Какой же ты идиот

Остатки приемника, успешно собранного им впервые в жизни, лежат на столе беспорядочной кучей. Мигает красная лампочка: она никак не хочет умирать. Тогда Стьюи еще раз опускает молоток на пластиковое месиво. Контрольный выстрел в голову. – Вот будешь знать, – говорит Стьюи и гордо удаляется. Он в курсе, что Кен его не догонит, не ударит, не даст сдачи, даже не плюнет ему вслед. «Вот будешь знать». Что он должен знать? Что его все ненавидят? Что у него дурацкий акцент и смешные волосы торчком? Что уродливый нос и что он косолапый? Он и так уже знает. Зачем снова? На большой перемене он сидит за столом в углу кафетерия, один, и ест очень быстро. Если Стьюи с дружками доберется до него прежде, чем сэндвич будет съеден, а молоко – выпито, то и то, и другое, может оказаться у него на штанах. Или в штанах, что хуже. Кен ест, давится и чуть не плачет. В прежней школе он сидел за столом с мальчишками из шахматного клуба. Там он никогда не был один, а если его и били, то всегда имелись способы забыться, всегда было кому поплакаться. Он умолял маму не переводить его в новую школу. Чувствовал, что будет, как-то знал. Мама не слушала. Она хотела, чтоб поближе к только что купленному дому. А дом – в другом городе. А другой город – в соседнем штате. И здесь, в этом самом соседнем штате, все не так. Все очень плохо. Хуже просто быть не может. Когда Стьюи и его подпевалы появляются в дверях кафетерия, Кен судорожно запихивает в рот последний кусок сэндвича. Но это не значит, что Кен в безопасности. На свете нет никого страшнее этих троих. Они обязательно придумают что-то другое, даже если нет молока, чтобы вылить Кену на голову, и нет бутерброда, чтобы засунуть ему в штаны. Стьюи видит его, улыбается – аж светится от счастья – и идет прямо к нему, пока дружки локтями распихивают третьеклашек. Кен вжимает голову в плечи. Он никогда не будет готов принять удар, но может попытаться убедить себя в том, что готов. Однако Стьюи не доходит последние пять метров. Из-за ближайшего стола встает девочка – низенькая, тощая и с маленькими, злыми глазами. Кажется, Кен уже видел ее раньше, на каком-то уроке, а может, двух, а может, на всех. Трудно сказать наверняка – такую не заметишь, пока не завопит. Она поднимает пластиковый табурет и с неожиданной для такой малявки силой дает им Стюарту Ричарду Хендерсону Младшему по спине. Удар получается метким, выверенным и красивым: Стьюи падает лицом вперед. Тогда девочка отбрасывает табурет и принимается бить Стьюи ногами, пыхтя и забавно крякая на каждом ударе. Неаккуратно подстриженная коричневая челка подпрыгивает на ее лбу. – Вот. Будешь. Знать, – приговаривает она; один удар – одно слово. – Вот. Будешь. Знать. Голос у нее писклявый и смешной, как у героев мультиков. Когда ее уводят, она высвобождает руку и показывает Кену «Викторию». Ее временно исключают из школы – на неделю. За эту неделю Стьюи ни разу не трогает Кена. Кен подслушивает на переменах девчоночьи сплетни и так узнает имя своей спасительницы. – Габби совсем с ума сошла. Я же говорила вам, что она чокнутая, – надувает губки Эстер. – Я как-то попросила у нее ручку, а она сказала: «Носи свои». Вот коза, – вторит ей Айрин. – Теперь ее точно не возьмут в колледж, – самодовольно заключает Линда. Неделю спустя, помыв шею и надев свою лучшую футболку, Кен стоит в дверях школы и ждет. Он все думает – а вдруг ее действительно не возьмут в колледж? Исключение на неделю – не шутки, черное пятно на всей будущей карьере. А вдруг она зла на него? А вдруг «Викторию» показывала не ему? А вдруг Стьюи все это подстроил? Сердце колотится у него так сильно, что он чуть не теряет