Рассветы

После очередной коловратовой тренировки ближнего боя дыхание сбилось, а кратковременная передышка была как глоток воды во время засухи. — Ой, люба она мне, — Каркун не отрывал взгляда от играющей со Жданой Лады. Девушки что-то пели и Ждана всякий раз валилась на снег, путаясь в большеватых валенках. Вдыхая морозный воздух, Каркун заводил руку за затылок и хватался за мокроватый от пота хвост. — А ты-то ей люб? — Евпатий прищуренно, с издёвкой посмотрел на него. — Хоть глазком-то взглянет? — Коловрат вертел в руках очередную свистульку для Насти, правда, он пока не знал, что она очередная. Корней с хрипом выдохнул, кладя руку на плечо друга, который вернулся к потеплевшему дереву в руках.

—

Сердце рвалось и обливалось кровью. Сгоревший город давил на плечи тяжестью привязанностей Мать, отец. Дом, в конце концов, всё в миг исчезло, как по щелчку пальцев. Пепел, словно пыль, поднимался из под его ног с согретой пожаром земли. Рука непроизвольно потянулась к обугленному девичьему платку, висевшему на одной из почерневших балок, и перед глазами сразу встали трое ордынцев, тащивших девушку — совсем ещё ребёнка! — в угол, а она совсем не сопротивлялась; одежда разорвана, и Каркун видел, будто наяву, как платок, который он держал в руках, срывали с девичьей головы вместе со светлыми волосами. На глаза наползала пелена злости, а на душе стало так больно-больно, будто нестеров Потапыч вырвал её и начал рвать своими огромными лапами, смотря с укором: ты, мол, виноват — допустил.

—

Не люб. Ни капельки не люб. Каркун следил за Ладой, за её встревоженным взглядом, направленным на Коловрата. Это явно не было сочувствием. Догадки резали ничуть не хуже зрелища рязанского пепелища.

—

— Пресвятая Богородица, сделай меня такой, чтобы он только на меня смотрел, — маленькая, закутанная в рваные шубы фигурка, была почти завалена снегом, но серые глаза, выглядывавшие в щель между шарфами, были наполнены слезами и, самое главное, — верой.

—

Смотря на то, как дети дышат на замёрзший узел, Корней оглядывался на холм, и понимал: маленькому отряду не выстоять против хана, но он продолжал в них верить. И, поднимая алый парус, продолжал делать то, что наказал ему Коловрат: спасать детей. Каркун знал, что только за этих детей десяток русских воинов отдаёт жизни. А он давал им шанс понять, что всё не зря.

—

Каркун не отрываясь смотрел на Ладу, даже когда сани подпрыгивали на ухабах он прожигал её взглядом, как бывало делал отец, но ей вовсе не хотелось убежать и спрятаться, как в случае с родителем. Ей было жаль, что сейчас на ней не соболиный полушубок, а драный заячий тулуп; она выпрямляла спину, расправляла плечи и сильнее прижимала к себе детей, показывая, что она не такая уж и безнадежная и здесь не просто так. В голове Каркуна не было ни единой мысли, глаза слипались, а яркое солнце закатывалось за горизонт, окрашивая небо в ярко-красный — цвет последней крови, которая пролилась сегодня; однако, эта кровь, также, как и этот закат, была рассветом новой жизни. В страхах, потерях, но жизни. Их жизни.