Во мраке

      Аллен в отчаянии.       Сейчас он выглядит, словно беспомощный котенок, словно самое уязвимое создание на всем белом свете. Он выглядит напуганным, он выглядит потерянным. Она не обращает на это внимания — его серые пустые глаза смотрят точно в вечность.       Линали в ужасе зажимает рот рукой.       Он растерян, нахмуренные брови вмиг расслабляются, руки охватывает легкая дрожь, он роняет бинты и ватки, что недавно скрывали глаза. Он пытается сесть на кровать — промахивается, падает рядом, сильно ударяясь позвоночником о железный каркас; он пытается встать — спина отзывается резкой болью, он тут же сваливается обратно, ударяясь сильнее; он пытается зажмурить глаза и вновь растерянно мотает головой — вокруг только тьма, бесконечно вязкая, без единого силуэта, без единого светлячка надежды. Не понимая, что происходит, он все еще пытается сделать хоть что-то, он смотрит с жалостью, с отчаянием, с болью, но все еще не на нее.       Линали уже не сдерживает всхлипы; он слышит новый, тяжелый вздох и с ужасом понимает, что в комнате он не один. Он оборачивается на звук, к ужасу девушки, совершенно в противоположную сторону. Она не может решиться подойти, она задерживает дыхание, боясь его испугать, боясь признаться, что сейчас видела его слабость. Аллен опускает голову, руки все еще дрожат, он слегка шевелит пальцами, будто надеясь на внезапное озарение, будто надеясь увидеть их. Линали делает неуверенный шаг в его сторону, он резко выпрямляется, снова стукаясь спиной о кровать, жмурится от боли. Он замирает, пытаясь прислушаться. Еще несколько шагов и вот она уже аккуратно касается его плеча.       Взгляд серых глаз смотрит в вечность, смотрит не на нее. Она уверенно кладет руки на его плечи, присаживаясь перед ним на коленки, ощущая холодный мраморный пол. Он дотрагивается здоровой рукой до ее кожи и с изумлением замечает, насколько она теплая. Кожу ног обожгли несколько капель слез, он мог поклясться, что никогда бы не заметил этого, если бы смотрел ей прямо в глаза. Он мог поклясться, что не смог бы отвести взгляда от ее прекрасных фиалковых глаз, но Линали где-то за гранью, нежно-фиалкового цвета, еле-еле видится во мраке черной дымки.       — Ли… — голос сел, горло саднит, саднит пуще, чем если бы он обжег его кипятком, — на… Лина…       — Аллен, — она осмеливается протянуть руки дальше, медленно притягивает его к себе, словно ребенка, которого что-то испугало поздней ночью, — Все хорошо, Аллен.       Объятия длятся совсем недолго, он вздрагивает и осторожно отодвигает от себя девушку. Черная дымка проясняется и он видит перед собой черно-белый, расплывчатый силуэт и тут же узнает в нем близкую подругу. Криво отросшие волосы, едва напоминавшие каре, и так же криво обстриженная челка — брат пытался сделать как можно красивее. Так даже было лучше: эта прическа очень ей идет, и хоть волосы отрастали неровно и были всегда слегка запутанными, они все равно привлекали его. Ее черная форма экзорциста не имеет на себе ярких красных полосок, они преобразовались в серые и расплывчатые, почти слились с ярким черным пятном — мундиром. Линали в ужасе зажимает рот рукой.       Аллена одолевает страх, когда он не может разглядеть на ее лице ярко-лиловых огоньков, ее теперь серые глаза смотрят с волнением, она почти плача решается что делать дальше: отодвинуться или снова обнять, на этот раз уже не отпуская? Проклятый глаз начинает саднить, все, что он видит, так и норовит убежать от него обратно, оставить одиноко вглядываться в темноту. Уолкеру становится по-настоящему больно, когда взволнованная Линали приближается и нежно касается его щеки кончиками пальцев. Больно от того, что она, такая теплая, не абстрактная мечта, а живая, сейчас ускользает, стремясь исчезнуть навсегда. Нет, сама Лина никуда не денется, вот только ее образ, та самая мечта, та самая улыбка, они могут исчезнуть и он чувствует, что может больше никогда их не увидеть. Он отчаянно борется внутри себя со злобой к целому миру, к произошедшему, которые смешались с теплотой и добротой обращенными именно к ней. Аллен в отчаянии. Каждый раз судьба метит ему прямо по живому, по самому дорогому, кажется, еще день, и он начнет ненавидеть эту жизнь. Он берет руку Линали в свою, еле-еле сжимает ее, чувствуя как его собственная, ледяная, согревается. Уолкер улыбается, притворно улыбается и смотрит на Линали — глаза щипает, но он справляется даже с этим, заплачь он сейчас — она точно испугается. Сознание плавно отпускает его, нежными прикосновениями, медленно манит в царство морфея. Он все так же улыбается, то ли от иронии, то ли от великодушия, проваливается в еще один бесконечно длинный, темный сон.