***
Ночь, наступление которой я боюсь больше всего, постепенно затуманивая горизонт поволокой сумерек. Макар словно все эти дни чувствует мою неспособность к жизни, и, возможно, видит, как эта самая жизнь постепенно уходит и из меня самой, поэтому засыпает сам, практически без меня за считанные минуты. Мне не становится легче без него, наоборот, всепоглощающий страх режет меня изнутри. Мне физически больно находится одной, в пустой комнате. Я кожей чувствую, как за считанные дни осталось одна без помощи или хотя бы поддержки из вне, с маленьким ребенком на руках и огромной дырой в сердце. В голове не может уложиться картинка предстоящей жизни, до конца своих дней, без неё. Моя мама. Сейчас кажется, что мы о многом не договорили, многое не успели сказать друг другу, не успели насладиться любовью, что жила между нами всё это время. Всю жизнь. Её лучистая улыбка стоит перед глазами вот уже второй день, это отравляет душу и спасает разум каждую прожитую секунду. Кому теперь звонить, когда тяжело и с кем делить радости? …. хочется отмотать время назад и без перерыва говорить ей: "Я люблю тебя, я люблю тебя". Воздуха в комнате, кажется, слишком мало, чтобы надышаться; потолок давит на ноющую голову. Я словно воющий зверёк, запертый в клетке из собственной боли и печали. Этот ад не закончится никогда, я буду жить так всегда, и я уже вряд ли поверю в обратное. Мне нужно поплакать, но слёз нет, я лишь смотрю в одну точку и представляю, как кто-то, рядом сидящий, утешает меня и забирает хоть немного моей грызущей боли. Мне не остаётся ничего, кроме как сидеть на полу, кусая губы до крови. Мне некому позвонить и поплакаться: все мнимые подруги в один момент решают меня не тревожить, брату - плохо и без меня. Мой маленький сын, который видит во мне любовь и опору, сейчас спит и, слава Богу, не видит моего разбитого состояния, этих окровавленных губ и пустых глаз. В голове слишком навязчиво пролетает мысль, что на свете есть человек, который смог бы понять всё моё состояние с первого моего вздоха. Я правда не хочу никого беспокоить, нагружать своими душевными терзаниями, я бы могла справиться со всем этим сама, но мне нужно время. Много. Чтобы прийти в себя нужно развалиться окончательно, словно нырнуть глубже, спасаясь от водяной воронки. Для меня это недопустимо, я прямо сейчас, тогда, когда сама осталась одна, чувствую всю ответственность за своего ребёнка, которую взяла на себя с того самого момента, когда увидела на тесте две полоски. Пальцы сами набирают знакомый им номер, длинные гудки, перерастающие в километры тяжёлого ожидания. - Алло, - слегка хриплый, далёкий, но такой знакомый голос. На том конце земли сейчас ранний вечер. - Саша… - мой голос ни чуть не лучше. Я хриплю, словно молчала вечность. - Что с тобой? - ему хватает услышать меня, чтобы всё понять. Он узнал о моей потере одним из первых, Дана передала. Он позвонил сразу, спросил, чем может помочь и нужно ли забрать Макара. Не стал меня утешать, потому что прекрасно понимал, что это бессмысленно, но я чувствовала, даже сквозь телефон, что ему не по себе, что он сожалеет об этом. Обо всём. Я не знаю, зачем звоню ему, почему именно ему, но мне просто необходимо поддерживать с ним связь сейчас, несмотря на то, что между нами произошло. Наплевав на все обиды и ссоры. Мы были рядом пять лет, он чуть ли не единственный, кто знает меня настоящую, кто был со мной в самых тяжёлых ситуациях…. - Я не могу, - это всё, на что я сейчас способна. Слова вперемешку со слезами застревают комом где-то в глотке и кроме протяжного скуления во мне ничего нет. - Макарка спит? Слышу этот голос. Слегка взволнованный, старающийся всеми силами скрыть это. Меня пробивает: слёзы начинают падать на мои впалые щёки сами