Союзники

Лея осталась в каюте одна. Муж ушел к своим друзьям то ли праздновать победу, то ли пить за погибших, дети – к своим. А у Леи не выходило ни радости, ни скорби, только крутилась в голове легкая и спокойная мысль: теперь все закончилось. Теперь – впервые за четыре года Юужань-вонгской войны – можно расслабиться. В ее каюте висела картина изо мха. «Закат килликов», подарок гранд-адмирала Пеллеона. На картине киллики с ужасом смотрели на гибель мира, но Лее хотелось любоваться мягким колоритом и думать о своей родине и ее лесах, или о Пеллеоне, который из врага превратился почти в друга, или о том, что теперь война закончилась и больше не будут погибать целые миры. Но когда Лея смотрела на нее, то чувствовала в Силе смутную то ли тревогу, то ли опасность. Лея потянулась Силой за этим чувством – и увидела, что картина как будто пропитана чужой ненавистью. Лея помнила, как раньше чувствовала в Силе эту ненависть. Тогда она говорила с Пеллеоном о мире Империи и Республики. Он держался открыто и просто; в его поведении не было ни формальной вежливости политика, ни затаенной злобы проигравшего, и Лея иногда почти готова была поверить его дружеской улыбке. Но в Силе он был иным. Почти не было ни горечи поражения, ни тоски, ни отчаянья, только готовность работать вопреки собственному бессилию. Но с этой готовностью переплеталась ненависть – привычная и ноющая, как старая рана, тянущую боль от которой уже не чувствуешь. Лея всматривалась в эту ненависть и все сильнее понимала, что она не к Республике, не к победителям, а именно к ней. К ней, отдавшей приказ об убийстве Трауна десять лет назад. Непрошенное воспоминание ушло, а вместе с ним – и желание отдыхать. Подарок Пеллеона – вещь, которой когда-то владели и сама Лея, и Траун, – вдруг показался ей далеко не простым. Она пыталась понять, зачем Пеллеон отдал ей картину: он хотел отдать ей вещь, связанную с его учителем, и показать Лее, что ради нее отказывается от памяти о Трауне? Эта идея быстрее всего приходила в голову тем, кто Пеллеона не знал. Но сама Лея скорее бы подарила Таркину фотографию своих родителей, чем поверила в такой подтекст подарка Пеллеона. Значит, отказ от памяти о Трауне – обман, на который поведутся его или ее соперники, но не сама Лея. Лея помнила, как они впервые оказались на одной стороне. Тогда война только началась, и Лее было страшно, как никогда раньше. Но она боялась не жесткости юужань-вонгов, не их огромных войск и даже не загадочных технологий. Ей было страшно оттого, что люди вокруг нее как будто стремились спрятаться от войны: кто в Сенате доказывал ей, что любые опасения иллюзорны, кто постоянно говорил о скорой победе, как будто внушал это себе. А потом была встреча с Пеллеоном. Были осторожные разговоры, какие всегда бывают между теми, кто недавно был врагами, было и взаимное недоверие на словах, были и споры. Но их настоящий разговор был другим – одними глазами и без тени лжи. «Галактика может погибнуть», – взгляд Леи сухой и прямой. «Я знаю. Все еще хуже, чем вы думаете», – Пеллеон смотрит не как участник переговоров, а как солдат на мостике. «Только вы один верите мне. Больше никто не смотрит угрозе юужань-вонгов в лицо», – в глазах Леи смесь из отчаяния и несмелой, осторожной надежды. «В Империи то же самое», – взгляд Пеллеона становится немного мягче. «Значит, нам придется разбудить Галактику», – двое смотрят друг другу в глаза смело и открыто, как будто между ними не было ни войны, ни смертей. После этого разговора страх Леи постепенно исчез, и она впервые с гибели Сернпидаля была готова поверить в победу. Тогда они потерпели неудачу оба. Корусант был захвачен, геноцид на покоренных планетах продолжался. В это время Лее были нужны планы Ядра, Пеллеону – сведения об оружии юужань-вонгов, и они встретились во второй раз. Тогда переговоры было уже другими – осторожнее на словах, резче на деле. Потеря Корусанта, геноцид и опасность для Империи как будто сорвали прошлое и с него, и с нее. Они держались так, как будто между ними никогда не было войны, не было крови, не было смерти Трауна: теперь все это казалось неважным перед лицом по-настоящему страшной войны. Они больше не говорили одними глазами, не прятали себя за вежливостью. Теперь они доверяли друг другу. Они бросились в это безумное доверие, как парни восемнадцати лет, попав на войну, бросаются в краткие и отчаянные романы, когда не знаешь, будет ли твоя любимая жива завтра. Они обменивались государственными тайнами и делились давними мыслями и планами. Лея была у него в гостях, и ни одному из них не приходило в голову, что такая открытость может быть опасной. Они разработали основу для плана сражения – того сражения при Эбаке IX, с которого началось контрнаступление. Прощаясь, они вновь говорили одними глазами – доверие между ними не распространялось на Хана и ногри. «Вот мы и изменили судьбу Галактики, как и мечтали», – она смотрит на него с благодарностью, и ее взгляд кажется очень молодым. «Спасибо вам за это», – его взгляд теплеет. «Это вам спасибо», – она смотрит прямо и радостно. Воспоминания прекратились, но ощущение подъема осталось. И теперь Лея с легкостью поняла, для чего Пеллеон подарил ей вещь, которая дорога им обоим. Он просто хотел показать: «После войны наше доверие не исчезло, я все так же открыт вам и не боюсь этого». И картина вместе со впитавшейся в нее давней ненавистью вдруг показалась ей не просто уместной, а преображающей ее каюту. Лея понимала, что нужно сделать ответный шаг. Среди ее вещей, чудом сохранившихся на Корусанте, была старинная алдераанская статуэтка, которую она хранила с раннего детства, – два дерева, чьи кроны сплелись в огромный неразрывный узел, и нельзя было различить, где ветви одного дерева, а где – другого. Лея приготовилась распорядиться, чтобы ей как можно скорее прислали эту статуэтку: она должна была успеть передать ее Пеллеону лично.