сознание. Сейчас она объявится и не заметит его. Или, что хуже, заметит и пройдет мимо. И тогда – всё… Габби появляется на ступенях школы через три минуты. Девочки шарахаются от нее. Она молча подходит к Кену и останавливается перед ним, держась за лямки рюкзака. «Давай дружить», – хочет сказать Кен, но не может. У него отнялся язык. Потом Габби кивает каким-то своим мыслям и объявляет: – Будешь сидеть со мной. Но списывать не дам. ~*~ Разумеется, она дает ему списывать. Причем постоянно. Более того, она настаивает, чтобы Кен у нее списывал, потому что «она умнее». Кен не спорит – Габби действительно умнее. Она знает абсолютно все, и по всем предметам у нее пятерки. А Стьюи перевели в другую школу. После уроков Кен таскает ее портфель до двери – своей или ее двери. Потом они вместе едят, вместе делают уроки и вместе смотрят видео до ночи, пока родители не погонят одного из них домой. В выходные она залезает к нему в комнату через окно – сначала по дереву, потом по узкому уступу между этажами. Кен за нее не боится: у нее и по физкультуре пятерка… К пятнадцати годам Габби вырастает на фут, у нее проклевывается грудь, а ее коже завидуют все измученные угревой сыпью одноклассницы. Но Кен этого не замечает. Его раздражает, что Габби теперь интересуется не только «их» вещами, но и всякой ерундой, вроде мальчиков и косметики. Это неправильно, потому что Габби – не какая-то там девушка, ее не должна интересовать девчачья ерунда… – Вчера на дне рождения у Мейсона ко мне приставал Дональд с информатики. Лез целоваться, – говорит Габби странным тоном, накручивая прядь волос на палец, и как будто чего-то ждет. – Наверное, ты его поколотила, – отзывается Кен. – Какой же ты идиот, Кеннет... И после этого она дуется целых полчаса. Кен не может понять, почему. А еще он не понимает, почему ее так бесит, когда он говорит о девчонках. Однажды Габби не выдерживает и начинает бить его датападом, когда он вслух замечает, что у Линды классные сиськи. Но что он такого сказал? Классные же. Уж кто, как не его лучший друг, должен это понимать! Но в основном она слушает, мычит и то и дело называет его идиотом. Однажды она влезает в окно как раз в тот самый момент, когда Кен смотрит сворованную у папы с омни-инструмента порнушку и увлеченно мастурбирует. Завидев Габби, он падает со стула, а потом, лежа и хаотично дергаясь, долго пытается натянуть штаны. – А я уж начала думать, что у тебя там ничего нет, – говорит Габби злым голосом и достает из рюкзака две коробки с яичной лапшой: – Есть хочешь? Только чур та, что с соусом – моя. ~*~ У Кена только что сошли прыщи и появилась первая машина, подаренная мамой на Рождество. А Габби не просто берут в колледж – ее берут с государственной стипендией. Кен злится, завидует и радуется за неё до слез, не понимая, как может чувствовать всё это сразу. – Нет, ты не поедешь в Бостон. Ты поедешь со мной. Тебя возьмут. Пиши заявление. – Габби, у меня нет таких денег. – Прекрати ныть, Кеннет. Найдем работу. Она не говорит «найдешь работу», она говорит – «найдем». Всегда. Не бывает такого, чтобы «я отдельно, ты отдельно». «Мы». Всегда «мы». Габби знает всё. То есть, абсолютно всё, не только электродинамику, квантовую физику, теорию поля и как уделать любого умника в шахматы. Она может скороговоркой, ни разу не запнувшись, перечислить всех президентов Америки – от Вашингтона и до упора. Знает, какие красители добавляют в вишневые леденцы. Сколько денег угрохали на строительство «Нулевого скачка» и какие компании на этом разорились. Умеет декламировать стихи с выражением, варить чили чудовищной остроты, печь киш с беконом, делать самокрутки без машинки и