art is long, life is short

      Высокое небо в окрестностях Калифорнии кашляет звёздами, ощущается едкой пустотой и жарким воздухом глубоко в лёгких; Гермиона стирает ластиком неверную линию из числа бесконечности, на её кисточке оттенки всегда чуть ярче, чем настоящий мир, раскинувшийся образом перед глазами, чтобы не казался на рисунке таким сухим и выцветшим.       Аккуратные карандашные наброски на листке цвета январского снега обретают яркость и вспыхивают эмоциями, оживают перед глазами порывами тёплого ветра, ночным спокойствием и искусственным светом, горящим в окнах людей, которые предпочли какие-то заботы сну.       Возможно, она даже успеет поспать, чтобы от усталости не терялись мысли.       /точно нет/

***

      Гермиона случайно пачкает пальцами чистый свитер (хаотичные мазки белого на голубом кажутся перистыми облаками, чёрного — вольными птицами), когда утро стучится в закрытые окна цветами наступающего рассвета и застывает очередной бессонной ночью в сознании, а затем разбивается вместе с ворохом мыслей.       Она бы сомкнула глаза на несколько минут, чтобы за закрытыми веками отпечаталось то, что называется хотя бы намёком на отдых, но солнечный диск игриво подмигивает с неба и бьёт по будильнику временем пробуждения.       (Противный звон в ушах, конечно, достаётся в подарок, когда она бежит по подъездной лестнице, одновременно глотая горячий кофе).       На шумной улице людей много, каждый из них подвержен суматохе и заботам со значением «извечные». Спешат и опаздывают, опустив взгляд на свои ботинки, не замечая красоты мира, которая вспыхнула прямо перед их взором.       Грейнджер же красит серое небо над макушкой в синий, аккуратно рисует тяжёлые облака (густые, наполненные сталью, которая режет пальцы, если к ним потянуться). Её воображаемое небо идёт трещинами, на землю дождём сыпется звёздами, застревает частичками вселенной в её кудрях. Ей не нужно считать световые года, чтобы дышать {задыхаться} звёздной пылью под аккомпанемент симфонии Бетховена в наушниках, пока асфальт оживает под подошвами ботинок звуком шагов.       /ему — да, но это сейчас неважно/       Сто двадцать один шаг умноженный на минус бесконечность мыслей, и она здесь.       Здание её колледжа царапает тёмной крышей нависшие горькие облака, отражением солнца на больших окнах режет глаза и кажется /почти/ привычным, если учитывать частички времени, проведённом здесь.       Ступеньки под ногами превращаются в цифры (единицы, десятки, тысячи; не разобрать так просто), тянутся за спиной её следами. Грейнджер вслушивается в глухие удары ботинок о камень, ищет точку соприкосновения с поверхностью, чтобы получался своеобразный ритм по пути к крыльцу.

***

      — Какую фразу написал Ван Гог в письме своему брату перед смертью? — звучит в пронзающей тишине класса, свет ламп переплетается с лучами солнца, оседает бликами на её радужке глубинным сиянием в сердце.       — «Печаль будет длиться вечно», — опережает её Малфой всего на секунду, смотрит прямо в глаза почти насмешливо. Гермиона ловит слова на кончике языка и возвращает обратно в горло быстрым глотком. Гласные и согласные царапают лёгкие невысказанными мыслями, переливаются всеми цветами спектра.       Гермиона прикусывает кончик ручки, а на деле собственный язык. Забавно.       Драко Малфой сидит почти рядом, Грейнджер кажется, что она может почувствовать (иллюзорные) остатки сигаретного пепла на его пальцах, запах масляных красок смешанный с перечной мятой, очертить траекторию его улыбки своим карандашом.       И от этого её пробивает озноб.       /слишком н е п р а в и л ь н о/       Тонкая линия страха становится невидимым пунктиром под её грудной клеткой, поселяется началом бури в лёгких, которая вот-вот разнесёт всё на своём пути. Грейнджер сильна в основах медицины, но подобрать диагноз к подобным симптомам не в состоянии, поэтому безрезультатно ищет ответ в карманах своей памяти, но вновь остаётся с пустыми руками.       — Верно, мистер Малфой, — учитель отталкивается от дубового стола, чтобы подойти и написать слова, заставив белые буквы танцевать (может, только в твоих глазах?) на чёрной доске, — «Печаль будет длиться вечно»… Что вы думаете о стиле этого художника, мистер Малфой?       Девушка почти разозлёно перелистывает страницы, когда он начинает высказывать известные факты и собственную позицию, а затем смотрит на потолок от нежелания слушать — тусклые лампы сливаются с плитами в однообразном бежевом.       Через жалкую минуту (Гермиона всё это время отчаянно ёжится, свитер вписывается в кожу мириадами укусов) он прекращает свою речь и вновь смотрит на неё насмешливо, дергает уголком губ, мысленно кричит о её поражении.       Грейнджер почти наяву чувствует, как он ломает стенки её черепной коробки, остриём ножа проникает в мысли и твердит об очередном промахе с её стороны.       — Ну что, золотая девочка, — говорит {молчит} он, швыряет к её ногам набор гласных и согласных, которые осыпаются знаками на бумагу её записной книжки, — Счёт опять за мной?       /Не/ золотая девочка предпочитает тактику временного молчания, усмехается, глотая собственную приторность, которая оседает кристаллами сахара на языке.       /потому что п р а в д а/