собой, я понимаю, что в один момент потеряла всё и всех, что ничего как раньше уже никогда не будет, что мне придётся сделать выбор смириться с этим и жить дальше или не жить. Но как смириться, если боль потери сильна настолько, что нет сил дышать? - Да. - Не сиди на холодном полу, прошу. … знает больше, чем я сама. Чувствует сквозь тысячи километров. - Мне плохо, - на грани шёпота. Пара секунд молчания. Тишина. Тяжёлый вздох. - Я знаю, Даш, - его голос становится тише, проникая мне в самое сердце. На какую-то долю секунды меня резко отпускает, потому что он - это единственное, что сейчас связывает меня с прошлой жизнью, где была она. Это странное чувство уносит меня на год назад, в то время, когда у меня была полноценная жизнь и семья. Эти воспоминания разрушают ровно как и осознание того, что у меня остался сын, боль внутри и эти короткие телефонные разговоры с этим человеком. Проходит больше двух минут, прежде чем он прерывает это молчание, в котором мне впервые за это время не одиноко. - Боль не пройдёт, - неожиданно начинает он, будто до этого собирался с мыслями, - всё просто утихнет и затрётся другими чувствами. Ты должна жить, потому что у нас есть сын. И ровно в этот момент я окончательно тону в своих слезах и этом давно забытом "нас".***
Месяц проходит как в тумане. Дни летят мимо меня, не оставляя в моей памяти и доли того, что произошло. Всё до чертиков рутинно: сын, дом, работа. Я постепенно закрываюсь в своём мирке, огораживая от себя посторонних людей. Это странно для меня - быть менее общительной, чем прежде, но сил нет ни на что более, чем ребёнок. Если бы не Макар, я бы закрылась одна в комнате и лежала так целую вечность. Он мой мотиватор и двигатель. Мой смысл жизни. Тридцать первое декабря началось со снегопада. Заснеженные, белёсые улицы Москвы приводили меня в дикий восторг, заставляя с детской радостью в глазах лицезреть сие чудо природы. Пожалуй, это единственная вещь, которая радует меня с детства по сей день. Больше связующих с тем прекрасным временем у меня не осталось. Мы нарядили с Макаром ёлку, повесили гирлянды на карнизы штор, квартира заиграла новыми, праздничными красками. Несмотря на тупую боль в области сердца, я улыбаюсь. Ради праздника, ради сына, ради его воспоминаний об этой новогодней ночи. Я должна сделать его детство счастливым, сохранив в его памяти только самое тёплое, а не своё грустное лицо. В дверь звонят, это родители Саши. Повезут Макара на елку в центр. Они заходят домой с подарками каких-то невразумительных размеров. Макарик прыгает вокруг них, а я слабо, как могу, улыбаюсь. У ребёнка настоящий праздник, не в этом ли счастье? - Привет, Дашуня, - Валерий Дмитриевич обнимает меня, а я звонко чмокаю его в щёку. От него пахнет морозом, улицей и пониманием. Я люблю его как отца, потому что он невероятный человек, который смог построить наши с ним отношения, и я знаю, что могу доверять ему. Вера Витальевна грустно вздыхает, когда смотрит на мои исхудавшие руки, сквозь кожу которых просвечиваются кости. Она бывает иногда сложной, горячо любящей своих сыновей, защищающей их до сих пор, и я её понимаю, сейчас ещё больше, потому что сама мама мальчика. Макар радостный запрыгивает в зимние сапожки, целуя меня на прощание, убегает з руку с дедом. Вера Витальевна остаётся ещё в коридоре, собирая за ним разбросанные варежки и шарфы. Я не представляю, как останусь сейчас одна, в тот момент, когда я заставила своё настроение подыграть мне. За этот месяц я настолько отвыкла т одиночества, что сейчас даже не знаю, что буду делать с ним до вечера. - Даша, - неожиданно начинает она. Я вздрагиваю, - это тебе, - она протягивает мне небольшую подарочную коробку, слегка улыбаясь, - с новым годом, девочка. Она притягивает