Ангел и Демон

Глава 20. Ад.

— Проснись и пой! Сколько можно дрыхнуть, моя дорогая? — безразлично-насмешливая интонация просочилась в уши сквозь глухой, плотный туман, сквозь патоку в венах к каждой клеточке моего тела, постепенно запуская все рецепторы и органы чувств, без сомнения давая понять, какова на вкус явь — горькая, вязкая, удушающая. Ноющая боль сковала руку, и я не могла пошевелиться, хотя всё во мне кричало о том, что здесь небезопасно. Для Генри. Алые лучи закатного солнца пропитали помещение зловещим сиянием, проступили на всём, чего касались, пятнами кровавого света, раскалили бордовый плед, которым я была укрыта, словно стальным листом. Голоса за дверью звучали пугающе реально, но по-настоящему жутким был силуэт доктора Прайса, что возвышался надо мной, как цербер. Чёрная рубашка с красным галстуком виднелись над лацканами белого халата, а маленькие, хитрые глаза взирали холодно и строго. Я определённо стала проблемой для него. — Нет… нет-нет-нет, верните меня обратно. Это не может быть правдой, это не может быть реальностью, — бессвязно бормотала я в панике, пытаясь нащупать мягкие пуховые облака сна, но пальцы лишь скребли по хрустящим, жёстким простыням. — Рад видеть вас, мисс Уинфри, в стенах гостеприимной клиники при институте «Годфри Индастриз», ведущей цитадели научных…. Заткнитесь, доктор Прайс… — Как Генри? Всё ещё пытаясь сфокусироваться сквозь пелену, я увидела, как он запрокинул голову, очевидно закатывая глаза. Я попыталась осмотреться вокруг и оценить обстановку — обычная палата с белыми стенами, тумбой, капельницей, белый халат, приборы. Тёплый латекс коснулся век, и я вжалась в подушку, принимая в свой глаз пронизывающий луч света, такой резкий и сильный, что тело охватила дрожь. — Спокооойно-спокойно, — принялся приговаривать доктор Прайс, по-очереди ослепляя то левый мой глаз, то правый. — Что с Генри?! — повторила я в неконтролируемом приступе гнева и отчаяния. — С Генри? Понятия не имею, Мелисса. Ты давно его видела? Очевидно, он сейчас где-то очень далеко рисует свои картинки в аутическом приходе. — Прекратите говорить о нём так, будто он не лежит в соседней палате! — зашипела я, и он дёрнулся всем телом и зашипел в ответ, всего на несколько секунд сбросив привычную маску снисходительного высокомерия. — Будешь вести себя неадекватно, погрузишься в мир сновидений ещё на пару суток, но, уверяю, очнёшься ты уже в другом заведении. — Так же, как и Генри? Вы и моё сознание разрушите? — Лукавить не стану — я обладаю достаточными навыками, чтобы накачать тебя нехитрыми препаратами, но у меня есть куда более важные дела, Мелисса, чем возиться с суицидницами. — Вы прекрасно знаете, что это не так. — Романа Годфри ждёт большое будущее, и сейчас мы трудимся над тем, чтобы наследник империи Годфри прекратил играть в спящую красавицу, — он присел на койку и наклонился ко мне. — А ты, моя дорогая — юная, упрямая, подвластная гормонам, нестабильная душа, злоупотребляющая алкоголем куда опрометчивее Романа Годфри. Ты отправишься на принудительное лечение, как только мы убедимся, что твоя кровь чиста от всего, что ты туда натолкала, как и прописано девочкам, которые резали себя. — Вы вместе с Оливией сядете за то, что делаете с Генри, — тихо процедила я, всем сердцем ненавидя Прайса теперь, когда все мои страхи оправдались. Ни единый мускул на его самодовольном лице не дрогнул, пока доктор педантично отмерил нужное количество моей крови и поместил её в пробирку. — Мелисса, ты немного не в том положении, чтобы определять мою судьбу. Тебя направят в клинику к доктору Годфри, и там вы будете мило беседовать до тех пор, пока тебя не посчитают вменяемой, моя дорогая, а Роман поправится, и будет достойным управленцем этого милого предприятия. — Не Роман, а Генри. Он в первую очередь Генри! — мой язык стал совсем ватным, и речь тянулась как жвачка. — Правда? Ну, и где же Генри? — Прайс развёл руками, и одновременно с этим его губы растянулись в надменной ухмылке, и он вышел из кабинета. Мне хотелось выть. Сердце скукожилось в груди, словно Прайс своею латексной перчаткой влез под мои рёбра и сжал его с такой силой, что вся моя любовь, вся нежность, всё тепло разом брызнули в стороны, заливая всё вокруг подобно лучам закатного солнца, лишая меня жизни и возможности дышать. Я не могла пошевелиться, не смогла бы встать, даже если бы эти языки адского солнечного пламени на стенах оказались пожаром — тело не слушалось, налитое свинцом, и горело, словно тот