Silver lining

When the world surrounds you, I’ll make it go away, Paint the sky with silver lining.

 — Ах да, Куникида, а где Дазай? — как бы между прочим интересуется Фукузава. Тот, на мгновение встрепенувшись, прикрыл глаза, чтобы не смотреть в чужие, и спокойно ответил: — Он просто пропал час назад. В кафе его нет. Чего-то хотели? — Нет. Поговорю с ним, когда вернется. — А он вернется? — сомневаясь в чужих словах, спрашивает Куникида. — Дазай бывает непредсказуем в своем поведении и своих решениях, но все же мне кажется, что он скоро вернется.       Коротко кивнув, Куникида покинул кабинет директора, а Фукузава опустил печальный взгляд в свою чашку на рабочем столе: вновь несколько чаинок одиноко дрейфуют в зеленоватом озере стоя — к удаче — запомнилось еще однажды.        Вообще покажется, что это лишь одна из обязанностей главного — знать о своих подчиненных все и даже больше. Верно, но это также и проявление заботы.       На самом деле Фукузава волнуется о судьбе каждого из своих подопечных. Большей части из них с развалом Агентства было бы просто некуда пойти (или самому Фукузаве так проще думать, чтобы не чувствовать одиночество). И, кажется, эти люди за какое-то время успели стать ему семьей, детьми. Кучка брошенных котят. Фукузава хорошо помнит, как нашел первого, а затем образовался сам «приют».       Только вот, пожалуй, самый проблемный — Дазай. Котенок или слеп, или обладает третьим глазом: не видит ничего или видит настолько много, что от такого количества полученной информации ломаются его дух и сознание, а жить мелочами у него совсем ну никак не выходит. Счастье ведь все равно непостоянно. Сам по себе один прекрасный день без бед в нашей жизни уже является ценной жемчужиной.       Фукузава не так давно научился действительно понимать и принимать счастье, заключенное в мгновениях. Это и съеденные круассаны на завтрак, которые привез знакомый из Англии; и опустившаяся прохлада после знойного дня; и капельки росы на паутине в углу оконной рамы в офисе, которую никто не может решиться убрать.       А за постоянной улыбкой Дазая давно была скрыта какая-то тоска. Эта улыбка — не радость новому дню. На губах его улыбка, а зато в глазах колышутся презрение к жизни и печаль; глупая улыбка лишь пытается перевести все внимание на себя, обманывая других. Заметил это не только Фукузава, но и Ранпо, перед чьим взглядом не скрыться ничему…       И Фукузава знает о темном прошлом Дазая, но он может только подозревать, насколько все было... плохо. Хотя, когда такой ум находился в злых руках, нетрудно догадаться, какими жуткими могли быть главы его романа.       Да и сам Фукузава не один литр крови пролил в прошлом, поэтому он сильне чем уверен в том, что, какими бы люди ни были, они достойны света (или хотя бы покоя).       И нет, это не попытки оправдать свои поступки, нет. Просто, опять-таки, какая-то мудрость приходит с годами, образовавшаяся из марева ошибок в полноценный кристалл: с какой стороны ни посмотри, а он теперь идеален, тверд, воистину умен — прекрасен. Но на его формирование шли годы, за которые все обдумывалось, а позже из тумана постепенно выходили гранулы, сливаясь воедино. Так закалялась сталь. Наверное, поэтому умные слова, слетевшие с губ Фукузавы, могут показаться некоторым лишь словами, но не больше. Потому что к этому надо прийти самому, прежде много раз споткнувшись.       Дазай же, видимо, родился сразу с образованным кристаллом, но каким-то не таким, поэтому и жизнь его какая-то, соответственно, не такая. Особенно трудно приходилось в последние полтора года.       Уж так вышло, что год назад Дазай в который раз заработал себе проблем. Юноша несколько дней не появлялся на работе, а лишь потом объявил об очередной неудачной попытке покончить с собой. Этот дурень, каким-то образом повредив свои стенки кишечника, — так и не признался, какой из способов самоубийства он выбрал на этот раз, да и врачи ничего рассказывать не стали, скорее всего по его мольбам, — вызвал перитонит. Судя по всему, больше нескольких дней боли оказалось терпеть невозможным, как и доползти до острого ножа в кухне или табельного оружия в пальто.       Правда с объявлением о болезни он немного запоздал, что вызвало некоторые осложнения при операции — но это ничего, через месяц, пусть и убавив в весе, Дазай вышел здоровым. На первый взгляд. На второй взгляд… впрочем, это уже для глаз Ранпо стало заметно.        