меня за плечи, целуя в щёку, а я просто повисаю на её плече, утыкаясь носом ей в плечо. Между нами произошло слишком много, но сейчас именно в этот момент, она дорога мне как никогда. У меня, кажется, никогда не было этого к ней, но мне очень хочется починить наши отношения, сделать их более доверительными. Она пытается заботиться обо мне, я чувствую это, когда её рука плавно поглаживает мою голову, а губы слегка касаются моего виска. Сейчас я воспринимаю её как маму, которой мне катастрофически не хватает, и она, видимо, это понимает, поэтому сильнее обнимает меня. - Ты бы поела, исчезаешь на глазах, - Вера Витальевна проходится ладонью по моим предплечьям, и я киваю в ответ. Обязательно поем, когда будут силы, обещаю. Я шепчу ей немое "спасибо", и она тоскливо улыбается в ответ. У меня есть несколько часов, чтобы приготовить сносный новогодний ужин, пока Сашины родители не привезли Макара домой. Включаю медленную музыку, в такт подыгрывающую моему настроению, плавно передвигаясь по квартире на цыпочках. С огоньками гирлянд стало намного уютнее. Отвлекает от мрачных мыслей немного, что мне безусловно на руку. Я не люблю долго находиться в одиночестве. Иногда это необходимо как воздух, просто побыть какое-то время одной, позалипать в одну точку, не разговаривать ни с кем, но обычно долго это продолжаться не может. Кажется, я не могу функционировать без собеседника. В последнее время компанию мне составляет сын. И я не знаю большего счастья, чем слышать, как он говорит, что любит меня, каждый день; видеть, как он улыбается, когда видит меня. Я живу ради него, продолжаю каждый день улыбаться ему в ответ, как бы не кровоточила моя душа. Кладу отварную говядину к оливье на разделочную доску, начинаю нарезку, но дверной звонок прерывает все попытки покончить с блюдом. Вернулись что-ли? Знаю, что плохо не спрашивать, кто там за дверью, но ничего не могу с собой поделать, поэтому резко, почти с размаха, отваряю входную дверь и просто замирая с дверной ручкой в ладони. - Саша? Я изумлённо моргаю пару раз, как бы проверяя, не сон ли. Потому что передо мной сейчас стоит Радулов в черной кожаной куртке. Он смотрит на меня, не отвечая, просто смотрит, изучает лицо несколько минут, а я стою, не шевелясь и пряча взгляд. Во мне этого никогда не было, особенно с ним, но я не могу поднять глаз и встретиться на прямую с источником моих самых сильных переживаний и счастья одновременно. - Привет, - он абсолютно спокойно проходит в квартиру, оставляя меня на лестничной площадке. - Ты что тут делаешь? Ты вообще как? Шестеренки в моей голве постепенно начинают двигаться, я понимаю, что он приехал в Москву из Америки. Посреди сезона. В тот момент, когда этого делать нельзя. Когда он так нужен. - К тебе приехал, - он разувается, бросает в сторону маленькую дорожную сумку, - к вам. Я стою, смотрю на него, пока он избавляется от верхней одежды. Внимательно слежу за каждым его движением, вдруг вспоминая, как они были знакомы когда-то. Будто обрывками до меня доходит моя прошлая жизнь, где я встречала его каждый день в этой квартире, и каждое его следующее шевеление находит отголоски в моей памяти. Разворачивая еще не зажитые раны наизнанку. Мы проходим в гостиную, где я планирую расспросить его поподробнее обо всём. Почему он здесь, как его отпустили, надолго ли. Но все мысли улетучиваются, когда мой взгляд падает на его руки, которыми он снимает с себя спортивную кофту на замке. Сеть крупных вен расположилась на его крепких запястьях, пара мазолей на правой руке, видимо, от краг, и… кольцо на правой руке. Уму не постижимо. Серьёзно. Мы оформили развод пол года назад, но обручальное кольцо до сих пор с ним. Зачем ему это, понятия не имею, но в моей голове даже нет мысли о