мешать коктейли без шейкера. Но лучше всего на свете Габби умеет ругаться. – Эстер, ты овечье дерьмо, размазанное по дороге трактором, списанным в пятьдесят девятом, потому что на него хором нассала свора собак и он заржавел! – Айрин, ты недоабортированный эмбрион пайжака из матки престарелой кроганской фарцовщицы! – Линда, почему ты еще здесь, жирная самка бабуина? Разве зоопарк не закрывается на ночь? А еще: – Кеннет, у тебя растяжение мозга? Кеннет, ты переел хаггиса? Кеннет, тебе нужен экзорцист, или до завтра подождешь? Кеннет, если я тебя убью, любой суд меня оправдает. Кеннет, почему ты такой дурак? За что Бог так ненавидит меня, что послал мне тебя, Кеннет? Он не обижается никогда, потому что знает: обычные люди дышат, а Габби ругается. Для нее это естественно. Это даже не значит, что ее что-то бесит. Напротив, она может вытерпеть что угодно и вообще она в глубине души флегматик. Единственное, чего Габби не умеет – это пить. На самой первой вечеринке в общаге, в первый же вечер по приезде в колледж, Габби отрубается после одной порции водки с клюквенным соком, ею же и приготовленной на всех в огромном чане. Кен не злится, что Габби испортила ему вечеринку. В конце концов, вечеринок будет еще очень много, всем ведь известно, что в колледжах они случаются чуть ли не каждый вечер. Он взваливает спящую Габби на плечо и таскает, как бурдюк, по коридорам общаги полчаса, стучась в каждую дверь ногой и интересуясь, не тут ли проживает Габриэлла Дэниэлс. Потом оказывается, что Габриэлла Дэниэлс проживает с ним. Она наврала администрации, что Кеннет – гей, и им разрешили поселиться в одной комнате. Кен заканчивает дуться еще до того, как Габби просыпается и, шатаясь, идет блевать в их – теперь общий – туалет. ~*~ Габби подбирает его носки с пола и ругается. Габби выгребает его носки из-под двухъярусной кровати и ругается. Габби кидается в Кена носками и ругается. Габби подсказывает ему на экзамене и ругается. Габби занимает ему очередь в кафетерии и ругается. А потом непременно говорит: – Какой же ты идиот. Кен улыбается, улыбается все время, потому что он дико счастлив. Мысли о Бостоне были страшным сном, да? Он бы не выжил без Габби. И он бы точно не сдал сопромат без Габби. После того, как во время очередной вечеринки Кена затаскивает к себе и поспешно лишает девственности какая-то блондинка курсом старше, он, даже не заморачиваясь на то, чтобы намазать панацелином свежие и довольно болезненные царапины, бежит обратно в их с Габби комнату, спеша поделиться новостями. Он думает, что ворвется и тут же закричит: «Габби, я потрахался, и это было классно!» Он распахивает дверь, не заметив висящего на ней галстука, и застает Габби с капитаном футбольной команды колледжа. Они валяются прямо на нижнем ярусе кровати – его, Кена, ярусе! – и целуются так, как будто пытаются сожрать друг другу лица. Кен, стоя в дверях, крякает от неожиданности. – Извини, – говорит он, поднимая руки и собираясь уходить. – Извини, не знал. – А что ты думал? – почти кричит Габби торжествующим и пафосным голосом. – Что я буду тебя вечно дожидаться, да? Ну зачем, вот зачем она это сказала, а? Капитан футбольной команды смотрит на нее с нескрываемым удивлением. – А я думал, что он гей. – Вали отсюда, Берни, от тебя пахнет как от взрыва на парфюмерном заводе. И целуешься ты как машиной перееханный! А ты что стоишь в дверях, Кеннет? Не стой как школьник у борделя. Дай мне уже газировки из холодильника. ~*~ Армия – это не так уж и страшно. Боевая подготовка для инженеров – скудная и для отмазки, а офицеры все, как один, приветливы с ними. Знают, что, если бы не инженеры, застрять кораблю в