был раскалённым. Я хотела провалиться в сон и никогда из него не возвращаться, но какое-то упрямое чувство, горькое, как бессмысленная надежда, заставляло оставаться в сознании и в муках переживать эту боль. Один за другим мои планы докопаться до истины и спасти тело и душу Генри рассыпались на осколки так же легко, как та бутылка пива во дворе мастерской Питера. Балансируя на грани сна и яви, но уже точно в сознании, не замутнённом сомнительным веществом, я провела несколько часов, слушая шаги, голоса, обрывки фраз и шорохи, в невозможности пошевелиться. Питера и Эшли, очевидно, по-прежнему не пускали в здание, но важнее всего мне было сейчас увидеть Генри, убедиться, что он жив, и Нормана — чтобы спросить, убедить, умолять, если потребуется, немедленно сдать ту капсулу на проверку. — Эй, Мелисса? Слышишь меня? Это Норман. Я медленно открыла глаза, до последнего надеясь, что, как в сказке, меня разбудит Роман, или Генри. Мужчина передо мной был помят: красные глаза не то от алкоголя, не то от недосыпа, не то от того и другого, глядели встревоженно, но голос его был спокойным и тёплым, и я впервые за несколько часов почувствовала себя в безопасности. — Он очнулся? — задрожал мой сиплый голос. — Нет, но всё под контролем, Мелисса, ни о чём не переживай. — Неправда… — пробормотала я устало, ворочая головой по подушке, которая казалась каменной от долгого сна. — Этот парень дорог мне, как единственное, что осталось от моего брата — его частичка, выраженная в целом мире, что содержит в себе Генри. — сказал Норман, опустив глаза. — И я должен оберегать его. Уверен, ты тоже хочешь помочь, но сейчас тебе действительно нужно восстановить силы. В палате горел лишь один торшер, и этот красный свет напоминал, что я в аду, и путь отсюда не так прост — на пороге палаты за спиной Нормана появился доктор Прайс, он с кем-то беседовал, лишь изредка поглядывая на нас, как охранник в тюрьме, который вот-вот сообщит, что время посещений истекло. — Вы…проверили? — прошептала я, и Норман зыркнул в сторону Прайса, который, в свою очередь, подозрительно сощурился, будто уже и не слушая своего собеседника. — Проверьте… как можно скорее… — Это не так просто и быстро, как кажется, — заверил Норман, и мне пришлось практически читать по губам. — Генри нельзя больше никаких лекарств… — Успокойся. Ему ничего не вводят — организм слишком ослаблен. Как и твой. Сейчас главное — не паниковать, ты поняла меня? Я промямлила что-то невнятное, чувствуя такую слабость, что даже при желании ни за что не встала бы с постели. Норман поджал губы и потёр заметно отросшую щетину, медленно меряя шагами помещение. Прайс отпустил человека, с которым разговаривал, и Норман поспешил к нему — там на пороге они и начали спорить, очевидно уже не в первый раз. Оба на нервах, но тщательно скрывающие, почему. — Она что, на релаксантах? — Естественно, она на релаксантах! Я не желаю ждать, пока она всадит мне или моим медсёстрам пустой шприц в шею! Так что, как только восстановится, занимайся ею сам, Норман, это по твоей части, а мне нужно следить за состоянием Генри Годфри, вообще-то. — Вообще-то, я также слежу за его состоянием, и ты до сих пор не дал мне адекватного объяснения, почему он впал в кому. — Потому что он накачался наркотой как не в себя, разве не очевидно? — Девушки, с которыми он был, говорят, что бывало и больше. — Ты веришь его шлюхам? — Йохан развёл руками и вытаращился в недоумении. — Да, я верю его шлюхам больше, чем тебе, потому что Мелисса отключилась на двое суток после того, как приняла ту же капсулу, через сорок минут вскрыла себе вены, и никаких наркотиков она не принимала. — Может, сбавишь обороты? - отшатнулся доктор Прайс, как Норман постепенно теряет самообладание. — Заткнись, Йохан. Просто заткнись. Даже если бы она приняла кокаин, в чём я вообще очень сомневаюсь, это не могло вызвать кому, либо схожее с комой состояние. Разве не ты мне говорил, что твоё новейшее лекарство абсолютно безопасно и не вступает во взаимодействие с наркотиками? — Да, но не в адском коктейле из алкоголя, травы, кокаина и расстройства личности! Не будь идиотом, Норман. — Йохан Прайс вздохнул, опуская руки из своей оборонительной позы, настоящий театр. — Парень перебрал с наркотой, и у нас там типичный передоз, мой препарат в нём был в минимальной дозе. А что касается Мелиссы Уинфри, то тебе лучше заняться её головой, она вконец себя довела. Так что давай заниматься каждый своим делом — лечи головы, пока я спасаю тела.