том, что это могло быть не НАШЕ кольцо. Он бы обязательно рассказал. Потому что мы слишком… - Просто привык, - он прослеживает мой тупой взгляд, которым я сверлю дырку в его руке, - да и вопросов меньше. Ясно. Фанатки. - Как Макару ёлка? - он кивает в сторону новогоднего дерева, которое мы так весело наряжали сегодня утром. - Радовался как мог. Он уехал с твоими родителями… - Я знаю, отец писал. - Может поешь? - он быстро кивает и я сбегаю на кухню от его слишком прямого и открытого взгляда, - так когда ты прилетел? - Три часа назад, пробки жуткие. На секунду я останавливаюсь. Он приехал сюда сразу из аэропорта. Нет, конечно, он знает, что отсюда его никто не прогонит, и эта квартира навсегда и его дом тоже, но… всё слишком странно, начиная от его неожиданного приезда, заканчивая его слишком спокойным тоном. Мне в новинку чувствовать напряжение и неловкость рядом с ним, но я не могу избавить себя от этого, когда он подходит к кухонной столешнице, рядом со мной, и наливает воды в прозрачный стакан. Мы слишком долго были не вместе, я почти отвыкла от его запаха, избавилась от ощущения крепких рук на своём теле. А сейчас он вот, рядом, руку протяни и вновь ощутишь его силу. - Ну, как ты? - он облокачивается боком о стол, глядя на меня в упор, пока я дорезаю ту дурацкую говядину, чтобы накормить его. Как я? Если забыть про то, что я не сплю ночами, прожигая потолок опухшими от слёз глазами; вздрагиваю при любом громком шорохе, боюсь оставаться одна надолго, меньше провожу времени в компаниях, закрываюсь от мира, задыхаюсь от панических атак за закрытой дверью в ванной ночами, то я, в принципе, не плохо. - Лучше в последнее время, - я вру и он это видит. - Дубак такой на улице, уже отвык совсем от зимы, - Саша закидывает в рот по очереди мелко нарезанный солёный огурец, занимая руки, чтобы исключить постоянный зрительный контакт. И я выдыхаю. Есть между нами что-то…. необычное. - Там в шкафу куртка твоя тёплая висит, надевай, а то заболеешь, - почему-то помню про эту дурацкую куртку, которую уже пол года не могу передать Вере Витальевне, и на которую постоянно натыкаюсь, особенно в моменты, когда больше всего злюсь на всех . И на него в том числе. С оливье наконец покончено, я перекладываю его в порционную пиалку, захватываю столовую ложку и переставляю всё на обеденный стол. Он садится на то место, где всегда сидел раньше. Ещё в той жизни, а я на противоположное, прямо напротив него, нарушая все традиции. Показывая, что как раньше уже не будет. Но всё, что он сейчас делает - это активно жует пищу, заглатывая как удав. - Так может расскажешь, как ты здесь оказался? - я поджимаю под себя ноги и беру в руки чашку чая делая добротный глоток, обжигающий горло. В чувства приводит слабо, но я уже контролирую себя и свои чувства. - На самолете прилетел, - он не отрывается от тарелки, говорит так, почти небрежно, что меня просто передёргивает и я закипаю. Неужели нельзя говорить нормально? - Саша, - на выдохе, со смесью злости и усталости. Он неожиданно поднимает на меня свои глаза и я впервые за долгое время встречаюсь с огромным, тяжёлым грузом ответственности и грусти где-то на дне этого карего взгляда. Сейчас он такой понимающий меня, жалеющий, кажется, готовый оберегать и защищать. Мы смотрим друг на друга долгое время, у меня перед глазами пролетают годы, связывающие нас. Картинки, одна за одной, сменяет другая, где-то мы счастливы, где-то нет, но одно остаётся неизменным - мы словно красной и непрерывной нитью пронизываем жизнь друг друга. Пара слезинок падают на моё щёки неспециально, клянусь. Я никогда не хотела плакать на его глазах, но сейчас во мне столько боли, что это единственная вещь, через которую мне может стать хоть немного легче. - Ну что ты… - он