космосе, и тогда всем хана. Зато теперь Кен и Габби наконец-то выбрались с Земли, как давно мечтали. Кен, правда, настаивал на исследовательском институте и теоретической физике, но Габби сказала – «нет». А если Габби говорит – нет, то спорить бесполезно. Кроме того, она сказала: «Кеннет, ты идиот». И тогда они вступили в Альянс. И все неплохо. Платят нормально. Разве что кормежка на «Перудже» ужасная, и как следует помыться иногда просто невозможно. Кену очень нравится женская военная форма. Она такая элегантная и облегающая, а женщины-офицеры – привлекательные и подтянутые – прекрасно в ней смотрятся. Он делится этими измышлениями с Габби. – А то, что на мне та же самая форма, ты не заметил, да?! Самое интересное в том, что заметил. И на ней эта форма смотрится лучше всех. Но это же Габби. Как же можно? Это же Габби… Один сэндвич пополам, фильмы до темноты, огромный термос с кофе на двоих в ночь перед экзаменом… Это же Габби! Когда она роется в чертежах двигательных установок, ее лицо разглаживается, в глазах появляется мечтательность, а губы слегка приоткрываются. Иногда Кен подолгу смотрит на нее в такие моменты, и сам не знает, почему. А потом она поднимает голову, хмурит лоб и говорит: – Ну что ты пялишься, Кеннет? Проверь тепловые трубки. ~*~ Любовь к скотчу – это генетика. Он безуспешно пытается объяснить это Габби, но она не понимает. Обстоятельно спорить, когда говорят глупости – тоже генетика, и ничего не попишешь. Неужели они не видели, что именно прилетело в Цитадель? Неужели они слепые? Ну какой же это фрегат гетов? Это не фрегат гетов, а ктулху из глубин космоса, и если Шепард говорит – Жнец, значит, Жнец. В кои-то веки Габби на его стороне. Они стоят рядом, сложив руки на груди и смотрят на обидчика, как на дерьмо. Потом офицер машет рукой и уходит. Он сметен гигантской волной их солидарности. А через неделю – приглашение на работу в «Цербер». – Мы принимаем, – говорит Габби. Хотя ее никто не звал. Но о том, чтобы расставаться, не может быть и речи. ~*~ Кен не помнил, как упал, он не заметил, как упал. Он видел только, что Габби тащат за ногу, и все повторял: «Не надо, только не ее, возьмите лучше меня, возьмите меня». Забрали обоих. Забрали весь экипаж. А потом Кен задыхался. Он очень долго задыхался и все никак не мог умереть. Нельзя было умирать, потому что Габби звала и звала его по имени. И потому что Шепард вытащит. Шепард непременно их вытащит. Глухой стук приклада и глоток холодного искусственного воздуха. У него нет времени поблагодарить за спасение, нет времени на то, чтобы упасть и отключиться, потому что Габби плачет. Кен вываливается из саркофага и, отталкивая кого-то в сторону – может, это Шепард? – ползет на звук. – Я здесь, – говорит он, когда заляпанные кровью и грязью руки вцепляются в его форму. Она плачет. – Я думала… Я думала… – Нет. Я здесь. Габби, я здесь. Ее трясет мелкой ознобной дрожью. Тогда Кен берет – нет, хватает, – ее лицо в ладони и судорожно целует потрескавшиеся губы. Мог опоздать. Мог не успеть. Чем он думал. Господи, чем он думал. ~*~ Над ними смеются, но Кену плевать. Их подначивают, но Кену плевать. Он никогда, никогда-никогда больше в жизни не сможет спать один. Он будет умирать от усталости, но обязательно дождется конца ее смены, и тогда они прижмутся друг к другу на одной узкой койке, будто ложки в серванте, и наконец-то душная тьма отступит, и они сумеют заснуть. Габби обязательно прошепчет сонным голосом: – Какой же ты идиот, Кеннет… Он не обижается, потому что знает: обычные люди дышат, а Габби ругается... А если она говорит: «Какой же ты идиот, Кеннет!» – это значит и всегда значило «Я тебя люблю». fin