♪Emma Ruth Rundle -Savage Saint♪

Я не знала, сколько ещё мне нужно было здесь находиться, и даже разозлилась на Нормана за то, что он не вытащил меня отсюда, однако нервы немного улеглись, рассеяв туман отчаяния, мышцы обрели способность двигаться, и я попробовала мыслить трезво — я нужнее здесь. И я должна увидеть его, чего бы мне это ни стоило, несмотря на уговоры Нормана, несмотря на последствия — быть может, это вообще мой последний раз. Я не смела недооценивать Прайса — капсула могла в действительности оказаться безобидной, либо он представит это так, как с лёгкостью поступил бы со мной, выдав мой поступок за склонность к суициду, да понавешав сверху за все остальные грехи… Я медленно села на постели, с горечью представляя невозможный сценарий, в котором нежные, но уверенные руки Генри спешно одевают меня, чтобы мы могли сбежать. Выглянув за дверь в широкий коридор, тускло освещённый в ночном режиме, я посмотрела по сторонам и босиком стала двигаться вдоль стены не столько крадучись, сколько придерживаясь за стену для опоры. Я не смотрела на часы, но, очевидно, была уже глубокая ночь, раз все медсёстры разбрелись кто куда. Клиника погрузилась в глубокий сон, подобный тому, в котором сейчас был Генри, подобный тому, в котором мы сбежали с ним в другую жизнь. Робкими шагами я всё шла вдоль по коридору, огибая углы, куда-то сворачивая, ведомая неоновыми указателями в этом лабиринте Фавна, как вдруг очередная из двойных дверей оказалась белоснежными вратами к моему пункту назначения в этом Аду. Я прошла мимо приоткрытой двери в маленький кабинет, откуда доносился игривый приглушённый голос медсестры, болтающей по телефону, и шаги мои стали увереннее, а сердце застучало так сильно, что я ни за что не услышала бы топота охраны. Её полусонный щебет остался за спиной, и весь мир повис где-то на краю, когда я припала ладонями к стеклянной двери его палаты. В синеватом свете луны и многочисленных огоньков Генри лежал в своей палате, будто во льду, скованный вечным сном и кандалами многочисленных трубок. На экране светилась диаграмма его пульса, а характерный сигнал безупречно отсчитывал пульс, и этот звук показался мне невероятно обнадёживающим индикатором его жизни. В самых потаённых уголках своего сознания, где прятались такие страхи, что и не признать, я боялась однажды увидеть его таким — бессильным, зависимым, на краю, на грани… Я боялась, что так всё и закончится для него, если ничего не сделать. Но, выходит, так или иначе, все мои действия неминуемо привели нас сюда… Я осторожно толкнула стеклянную дверь, уже даже не оглядываясь по сторонам, и пульс стал громче — и мой, и его, озвученный бездушным аппаратом. Всего несколько шагов по прохладному полу этой тёмной пещеры, и я снова оказалась с ним рядом. Последний шаг эхом подскочил к горлу, и я чуть не задохнулась в потоке слёз, беззвучно зажимая свой рот. Руки задрожали, и я нерешительно присела на край его койки, боясь потревожить оковы, что удерживали в нём жизнь. Утопая головой в мягкой больничной подушке, молодой, но отощавший и измученный, Генри находился в глубоком, особом сне, и одному ему было известно, чувствовал он меня рядом, или нет. Пышные волосы разметались, а тёмные ресницы мягкой тенью легли на белую кожу расслабленного лица. Обе его личности глубоко уснули, и Генри был совершенно цельным и умиротворённым, отдыхая от препаратов, приступов, крови, головных болей и себя. Слёзы свободно стекали по моему лицу, и я даже не пыталась их вытирать, судорожно касаясь руками широкой ладони парня, не способной мне ответить даже движением мизинца — прохладная кожа некогда сильных, работящих, творческих рук обрела какую-то безжизненную гладкость. — Прости меня… — я прошептала дрожащими губами. Я нарушила твой хрупкий мир, я внесла раздор, я сделала только хуже, и они все оказались правы… — Только вернись, пожалуйста… В слезах раскаяния я ждала хоть какой-то знак, обострив все свои чувства, но Генри не шевелился, грудь не вздымалась, а дыхание казалось невесомым, пальцы безвольно покоились в моих руках, а ресницы не дрожали. Молчал и аппарат, отсчитывая пульс — ритм его не менялся, стабильно выводя на диаграмме слабые пики. Конечно, он так просто не проснётся и не поцелует меня во сне, он не претворится Романом и не выкрадет карту из кабинета Доктора Прайса. Не сделаю этого и я, скрепя пятками по гладкому полу, подхваченная под руки охраной, в слезах, в мольбах посидеть с ним ещё, с криками и в истерике, не заботясь о раскрывшихся швах на моей руке, пятнами крови, проступающих на белых бинтах. Потому что они утащили меня в реальность, в палату, где я осталась дрожать до утра. Крепко уснув, утром я открыла глаза в полной тишине и на секунду даже подумала, что всё это было очередным сном, и я проснулась дома, только интерьер быстро напомнил о больничной палате. По крайней мере, я очнулась в той же самой палате, а не в клинике для душевнобольных. Вопреки ожиданиям, доктор Прайс не пришёл с нотациями, угрозами и релаксантами. В коридоре вообще было так тихо, словно все ушли на выходные, но, едва я села на постели, опираясь на ослабшие руки, в палату вошла медсестра с подносом еды, и мой желудок вспомнил, как чудовищно пуст. Я лишь мельком взглянула на девушку, ненавидя сейчас всех, кто меня здесь окружает, и она поздоровалась со мной. Не было абсолютно никаких сил и желания удостоить её ответом, поднять голову, кивнуть, улыбнуться — не хотелось и есть, хотя живот в предвкушении урчал, и я просто отвернулась, опуская взгляд. Пошли вы все к чёрту. — Я оставлю это здесь. Вам нужно поесть… — Роман пришёл в себя? — спросила я сдержанно, поджав его истинное имя за зубами. — Эмм, Миссис Годфри распорядилась, чтобы его перевели в домашний стационар. — Что?! — Его увезли домой. Я выбежала из палаты и столкнулась с Норманом, который крепко сжал меня за плечи, не давая вырваться. — Мелисса! Мелисса, успокойся! Я присмотрю за ним, присмотрю! — Ему нельзя туда! — Всё хорошо, я буду с ним, слышишь? Они зафиксировали положительную активность в его мозгу, и решили… — ВЫ СЕЙЧАС НЕ С НИМ! Я была у него ночью, это из-за меня… Она забрала его, — схватившись за его руки для опоры, я почувствовала, как оседаю на пол. — Это не так. Они знают, что ты не причинишь ему вреда. Дыши глубже. Ему ничего не угрожает, Мелисса. — Норман прижал меня к себе и жестом прогнал перепуганную медсестру. Мы медленно вошли в палату, и доктор Годфри чуть склонился, чтобы поравняться со мной взглядом. — Заберите меня отсюда. Я просто хотела увидеть его, и больше не хочу здесь оставаться, не хочу… — Я и пришёл забрать тебя, всё будет хорошо. Посмотри на меня. Слышишь? Всё хорошо. Собирайся, я отвезу тебя домой. События сменялись как слайды, не давая возможности даже переварить происходящее: вот я у Питера, вот уже в клинике, вот держу за руку Генри, а вот он снова бесконечно далеко от меня, а я сижу на диване теперь уже в своём маленьком Аду. — Не вставай! — крикнула Эшли из кухни, как только я подняла зад, чтобы помочь ей с уборкой. — Я сама вымою посуду, а ты сиди и не напрягай руку. — сказала она, натягивая резиновые перчатки. — Это тебе не стоит так из-за меня напрягаться. — Что ж, когда твоя рука заживёт, я закрою тебя в трейлере у Питера и заставлю целую неделю разгребать там хлам, идёт? Я не могу улыбаться… — Хей… — она присела передо мной, редкими каплями воды с перчаток окропляя пол. — Он поправится, слышишь? — Он никогда не поправится, Эшли. Всё это просто сон. Мне уже снился такой сон… — ответила я тихо. — С ним Норман, и он верит тебе. И Генри, и Роман тебе верят. Давай просто дождёмся, когда он придёт в себя. — А вдруг он… — Он. Придёт. В себя. Питер и Эшли всё время были рядом, буквально оккупировав мой дом и придумывая всё новые и новые предлоги остаться, и меня грызло чувство, что дело не только в их искренней заботе, а, возможно, Норман сомневается в стабильности моей психики. Потому что я не в порядке. Ощущения не похожи на те, что были у меня под препаратом, но накопившееся напряжение давало о себе знать. Эшли как могла скрашивала мои дни ожидания, даже вытащив меня на работу, чтобы разгрести тонны просроченного товара, где мне выделили роль сверяющей списки, пока Эшли возилась с коробками и упаковками.

