мечтают ли изгои об электромостах

Иногда Кайдзи снились кошмары. Они не были похожи на бессвязную мешанину из воспоминаний и страхов, которая заставляла его метаться в постели и крепко сжимать зубы. Те сны, где он бежал и бежал, не в силах достигнуть своей цели, оставляли лишь неприятное послевкусие, не более. Такие видения не казались страшными, если он думал о них после. Досаждающими — да. Неприятными, раздражающими — раз за разом повторенное действие, которое никак не приносило результата и лишь ухудшало ситуацию... Тысячи таких фальшивых кошмаров. Он помнил их из детства — странные сновидения, от которых лишь росло беспокойство. Одно преследовало его до сих пор, пускай и очень редко — об огромном водоеме, настолько гладком, что казалось, будто это зеркало. Одно лишь движение заставляло водную гладь искривляться, дрожать, и это выглядело настолько тошнотворно — даже во сне — что он всегда пытался заставить воду вернуться к спокойствию, но та лишь дрожала сильнее. Однако такие кошмары даже в какой-то мере были для Кайдзи спасением. От кошмаров настоящих. Точнее, настоящего. Это был один-единственный сон. Не просто сон. Воспоминания. За пару лет этот сон успел обрасти деталями, которые раз за разом повторялись. Будто кто-то намеренно заставлял смотреть одну и ту же старую кассету, и её никак не получалось выключить. Что-то внутри него сопротивлялось, побуждая проснуться, но всякий раз наваливалась странная тяжесть. Она не давала очнуться, хоть Кайдзи и почти сознавал, что спит. Приходилось смотреть до конца. Кайдзи просыпался в холодном поту, дрожа всем телом. Этот сон выматывал его. И, как бы он не старался, кошмар возвращался снова и снова. Можно было задаться вопросом «почему?» или «да что же со мной не так?», но Кайдзи слишком хорошо знал ответы. Ему даже не требовалось задавать вопросы, чтобы понимать, почему он продолжает видеть этот сон. Каждый ночной кошмар, от начала до конца, был одним большим и страшным кинофильмом о его ошибках. И просто о том, в чем он мучительно раскаивался. То испытание, что пережил когда-то. Прогулка над пропастью, буквально. Кто бы мог подумать, что с ним подобное произойдет! Но произошло. И не только с ним. Сколько их там было? Он уже и не вспомнит. Но до конца добрался только один. Это был он. Не кто-то иной. В этом сне Кайдзи всегда видел Сахару. Уже мертвого — после того, как тот рухнул вниз. Изломанное тело, лежащее на асфальте. Кровавая каша вместо кишок, прикрытая насквозь пропитавшейся простыней. Конечности, вывернутые наизнанку и торчащие из-под нее. И кроссовок, его, Сахары, кроссовок, лежащий где-то в стороне. Это было все, что от него осталось. Не человек — лишь гора мяса. Такими они были для «Тэйай». Тогда Кайдзи не видел его близко. Побоялся, что не выдержит, попросту струсил. Даже не подошел и не приподнял простыню, чтобы в последний раз взглянуть Сахаре в лицо — если от него, конечно, хоть что-то осталось. В ту ночь он смог лишь с молчаливым ужасом смотреть и мысленно винить в случившемся всех присутствующих. И в первую очередь себя. Это была его вина. Он уговорил остальных ступить на балки. Пообещал, что все будет в порядке. Но обманул. Мысль об этом была самой страшной для Кайдзи. Он слишком хорошо помнил свой энтузиазм и уверенность, что все будет хорошо. Они справятся, все, и перейдут на ту сторону. И всякий раз, когда кто-то срывался вниз, он ощущал, как что-то внутри него ломается — что-то, за что он пообещал отомстить тогда старику-председателю. Обещал, но так и не сумел. Ему снились Исида и Сахара. Они тянули вниз и шептали, что это он их погубил. Это была его вина. Не «Тэйай». В «Тэйай» им дали возможность отказаться. Это Кайдзи вселил в бедняг надежду, после чего мог лишь беспомощно смотреть на их гибель. Поутру он пытался убедить себя, что всё было не так: не он устроил это соревнование, не он с усмешкой наблюдал за чужими страданиями. Не он включил электричество, превратив балку в раскаленную дорогу смерти, где одно неосторожное движение могло закончиться фатально. Не он… Однако идея, что сон — это лишь обобщение его собственных мыслей, не давала Кайдзи покоя. Значит, где-то глубоко в душе жила уверенность, что это он погубил всех тогда. Значит, Кайдзи врал самому себе, убеждая, что это лишь глупости и небылицы. Как много было этих «значит»… Каждый раз, когда он видел во сне окровавленную простыню, ему казалось, что кто-то затягивает его вниз — в болото сомнений и отчаяния, которое пыталось поглотить его целиком. Чьи-то руки тянули его туда, в глубину, он видел их. Видел и лица — чужие, искаженные страхом и отчаянием. Кайдзи с ужасом смотрел на Исиду, но четко различал лишь его глаза, полные слез и надежд — как в тот момент, когда он отдавал ему деньги. Кайдзи видел Сахару, но тот не издавал ни звука — на лице его застыли удивление и страх. Призраки прошлого затягивали его всё глубже. Голоса их шелестели, подобно ветру, о том, что сгубил их именно он, Кайдзи. Лишь он был виновен в их смерти. Вот что Кайдзи слышал от них, и лица, полные надежды, искривлялись до безобразия в гневе и слезах. Иногда Кайдзи видел и тех, кто был сейчас жив. Они тоже обвиняли его — голоса их смешивались, и он никогда не мог разобрать, в чем именно. Он не губил