать, что происходит, он же должен найти управу на Монтекки и их сбродище! Но... — Он сглотнул, царапая рукав. — Но он отказался меня выслушать. В тот день, когда этот зверь опозорил мою дочь, он сам потерял Меркуцио, был вне себя от горя и злости. Я пытался разгорячить его, воззвать к его гневу на Ромео и весь их клан... — При слове «клан» синьор Капулетти вновь нахмурился, и Брабанцио торопливо поправился: — Семью, конечно. Но он был глух. И потому теперь я здесь, синьор Капулетти, и я... Брабанцио тяжело сглотнул и опустился на колени, склоняя голову. — Я молю вас о помощи. Уголки сомкнутых губ хозяина дома как будто дернулись вверх, но мрачная складка морщины не спешила покидать лоб. — Я очень люблю тебя, Брабанцио, — сказал синьор Капулетти, — и я, и вся наша семья. Мы дорожим твоей дружбой, как мы дорожим каждым, кто когда-либо отнесся к нам с добром. Мы вспоминаем о тебе, Брабанцио, мы присылаем тебе подарки, и из наших благ тебе как другу полагается немалая доля. Но нет, — он помотал головой, — не думай, что я упрекаю тебя: мне приятно творить добро для своих друзей. И потому мне так досадно видеть, что ты, Брабанцио, совсем не ценишь нашей дружбы. От его мягкого, искренне огорченного тона у Брабанцио засосало под ложечкой. Он понимал, что сейчас должен был молчать и слушать. Впрочем, даже если бы его заставили говорить, он не смог бы выдавить из себя ни слова. — Ты не поздравляешь нас с праздниками, — продолжал синьор Капулетти, — ты не приглашаешь нас в свой дом, ты не пускаешь нас в свою семью. Разве мы чужие люди, Брабанцио? Разве же в ответ на нашу любовь и заботу мы не заслужили немного тепла и уважения? Но вместо этого ты приходишь в мой дом в день свадьбы моей дочери и просишь меня о помощи, хотя мы оба знаем, что ты подразумеваешь под этим словом. Убийство, Брабанцио! Или ты думаешь, что кровная вражда развязывает мне руки и дает право чинить беззаконие, что смерть всякого Монтекки или их сообщника приносит мне удовольствие и радость? — В голосе зазвенела сталь, в глазах сверкнул металл. — Ты ошибаешься, Брабанцио. Ты приходишь ко мне в дом и просишь о преступлении, но в тебе нет и капли уважения к тому, кого ты молишь. Чем же я заслужил такое отношение со стороны того, кого считаю своим другом, пусть и без взаимности? Под конец из его голоса ушла опасная холодность, он говорил скорее с сожалением и грустью, но эта обманчивая теплота была для Брабанцио хуже любой кары. Он поднял голову и медленно произнес: — Я прошу не преступления. Я прошу вашего справедливого суда, синьор Капулетти... — Он сглотнул и, жмурясь, задерживая подступающие от волнения слезы, прошептал: — Будьте моим другом. Он слышал, как мягко шелестел подол одеяний хозяина дома в такт его неслышным шагам. Синьор Капулетти отошел к столу и взял с него свой кубок. За все время разговора с Брабанцио он едва пригубил вино. — Я не откажу тебе в дружбе, Брабанцио, — ответил он, неторопливо делая глоток. — И я позабочусь о том, о чем ты меня просишь. Но прежде, чем я приведу в исполнение приговор, я попрошу тебя об одной услуге. И я надеюсь, что ты окажешь мне ее... Как другу. — Он помолчал мгновение, и Брабанцио услышал, как щелкнул замок захлопнувшейся ловушки. — До тех же пор считай это подарком моей жены. Она ненавидит семью Монтекки гораздо сильнее и безрассуднее, чем я. Откуда-то из галереи к синьору Капулетти вдруг подбежал растрепанный, запыхавшийся служка. Хозяин жестом подманил его к себе, и он, ретиво приблизившись, торопливо зашептал ему что-то на ухо. Брабанцио увидел, как краска схлынула с лица синьора Капулетти, а тесно, жестко сжатые губы неуверенно дрогнули. — Возвращайся к синьоре и не оставляй ее, пока я не приду, — одними губами произнес он, и служка исчез так же быстро, как и появился, оставив синьора Капулетти смотреть перед собой в пустоту. Наконец он вздрогнул, отмерев, и, стиснув в украшенных перстнями пальцах кубок, залпом его осушил. — Твоя услуга потребуется уже сегодня, — бросил он как будто небрежно, и Брабанцио с изумлением увидел, как на холодные темные глаза набежала искрящаяся влага. — Ты поможешь внести тело в склеп и подготовить траур. — Он помолчал, кусая нижнюю губу, и, поймав взгляд Брабанцио, добавил: — Свадьбы не будет. Кормилица только что нашла Джульетту в ее спальне... мертвой.