♪Emma Ruth Rundle - Living With the Black Dog♪

А на третьи сутки приехал Норман. Судорожно сжимая руль, он был непривычно молчалив, а когда раскрыл рот, говорить стал коротко и ясно. — Генри всё ещё в коме. Мы сейчас едем в особняк Годфри, и мне нужно, чтобы ты была максимально собрана и сдержана. — Х-хорошо… но Оливия…. — Не уверен, что сейчас мне требуется её разрешение. Он был чертовски раздражён, и я постаралась собраться, чтобы хоть кто-то из нас сейчас был не на эмоциях. На подъезде к знакомому старинному особняку, моё сердце забилось так, что руки начали дрожать, а в горле пересохло. Норман достал из бардачка папку и молча вышел из машины. Я последовала за ним решительно, но ступая словно по раскалённым углям. Прислуга впустила нас, и мы направились в гостиную, где уже разместились Доктор Йохан Прайс и Оливия Годфри, которая выпрямилась в кресле, едва завидев меня. — Зачем ты привёл её в мой дом?! — Потому что то, о чём мы будем говорить, касается всех нас, Оливия, — предупредил Норман. Напряжение, что царило в гостиной уже к нашему приходу, возросло в сто крат, и Прайс и Оливией едва заметно переглянулись. Она приняла соблазнительно-оборонительную позу, скрестив ноги в кресле и потянулась за начатым стаканом бурбона с пренебрежительной легкомысленностью. Доктор Йохан Прайс, опираясь локтями о свои колени, глядел на нас сдержанно, но похож был на тигра, готового к прыжку, и его взгляд то и дело возвращался к папке, которую держал в руках Норман. Мы сели на роскошный старинный диван, но легче не стало — во всём теле словно шипы проросли. — Я хочу узнать, что происходит с Генри. — Тебе диагноз его напомнить? — едко заметил Прайс. — Я прекрасно знаю, его диагноз. — рыкнул Норман, а затем начал уже спокойнее. — В самом начале, много лет назад мы объединили силы и разработали систему, благодаря которой Генри будет проходить лечение под нашим чутким надзором. Мы согласовывали новые составы, и, пока он был юным, я даже поверил, что он может излечиться. Но появились наркотики... Мы договорились назначать ему новейшие препараты, смягчающие симптомы его болезни и притупляющие действия веществ, которые он, к сожалению, продолжал принимать, хотя я настаивал изолировать его от внешнего мира, чтобы у Романа не было доступа к наркотикам. Я доверился тебе, Йохан и подписывал все образцово-показательные составы твоих экспериментальных препаратов. Но Генри стало хуже. — Генри стало хуже, когда появилась она, — процедила Оливия, даже не глядя на меня, как делает всегда, чтобы проявить максимум презрения. — Генри стало хуже, когда появилось это, — Норман небрежно бросил папку на журнальный столик. Прайс не отвёл взгляда с Нормана, хотя папка упала прямо перед ним. — Даже не взглянешь, Йохан? Тебе будет знаком этот состав, а вот я под таким своей подписи не ставил! — Не понимаю, что это доказывает? — невозмутимо спросил Прайс и откинулся в кресле почти по-хозяйски. — Само по себе — вряд ли что-то. Я до последнего думал, я даже надеялся, что это очередные запретные сладости Романа, которые Мелисса приняла за лекарство, но этот состав… — Норман ткнул дрожащим пальцем в папку на столе, -…тщательно выверенный яд, чтобы к чертям собачьим пустить все мои старания, все годы работы и всякие шансы вытащить его из этого ада!!!!! Вы совсем в конец рехнулись оба?!!! — закричал Норман и на секунду схватился за голову. В отчаянии он поднялся с дивана и стал мерить шагами расстояние до окна. -…а потом я нашёл такие же в её комоде. — спокойно добавил он, и Прайс проглотил комок. Подавись. Оливия раскрыла рот в возмущении. — Ты что, копался в моих вещах?! — Это совсем не то, о чём тебе сейчас стоит волноваться, «дорогая». Сколько уже он их принимает, а? Мелисса видела, как ты пичкала его этим дерьмом, а я даже верить не хотел, потому что вы и мне мозги запудрили. — Как вы можете так поступать со своим сыном?.. — сказала я, действительно не представляя, как мать в своём уме может совершать такое. — Ради чего? Оливия вскочила с кресла и нервными шагами направилась к барной тумбе, где наполнила свой стакан новой порцией бурбона. — Ты, — она издалека указала на меня длинным тонким пальцем. — Понятия не имеешь, что мне пришлось пережить. Ты