даже не спрашивает, скорее восклицает. Закрываю лицо руками, потому что до сих пор не верю, что он сейчас здесь. Что он приехал не потому, что сильно соскучился. А потому, что понял, что его присутствие здесь слишком необходимо. И всё летит к чертям, когда он в один шаг сокращает расстояние между нами и прижимает меня к своей широкой груди, обнимая за худые, подрагивающие плечи. Моё тело реагирует на его прикосновения мелкой дрожью, потому что мы не были близки во всех отношениях больше года, и я уже и не помню, насколько сильными были его объятия. Знакомый, родной запах проникает в лёгкие до основания, затуманивая разум. Я почти ничего не понимаю, только чувствую ровное дыхание у себя на шее и биение чужого сердца.***
Единственная на данную минуту вещь, которая делает меня неимоверно счастливой - это широкая улыбка Макара, повисшего на шее у Саши. Клянусь, несмотря на все наши проблемы с Радуловым, он остаётся самым потрясающим отцом, и это видно по искрящимся от радости глазам нашего сына. У них есть свои секретики, свои шуточки, любимые мультики, и это определённо счастье - иметь любящих родителей. Обоих. Отца у меня не было с рождения. Они сидят на полу в зале, разбирая новые игрушки, что привез с собой Саша, а я на кухне чищу картошку, да поглядываю за ними. Почему у нас не сложилось? Возможно, мы слишком сильно были привязаны друг другу, что со временем начали отталкиваться ровно с такой же силой. Я любила больше жизни, и уверена, он тоже. Но в жизни чаще всего происходит не так, как мы хотим, в этом я убедилась. Макар заливается громким, озорным смехом, на что я с Сашей улыбаемся, и наши взгляды встречаются. Ребёнок счастлив от того, что его мама и папа сейчас рядом с ним, вместе, и мы словно ловим одну и ту же мысль одновременно, потому что смотрим друг на друга с такой горькой улыбкой, что мне колет сердце. В том, что Макар растёт на две семьи виноваты мы с Сашей в равной степени и мне стыдно за это. Ни он, ни я не сможем исправить это, как бы не хотелось. До нового года остаётся четыре часа, я доготавливаю праздничный ужин, поднимаю глаза в тот момент, когда Радулов встаёт с пола. Я в недоумении выхожу в гостиную, молча разводя руками. - Я поехал, а то пробки, - он как-то неловко вздыхает, взъерошивая кучеряшки Макара. Я выхожу в коридор с ощущением, что что-то упускаю. Что ситуация в моих руках, но я ничего не делаю для того, чтобы её исправить. Молча наблюдаю, как он обувается и достаёт из шкафа ту самую зимнюю куртку. Забирает из дома единственную вещь, до сих пор связывающую нас на нематериальном уровне. Но когда Макар начинает хныкать, сердце пропускает удар. - Может останешься? - тихо, неуверенно, - отметим новый год вместе. Это предложение кажется бредовым, особенно после его неоднозначного, смятенного взгляда, которым он сверлит меня несколько секунд, замирая с курткой в руке. Я не знаю, зачем и почему говорю это, но так велит мне моё сердце, я слишком долго следовала за своим разумом и не получила никакого удовлетворения от жизни. Новый год - время подарков. Почему бы не подарить его нашему сыну? Он сомневается, я вижу. Думает, правильно ли будет остаться, обижусь ли я, если он откажется. Мы не знаем, чем это закончится, все трое не знаем, но я так хочу встретить этот новый год с близкими мне людьми, почувствовать себя нормальным человеком хотя бы на одну ночь, что просто глазами молю его остаться, закусывая губу. И он соглашается. - Так, Макарик, ты подарки под ёлку уже положил? - он подхватывает сына на руки, и они проходят вглубь квартиры. Необъяснимое чувство любви ко всему миру неожиданно селится в моей груди. Я буквально чувствую, как хочу обнять всех, улыбнуться каждому. Это похоже на нервную истерию, но я серьёзно ощущаю