их — просто выживал. Вот что он шептал им в ответ, но они не слышали его. Он видел тех, кого обыграл на «Эспуаре». Фунай и Китами с молчаливой агрессией тянули его вниз. Андо с Фурухатой наперебой извинялись и просили понять их — ведь деньги, ах, какой ужас, вскружили им голову. В их глазах Кайдзи видел отчаяние, страх — все то же, что ощущал в ту ночь сам. Видения звали его плаксивыми голосами, чтобы растерзать, словно звери. Ведь все они — бродяги, попавшие тогда на корабль — были не лучше голодных хищников. Готовые лишить другого свободы или жизни ради себя. Он мог извиняться перед мертвыми вечно, но это не дало бы результата. Он мог бы просить прощения у тех, с кем сыграл на корабле, но он не забирал ни у кого всех звезд. Он был невиновен. Слишком поздно думать об ушедшем, но... Существовали и те, кто был сейчас жив — и кого при этом Кайдзи здорово подставил. Сломал ли он чью-то судьбу или просто довел до отчаяния — это было не столь важно. Кайдзи чувствовал к ним неприязнь, некоторые из них были до одури противны. Те, кто пытался сгубить его. Люди, с которыми он играл не просто так — на жизнь, и сумел вырвать ее, погубив их самих. Однако Кайдзи все равно чувствовал себя неправильно. Тогда, конечно, все было иначе — но по прошествии времени он ненароком вспоминал их. Думал о том, что же с ними стало. Он не знал, что случилось с Тонегавой потом, после той игры. Боялся спросить, куда исчез Итидзе. Пусть даже не всерьез, но иногда размышлял о том, смогли ли отыграться Оцуки и Мураока. Они тоже были в его кошмарах. Скалились и рыдали, что он сломал им жизнь. И чем больше их становилось — людей, к чьей судьбе Кайдзи ненароком прикоснулся, оставив там темный след, — тем все больше он смирялся с этими мыслями. Когда-то давно, еще до шахт, он уже видел подобный сон. Отчаянно молил отпустить его, ведь он искренне раскаивается. И с каждой новой победой людей во сне становилось все больше, тогда как уверенность и запал его постепенно исчезали. В конце он был готов согласиться. Признать, что это все его вина. Не успевал, правда: во сне, стоило ему сказать хоть слово, он уходил под воду с головой. Задыхаясь, он метался в постели, пытаясь разодрать пальцами горло, после чего открывал глаза. Уже все понимая. Что это лишь сон. Его воображение. И нет никакого болота вокруг. И Исида с Сахарой все еще мертвы. Может, в конце концов, Кайдзи и признался бы в своей вине — и не проснулся бы — если бы в одной игре он, памятуя об этих кошмарах, не ринулся на помощь своему противнику. Тому, кого он презирал всей душой. Сыну человека, который не видел в людях тех, кем они являлись на самом деле. У Кайдзи не было причин спасать его — тот проиграл свою жизнь, но Кайдзи не дал ему умереть. Почему-то. От этого на душе стало немного легче. Об этом кошмаре он не рассказывал никому, боясь осуждения. У него не было настолько близких друзей, а тот единственный, кто был обязан ему жизнью, мог попросту не понять. Это угнетало. Кайдзи хотелось поделиться — хоть с кем-то, но в то же время боялся тяготить кого-то проблемами. Он мог бы рассказать Миеси и остальным товарищам из шахт, но почему-то замялся, уже почти решившись. Он мог бы поведать об этом Сакадзаки — но тот вряд ли бы оценил такое признание. А больше и некому было. У Кайдзи не было друзей, а те, кого он считал таковыми, были уже мертвы. Но один раз он оступился. Рассказал — случайно, в бреду болезни. Долго просил прощения у неясного размытого силуэта, который сидел перед ним. Видел в нем тех, кто раз за разом тянул его вниз. Умолял не винить его. Крепко сжимал чужие руки, слишком хрупкие для такого. Кайдзи лишь смутно помнил, что ответили ему тогда, а придя в сознание, удивился, обнаружив рядом того, кого ожидал увидеть меньше всего. Того, кому даже и не думал рассказывать об своем кошмаре. Того, кто не был связан ни с одной из его игр. Это было так странно. Неправильно. Перед ним сидела Микоко. Лицо ее было темным — не такой он привык ее видеть. Возможно, ему просто не хотелось втягивать в это именно ее. Все его игры, проблемы — то было далеко от ее мира. Она сталкивалась с подобным лишь вскользь: настолько, что подобное не могло оставить на ней следа азарта, как было это с Сакадзаки. Тот поклялся больше никогда не играть, а она даже не клялась. Незачем было. Она и так была вне игр и их последствий. Кайдзи ожидал, что она расстроится: наверняка же воображала его чудесным благородным принцем, а он не оправдал надежд. Ожидал, что она не захочет больше говорить с тем, кто повинен в стольких страшных деяниях. Ждал чего угодно — даже того, что она молча уйдет прочь, не сказав ему ни слова, ведь от тех, кто несет на себе подобное бремя, нельзя ждать хорошего. Даже зажмурился, боясь узнать, что же она сделает. Но она лишь провела рукой по его покрытому испариной лбу и сказала, что он не виноват. Мертвых не вернуть — но они были бы злы, узнай, что Кайдзи все еще живет прошлым. Те, с кем он встречался на корабле, остались живы — они вряд ли помнили его, наслаждаясь настоящим. Последние же... Те, кого он сгубил... Все еще можно исправить. В будущем. Вот что сказала ему тогда Микоко. Кайдзи устало закрыл глаза, надеясь, что это правда. После этого он видел уже совершенно иной сон.