***

      Джинни Уизли с музыкального факультета стоит за её спиной, помогает застегнуть новое платье. Руки у неё мягкие, холодные, Гермиона почти вздрагивает, когда та касается обнажённой кожи подушечками пальцев, чтобы закрепить тонкие невесомые ленты.       Она наполовину отражается в старом зеркале, Грейнджер украдкой поглядывает на своё отражение, подмечает лишь то, как алый шёлк нежно струится, почти касаясь её коленей.       Ей кажется, что руки всё ещё в мазках ярких красок (синий, красный, смотри-смотри!), хотя за ней сейчас след шлейфа из редкого блеска и роскоши; она сжимает замёрзшие пальцы, ногтями оставляя ровные полумесяцы на ладони, и улыбается донельзя натянуто, фальшиво. Ломаная линия в уголках её губ пропадает порывом ветра за грязными окнами, испаряется тенями в углах комнаты, становится действием со значением «бесполезного».       /браво/       — Тебе нравится? — спрашивает Джинни и горит солнцем у неё за спиной, непокрытой радостью, в составе которой большими буквами написано «без примесей», и прекрасным настроением, — Думаю, что сегодня будет весело!       Грейнджер готова ломать руки от желания нарисовать её: яркую, как цвета самого рассвета; окунуть любимую кисть в цвет её волос и показать на картине искренность, энергию, жизнь.       — Да.       Но она лишь улыбается и кивает, чувствуя себя лишённой доброй половины чувств, палитры возможных эмоций, наполовину сгоревшим пергаментом.       /дефективной/       Пепел ведь не способен переливаться золотом.

***

      Этот вечер чудится-помнится излишне сильной громкостью музыки, расплывчатым отражением вспышек закатного неба на окнах и чем-то иллюзорным, ярким-ярким, как мириады разноцветных листьев на городских дорожках ранней осенью.       — Ты веришь в магию? — спрашивает тихо, словами впечатывается в тело, оседает сладким бредом на вкусовых рецепторах.       Грейнджер небрежно опускается в мягкое кресло, крутит стеклянный бокал в холодных ладонях, отчаянно пытается вернуть потерянный фокус зрению. Мир перед ней сейчас — пьяная дымка, невообразимо живая, сочная; она топит её в кровавых красках вина в своём бокале, которое отражается терпкостью на языке и смелостью, что бешено колотится где-то под рёбрами.       Девушка качает бокал в руках, и алый оттенок настигает прозрачную поверхность морской волной (но в горле почему-то не оседают кристаллы соли), заливает её мысли лживым по своей природе спокойствием. Гермиона смотрит почти внимательно, ей кажется, что цвет платья сливается с напитком в бокале в однообразном алом (с кровью, кровью, кровью в её венах, донельзя вязкой и тягучей), завершает картинку образа недостающей деталью.       — Конечно, нет, — откликается кто-то за её спиной {всё равно, всё равно, всё равно}, настигает её смехом глубоким, хриплым, без слов намекая на её глупую наивность, которая потоками плещется в теле, как вечный стакан с виски, что зажат меж его пальцев, — совсем рассудок потеряла, а, золотая девочка?       Грейнджер смотрит сердито, вернее пытается, поворачивает голову в его сторону, рассматривая профиль сквозь мутную призму опьянения.       Драко Малфой усмехается, салютуя стаканом виски.