***
Его первой любовью после того, как мир превратился в хаос, была София. Единственный ребёнок, которого он знал в непосредственной близости, это было почти неизбежно. Когда она вышла из сарая, укус на её левом плече был чёрным, липким и ужасным в горящем свете солнца, он почувствовал, что мир внутри него становится таким же холодным и мёртвым, как тот, в котором они жили. Он никогда не забудет её злобное, рычащее лицо или красивое, что когда-то было на его месте.***
Бет была второй; красивая, высокая, старше его на несколько лет. Однажды он поймал себя на том, что представляет, как они стареют в этом апокалипсисе вокруг них, настолько счастливые, насколько могут быть с тех пор, как мир превратился в ад. Но затем она тоже умерла: быстрые рефлексы бывшего полицейского, который всадил пулю ей в голову и прервал его мечты. Его шляпа была для него, как напоминание об его горе. Она принадлежала его отцу, и он всё ещё иногда брал её обратно, но в то утро она сидела у неё на голове так же хорошо, как и на нём. Это было что-то, что она воспринимала как шутку, надевая её на свои яркие локоны, танцуя с Джудит, прижимая её к своему телу и напевая что-то своим сладким голосом. Это было похоже на то, что на лицо отца падали лучи летнего солнца, и он тихо посмеивался с Хершелом, когда они были в тюрьме, поскольку все они играли счастливую неблагополучную семью в течение нескольких замечательных минут. Он даже однажды снял эту шляпу с её головы, застав, как она заснула на своей койке с неловко согнутым ногами, прижатыми к щеке; он вытащил шляпу и положил себе на грудь, оставив целомудренный и нервный поцелуй на её лбу и желая, чтобы жизнь могла вернуться к тому, что было раньше, но с ней всё ещё в его жизни. Это был наивный сон, которого никогда не будет и который умер во всех возможных значениях, когда они похоронили её тело на обочине дороги. Пулевое отверстие было выше, но когда они закрыли его и опустили её тело в землю, это напомнило ему о безжизненном теле его матери. Он снова почувствовал запах крови. Когда однажды ночью они прятались в заброшенных машинах и молились, чтобы утром они всё ещё были живы, он сидел у сломанной машины с шляпой в руке, и слёзы просто не переставали идти. Он плакал до тех пор, пока они не высохли, голова стучала, а тело кричало, и никто не сказал ни слова о его красных глазах, когда они отправились в путь всего несколько часов спустя. Даже бегая по пустым местам, он всё ещё не мог уснуть на следующую ночь, не услышав мягкого голоса Бет, звучащего в его голове, как сломанная запись.***
Когда Энид вошла в его жизнь всей своей задумчивой тишиной и независимостью, он уже почти отказался от мечты о жизни с другим человеком; концепция привязанности и влюблённости в кого-то, только чтобы смерть забирала её снова и снова, была почти слишком болезненной. Он решил любоваться ею издалека и надеялся, что сможет любоваться ею ещё долгие годы. Но спрятавшись в расщелине этого дерева и прижавшись достаточно близко друг к другу, чтобы почувствовать запах мыла, которым она умылась, и почувствовать кончики её волос на воротнике, это знакомое ощущение поднялось в его груди. Он вспомнил чувство падения. И он вспомнил это снова, когда выстрел забрал его правый глаз. И снова, когда она поцеловала его на прощание, прежде чем он отправился искать Нигана. Он вспоминал это снова и снова, каждый раз, когда они держались за руки или целовались, или просто лежали вместе на вершине Хиллтопа, глядя на ночное небо в редкие минуты покоя. Он вспоминал чувство падения, и это пугало его до ужаса. И этот страх напоминал ему, почему он должен быть храбрым, оптимистичным и обнадёживающим. Однажды ему придётся попрощаться. Он может умереть завтра. Он может умереть через неделю. Он может продержаться месяц, или год, или даже десятилетие, прежде чем неизбежное настигнет его. Но когда он целует руки Энид и нежится на солнышке, он снова вспоминает чувство падения и на пять минут показывает несчастьям средний палец. Когда она целует его руку в ответ, он чувствует шёлк, тёплое дыхание и улыбку. Не сегодня. Смерть не получит их сегодня.