неподдельное счастье где-то внутри себя. Я давно не чувствовала ничего подобного, могла не улыбаться неделями, но сейчас я сама прибавляю громкость телевизора, где уже идёт новогоднее шоу с праздничными песенками. Саша включает гирлянды на еёлке в розетку и приятный тёплый свет весело переливается на зелёных веточках, добавляя новогоднего настроения ко всей прочей атмосфере. Пока дорезаю овощную нарезку, пропускаю момент, когда под ёлкой оказывается пара коробок, обёрнутых в подарочную бумагу. Это чертовски мило и в тоже время странно, что он во всей этой суматохе не забыл про праздник. Смотрю и вижу какого-то другого человека в теле прежнего Радулова: взрослого, серьёзного, с уверенным и спокойным взглядом, которым он буквально говорит, что понимает всё происходящее вокруг больше всех остальных. Расстояние и правда меняет людей. - Как тебя в Далласе отпустили? - я смачно облизываю пальцы от остатков майонеза на них, и что не остаётся незамеченным его тёмным взглядом. Он всё ещё возится с Макаром на полу в зале, совмещённым вместе с кухней, откуда я выглядываю в фартуке. - Вчера дали выходной, - Саша начинает быстро, но потом замолкает, набирая воздуха в лёгкие, - у меня самолёт в семь утра. Завтра. Черт. Это как-то слишком… быстро. Я знаю, что это стоило ему дорого. Что он сейчас дико уставший от нереальной разницы во времени, что ему даже не удастся поспать. Он сделал это ради праздника для Макара и…В голове не может уложиться мысль, что причиной его приезда могу быть и я. Это почти невозможно, в нашей с ним ситуации, где не прав никто, но я слишком хорошо его знаю, как и то, что в его сознании нет слова "невозможно" и любых сомнений тоже. Он просто берёт и делает, не думая. Как мужчина. Время на часах двадцать два ровно, я вдруг вспоминаю, что нужно одеваться и приводить себя в порядок, поэтому первым делом в детской ищу нарядную рубашку для Макара. В последнее время в моём мире нет косметики, нарядов, поэтому я просто надеваю обыкновенное чёрное, не связанное ни с чем кроме удобства, платье и распускаю волосы. - Давай тебе рубашку поглажу? - старое, недавно забытое чувство заботы теребит мне душу, и я заглядываю в гостиную. - Я не брал, - он как-то оживляется, будто не знает, как поддержать разговор. - Там в шкафу вроде были какие-то вещи, поискать? - он утвердительно кивает. Нет, он оставил не только куртку, но и пару вещей, потому что собирался прошлым летом свалить из этой квартиры, как и из моей жизни, слишком быстро, поэтому оставил их мне вместе с сыном и поломанной душой. Хотела сжечь, но пожалела его потраченных денег. Самой экономной в нашей семье была определённо я. В квартире начинается праздничная суета, я стелю красивую скатерть на стеклянный стол, ставлю тарелки и приборы, Саша одевает Макара, застёгивая пуговички на маленьких, детских манжетах. Действие до ужаса миое, и я не могу скрыть улыбки, потому что вижу, как счастлив Макарик и… Саша. Это уму не постижимо, но мы действительно собираемся встретить новый год, как настоящая семья, вместе, под одной крышей. Возможно, за долгое время это первый день, когда я искренне улыбаюсь, потому что хочу этого сама, а не должна делать видимость для мира. Мы садимся за стол, Радулов хвалит запеченную курицу, приговаривая, что сто лет не ел домашней еды. Макар сидит сбоку, между нами, что-то болтает на своём и улыбается поочередно то мне, то папе. Мне греет душу мысль о том, что мы все обрели семью, и рвёт сердце от того, что это всего лишь на одну ночь. Между нами сейчас нет прежних недомолвок, претензий друг к другу, мы просто дышим одним настроением и хотим улыбаться нашему сыну. Куранты начинают свой медленный отсчёт, переводя нас своим мерным звоном в новое время. Бог дарит нам ещё один