припёрлась в наш город, влезла в нашу жизнь, влезла в его голову, он сейчас там из-за тебя! — Оливия подняла руку, указывая на второй этаж, где сейчас и лежал Генри. — Что ты хочешь от него, а?! Знаешь, сколько таких, как ты? Знаешь, сколько таких хотят жить в этом доме? — И вы одна из них, да? — тихо процедила я. Она почти перешла на крик, и Прайс подскочил, чтобы унять её прыть и удержать от броска кобры в мою сторону, пока Норман лишь качал головой, осознавая, наконец понимая всё. — Это просто возмутительно. Убирайся из моего дома! — Она никуда не пойдёт, пока ты не ответишь, зачем Генри препарат, который убивает его. — Он не убивает его, а делает тем, кем он должен был стать, кем он мог родиться… Но не родился. Он не родился… — бессильно ответила Оливия уже сквозь слёзы — она для опоры осела на высокую тумбу и закрыла ладонью лицо. — Оливия… — вздохнул Норман, борясь с естественным желанием утешить её в этом личном давнем горе. — Тот малыш стал жертвой обстоятельств, в этом никто не виноват. Ты пережила стресс после смерти мужа и …. — Я слышала это тысячу раз, Норман. Ты ничего не понимаешь, — Оливия сделала неженственный глоток бурбона, и голос её осип. — Я очень сильно тебя любила, мой дорогой Норман. Только тебя. Всегда. И когда наш сын погиб, я думала… я поверила, что он воплотился в той личности, которую проявлял маленький Генри. Я убедила себя в этом, чтобы не думать о реальной причине его болезни. Он всегда был слабым и больным, но я видела, как в нём рвётся на свободу наш малыш — настоящий борец. Как ты, Норман. Как ты только что, когда стоял здесь и говорил всё это. — Наш сын? — потрясённо прошептал Норман. — Ты и не собиралась мне рассказать, да? — Всё время, что я помогал тебе оправиться от потерь, ты… сходила с ума у меня под носом. — А каково, по-твоему, было мне?! Всё это легло на мои плечи! Джей Ар знал, что с ним, и всё равно завещал Генри компанию, сделав меня должницей за свою измену! А что я должна была сделать — просто вырастить сумасшедшего? Я предала мужа, но я не виновата, что он покончил с собой, потому что был уже не в состоянии управлять компанией! — Почему? Мы все резко повернули головы на тихий голос, что, тем не менее, донёсся до каждого из нас сквозь стрелы жаркой дискуссии. Моя голова гудела эхом шокирующих слова Оливии, и Норман был потрясён не меньше, пока Прайс был единственным, кто слышал эту историю не раз, но все они померкли на мгновение, потому что у входа в гостиную в облаке боли и предательства, нелюбви и отчуждения стоял Генри. — Дорогой… — выдохнула Оливия с облегчением, но не решилась сдвинуться с места, осознавая, что перед ней не Роман. Радость и ужас сковали мне горло стальными кольцами, выдавливая непрошеные слёзы к кромке век. — Генри… что ты слышал? — спросила я и не распознала свой голос. — Всё, — прошептал он, не сводя глаз с матери. — Не смотри на меня так, — невозмутимо попросила Оливия, и его взгляд действительно изменился под очередной острой стрелой в своё мальчишеское сердце. Он был похож на привидение — бледный и слабый, с мрачными тенями под глазами. Растрёпанные волосы облепили лоб и виски, а сочные губы пересохли и лишились цвета. Он совсем не был похож на Генри из моего сна, который мог с лёгкостью притвориться Романом, он не был похож ни на одно из своих я — раздробленный, потерянный и пустой взгляд терялся, не способный сфокусироваться и удержаться ни на мне, ни на Оливии. Он как слепой держался за фигурный проём в гостиную в своей мешковатой измятой пижаме. — Почему мой отец был не в состоянии? — повторил Генри, и нахмурился ещё сильнее. Оливия открыла было рот, но Йохан и Норман почти одновременно возразили. — Оливия, нет. — Всё это твоё, мой мальчик, — она развела руками в горьком признании своего поражения, и Прайс опустил голову. — Мне не нужно ни цента этого безумия. Он отдал тебе всё, в том числе и свою болезнь. Большие, покрасневшие глаза расширились, а рот в растерянности раскрылся, взгляд забегал по некогда знакомым лицам. Я попробовала приблизиться, сама и не заметив, как вскочила с дивана, но он тут же отступил на шаг, и мы все замерли в этой жуткой немой паузе. В эти тёмные секунды, я могла поклясться, зеркало разбилось, вообще