Потом Ранпо шепнул на ухо Фукузаве, что стоит обратить внимание на поведение и состояние Дазая. И действительно стало заметно то, как он, бывало, пропадал где-то — хотя это мало удивляло, — перестал заходить в кафе, прекратил жалобы на урчащий от голода желудок, да и вообще постоянно в деньгах стал нуждаться. И на что только тратил их? Все то же пальто, брюки, рубашка. Только вид сменился на более неряшливый, да и на работе сильная энергичность и воодушевленность резко перетекали в вялость. «Дазай», — однажды подошел к нему Ранпо, — «я все знаю», — будто маленький ребенок, грозящийся наябедничать матери или отцу. «Я знаю, что вы знаете. И директору наверняка рассказали. Но я ничего не могу поделать с этим. Уж так вышло. Прошу прощения… Скоро я не доставлю проблем.»       Фукузава все же на это смотреть долго не стал. И надо бы отправить подчиненного в клинику, да только это будет уж какого-то слишком большого размера предательство. Поэтому он решает самостоятельно справиться со всем на свой страх и риск.       С доктором Йосано заранее обговаривается все. В принципе, она может сделать это одолжение даже несмотря на то, что тот, кому они очередной раз будут спасать жизнь, ее цены совсем не видит. Но попытаться стоит во имя всех спасенных с его помощью людей.       Закрытая дверь, к которой все пытается приложить уши молодняк Агентства, за что получает подзатыльники «Идеалом». За ней уже давно ведется серьезный разговор. Пару часов лекции от самого директора подчиненному, как от старика-отца младшему сыну, как от здорового и мудрого отравленному наркотиками человеку, и Дазай соглашается. Соглашается, все еще искренне не понимая, по каким причинам его все от петли тянут.       Тогда наступил самый сложный период. Йосано и несколько хорошо знакомых ей врачей в прошлом, которые до этого имели дело с наркозависимыми, справлялись с приступами Дазая, а после разговаривали с ним.       Фукузава старался присутствовал при каждом приступе и участвовать в каждой из бесед.       Но в чем смысл заставлять человека корчиться от боли не в стенах больницы, а Агентства? Так подумал весь его состав, поэтому и они в свободное от работы время старались подбодрить Дазая и доказать, что он вовсе "не урод в их семье".       Как-то так через время ему и удалось выздороветь. Пусть во время приступов он выдавливал плач ненависти ко всему миру, к жизни, к Агентству, к решению Фукузавы, сейчас смотрел немного устало, но по-живому; Дазай поднимал края губ и принимался за горячий суп мисо — уже давно пища не казалась ему такой вкусной, а эти люди рядом какими-то не такими. Проделанная работа была на лицо. «Спасибо», — не один раз слетело его с губ, и, кажется, короткие смешки прекратили быть фарфоровыми.       Сегодня ровно первый раз, как Дазай после реабилитации вновь куда-то пропал. До этого маршрут его был примерно таковым: от общежития до Агентства, от офиса к лазарету, а потом обратно. Дальше у него просто пока не выходило уходить — да и причин не было. Даже его долг за морфий Фукузава погасил. Дазай просто душу должен отдать этим добрым, светлым людям за все, что они для него сделали. И отдал бы. Уж лучше им, чем в котел за грехи.       Но раздался тихий стук в дверь кабинета директора. — Войдите. — Прошу прощения… — Дазай проползает в помещение, держа в руках папку. Все еще слишком худ, но все равно уже выглядит лучше, чем прежде. Он кладет папку с содержимым на рабочий стол. — Здесь дело, о котором писалось утром в газете и говорилось по новостям. Я провел небольшое расследование. Выяснилось, что этот случай связан с остальными пятью похожими в прошлом месяце. Впрочем, в отчетах все указано.       Фукузава сейчас действительно хочет улыбнуться, потрепать по-отцовски по волосам Дазая и похвалить за хорошо проделанную работу. (А сам Дазай, наверное, был бы и не против. И как бы все сталось, попадись он в детстве не Мори, а этому человеку?) Ведь вернулся, как-никак. Не ушел, надумав себе чего-то и не попытался покончить с собой после выздоровления. — Всего за пять часов все сделал… что ж, присаживайся. Как раз надо кое о чем поговорить. Будешь чай? — Не откажусь. — Харуно, как чувствуя, тут же приносит еще две чашки горячего чая и забирает полную, с уже остывшим, у директора.       Дазай и Фукузава в один голос благодарят девушку. Первый опускает взгляд в чашку и наблюдает в ней плывущую стоя чаинку. — К удаче, — подмечает второй, и Дазай отпивает немного такого, кажется, теперь необычного и как-то странно согревающего изнутри чая. — Самый вкусный чай в моей жизни, — невольно на его лице появляется добрая улыбка, взгляд все еще опущен и полон тоски, но глубоко в душе он действительно доволен. — Согласен, — а Фукузава подмечает у себя в голове, что готов сделать для своих котят абсолютно все. Как бы глупо это ни звучало, да так есть.