год, целых двенадцать месяцев, и какими они будут не знает никто. Мы можем только надеяться, что грядущее время окажется счастливым для нас и безоблачным. Я не стесняясь плачу, потому что у меня появился шанс начать жизнь с чистого листа, попробовать побороть свои печали и выйти в мир с новыми мыслями. У меня всё для этого есть, и я верю, что новый год подарит мне силы. Бокалы легко ударяются друг о друга, Макар стоит на стуле, тянется своим маленьким стаканчикам к нашим, он улыбается. Сашины глаза находят мои и я улыбаюсь ему в ответ. Этот день получил название настоящего праздника благодаря ему. - С новым годом, - произносит он. - С новым счастьем, - я шепчу в ответ одними губами.***
- Всё, Макар, пойдём в кроватку, - приученный к режиму ребёнок уже трёт кулачком сонные глазки и я решаю уложить его спать, - целуй папу. Он обнимает Сашу, желает ему спокойной ночи и вприпрыжку бежит в спальню. - Я уложу сейчас его и приду, подождёшь? - не знаю, зачем спрашиваю, но Радулов радостно кивает, будто в нашем общении есть какой-то смысл. В комнате темно и тихо, режущую ухо тишину разбавляет мирное сопение Макарошки, я медленно поглаживаю его по спинке, лежа рядом. Это очень личный момент, укачивание своего ребенка, когда вы сосредоточены только друг на друге, когда вы близки как никогда больше. Я люблю быть с сыном вместе, потому что он - моя любовь. Неожиданно дверь в комнату чуть приоткрывается и тонкая полоска света, льющаяся из коридора проникает в комнату, а следом в дверном проёме появляется Саша. Он долго смотрит на нас, стоит, не двигаясь, но когда я приподнимаю немного голову, давая понять, что не сплю, он заходит внутрь, прикрывая за собой дверь. Так проходит около минуты, в полной тишине и неведение, что нам со вем этим делать. Я откровенно боюсь любых перемен, что смогли бы разрушить моё сегодняшнее, однодневное счастье, переживая за своё душевное состояние. У меня есть ответственность за жизнь своего ребёнка и нет возможности захлебнуться в депрессии. Саша делает несколько шагов в сторону кровати, и я касаюсь головой подушки, просто наблюдая за ним, давая возможность делать всё, что он посчитает нужным. И он ломает всё, в один момент, просто ложась с другой стороны от Макара, оказавшись зажатого между нашими телами. Я смотрю на него сквозь ночь и вспоминаю всё, что было между нами, грея свою израненную душу воспоминаниями. - Такой смешной, - он разглядывает личико спящего Макара. - Скучает за тобой сильно, - я шепчу что-то совсем невпопад. Он переводит свой взгляд на меня. Там нет ничего кроме силы и спокойствия. Того, чего мне на хватало все эти долгие и страшные недели, когда я убивалась собственным горем. И он просто даёт это все сейчас, одним взглядом, пытаясь привести меня в порядок, дать надежду на счастливое будущее. Его рука ложиться на спину Макару, чуть ниже моей. Я напрягаюсь, ожидая чего-то странного, продолжаю смотреть в упор на него, надеясь, что он сам решить, что ему делать. И он просто переплетает наши пальцы, обнимая нашего ребёнка. И я позволяю ему это делать, потому что они - всё, что у меня осталось, и я, клянусь, отдам за них жизнь, если это потребуется. Я знаю, что через три часа мне придётся провожать его в аэропорт, отпуская вместе с ним призрачную надежду на защиту. И, кажется, он тоже думает об этом, почти невесомо поглаживая мою худощавую лодонь своими сильными пальцами. Я плачу, а он молча успокаивает меня. Я боюсь, а он даёт мне силы и веру. Мы так и засыпаем, держась за руки, сложа их на хрупком тельце нашего сына. И в этот момент словосочетание "наш сын" приобретает невероятную мощь впервые с его рождения. Он объединил нас и породнил на веки. В этот новый год я получила бесценный подарок - шанс на новую жизнь.