всё разбилось — невидимое глазу, разлетелось на кусочки, разрывая его душу и моё сердце, застывая звенящими осколками в больших глазах. Они наполнились слезами, подрагивая и стекленея с каждой секундой по мере того, как дыхание его учащалось, и уже через несколько мгновений он почти захлёбывался собственными вдохами в полной невменяемости. Я протянула к нему руки, но парень лишь помотал головой и отшатнулся, попятился, развернулся и ринулся куда-то в сторону. — Генри, оставь это! Что ты делаешь? — воскликнул Прайс, и Норман осторожно сократил между ними расстояние. — Не подходите ко мне. — предупредил Генри и сорвал со стены топор, висящий над камином, тот самый, ускользнувший от моего взгляда в дни, когда я ничего вокруг больше не хотела замечать, позируя для Генри в его комнате. Он сорвал его и замахнулся, невидимой волной отталкивая мужчин, после чего на ослабших ногах ринулся наверх, к кабинету из нашего сна. Зачем тебе туда? Нам не нужны доказательства… — Куда он? Что там? — спросил Прайс. Задрав головы, мы увидели, как он замер перед неприметной дверью в глубине коридора за высокой колонной. — Ты бредишь, дорогой! Об этом не может быть и речи. Эта дверь закрыта навсегда для всех нас. Твой отец так решил своим поступком! — Как решил отец — находится там. Я был с ним тогда, это и моя комната… — Нет, стой! Ему нельзя туда, слышите? — Сердце колотилось как бешеное, а ступни и кончики пальцев горели от предчувствия опасности. Я уже не понимала, кого сейчас больше напоминал Генри — он был полон гнева, он не был полон Романом, он не был собой, а каким-то совершенно ненормальным, неконтролируемым… Одним точным движением он рассёк дверь и дальше принялся выбивать её ногой, начала бессильно стуча, а потом и сотрясая грохотом весь дом. Дверь распахнулась, и поток густого воздуха окружил нас прошлым, заставив Генри замереть на месте в нерешительности. Повисла пауза, и мы все просто смотрели вовнутрь кабинета, где застыло время, запечаталась правда и в боли законсервировалась большая трагедия маленького мальчика, и его отца. Он сделал это здесь, нет никаких сомнений. Слёзы градом покатились по бледному лицу, и с тихим всхлипом Генри медленно пошёл к столу. Норман решительно догнал его и тронул за плечи, чтобы развернуть к себе, чтобы отвлечь его внимание, но в ответ был опасный взмах старинным оружием, и Норман едва успел уклониться. — Я сказал, не приближайтесь ко мне! — закричал парень и принялся отчаянно дёргать за ручку выдвижного шкафчика в столе, словно всегда знал, что ему нужен именно он. Он вытер лицо рукавом и перебросил топор в руке, чтобы увереннее взяться за рукоятку, и Оливия Годфри закрыла глаза, в следующую секунду содрогаясь всем телом от треска, с которым Генри раздробил замок, не жалея реликвии в своих умелых руках и под её лезвием. Нежное мальчишеское лицо побелело, а кадык заходил в нервных глотках горечи, глаза наполнились новой влагой, и Генри достал из ящика пистолет. Он дрожал в его руке как раненое животное. — Генри, посмотри на меня, — начал Норман, но, больше не слыша его, Генри неуверенно нацелился на Оливию, и мы все подняли руки, дрожа от ужаса. В больших влажных глазах зияла бесконечная бездна, тёмная и пустая, как озёрная вода, и я застыла, парализованная этой пустотой. Он разбился. Генри поморщился от боли, неустойчиво переминаясь с ноги на ногу и шмыгая носом. Мотнув головой, он отшагнул назад, и я молилась, чтобы пистолет выпал из его рук. — Что за херня…? — невнятно пробормотал он, ничего перед собой не видя. — Почему я целюсь в мать?.. — он по-клоунски ухмыльнулся, а затем снова поморщился, и эти гримасы сменяли друг друга, пока он размахивал пистолетом с опасной траекторией. — Потому что она лживая шлюха. Лживая. Шлюха-Ха-ха. Ничего личного, дядя Норман…но это пиздец… заткнись, уйди, усни.. Она никогда тебя не любила… не любила меня. А Лисси любит…. Никто не любит. Никто. Я так устал… — Я очень люблю тебя, — зарыдала я тихо, боясь голосом невольно заставить его руку дрогнуть. — Пожалуйста, положи пистолет… — он посмотрел мне в глаза, и всего на мгновение стеклянный взгляд как будто прояснился, наполненный сожалением, горечью и любовью. — Ты заслуживаешь лучшего. А я всё. — НЕТ!

♪Emma Ruth Rundle - Furious Angel♪

Плотный вакуум поглотил все звуки, воздух стал как желе, и мои крики каменели в его толще. Я оглохла от боли, погрузив пальцы в каштановые волосы, рассыпавшиеся по моим коленям. Перепачканные липкой тёплой краской, они лежали тяжёлыми, влажными прядями, как мазки на холсте, а по полу разрасталось багровое озеро, и мы тонули в нём. Кто-то пытался оттащить меня за плечи, осыпая спину ударами костлявых кулаков отчаяния, но я лишь скрючивалась над головой Генри, хаотично прикасаясь к нежному, холодеющему лицу, в надежде ощутить пуховую лёгкость сна, но бледная кожа была реальнее моих собственных рук. Слова комьями застревали в горле, густым илом заполняя лёгкие, убивая меня невозможностью кричать, дышать, видеть… В ходе расследования у Доктора Йохана Прайса был изъят план лечения и рецептуры для Генри, подтверждающие полное несоответствие препаратов его диагнозу. Он был лишён лицензии и осуждён на 10 лет за незаконное испытание несертифицированных экспериментальных препаратов на человеке путём обмана, приём которых стал угрозой жизни двум лицам, и за сообщничество. Оливия Годфри была осуждена на 13 лет за сокрытие условий завещания и предумышленное создание обстоятельств угрозы жизни человека на протяжении 16 лет и ещё много-много слов, которые мне пришлось выслушивать в суде… Женщины на высоких каблуках, фотографы в кедах, приглашённые и случайные, друзья новые и давние — десятки людей в центре Сиэтла медленно перемещались по залу, отхлёбывая красное вино. Кирпичные стены завода без отделки напоминали сталелитейный завод, который в реальности больше не украшен живописью Генри. В лучах закатного солнца кирпичные стены раскалились огненными оттенками — все они переливались на плодородной почве минималистичных, ангельски-светлых работ Генри, каждый мазок окрашивая в пурпур, медь, бронзу — и они ненадолго оживали в этом единении с природой, где Генри и выплёскивал свою боль и тьму с самого детства. Знакомая тень почти растворилась у одного из холстов, так похожая на силуэт автора, и я очнулась впервые за несколько месяцев, неспособная наглядеться. Он повернулся, робко поведя плечами в смелой кожаной куртке, и я ожидала увидеть знакомую улыбку, но она не способна была сравниться с Генри и Романом — его робостью и самоуверенностью, зашоренностью и смелостью, и я закрыла глаза, чтобы она стала правдой, чтобы она сладким поцелуем осталась на моём плече. Чтобы жгучие оттенки заиграли в его тёмных, аккуратно уложенных волосах в тон чёрной рубашке… — Не такие уж они и стрёмные — игриво заметил бы Роман, возвышаясь надо мной и перемещая руку мне на талию, чтобы притянуть к себе поближе. — Я очень горжусь тобой. Почти все картины уже куплены. — Кроме тех, что я обещал Питеру и Норману, — улыбнулся бы он улыбкой Генри, невероятно довольный собой. Он светился бы уверенностью и счастьем, как и я — под его лучистым, тёплым взглядом. Чувственный поцелуй со вкусом красного вина заставил бы мои глаза закрыться. — Только не открывай глаза… — нежно шепнул бы он, бархатистыми мурашками покрывая моё тело. -… а то не увидишь все краски.

♪Emma Ruth Rundle - Real Big Sky♪