Слишком красив, чтобы умереть

Когда вечерняя золотая заря догорела над широкой белой равниной, на которой раскинулся монгольский лагерь, и на потемневшее небо высыпали бледные зимние звезды, она вновь отправилась туда, как делала это уже две ночи подряд. Невидимая, она беззвучно прошла мимо стреноженных лошадей, разгребавших снег в поисках сухой травы, и опиравшихся на копья часовых, светлых палаток и круглых темных юрт, мимо догоравших костров и бронзовых котлов, мимо синих знамен с золотыми знаками и волосяных бунчуков, мимо воткнутых в сугробы длинных факелов, обмотанных просмоленной тканью и деревянных осадных орудий. Ее ноги ступали по хрустящему белому снегу, не издавая ни одного звука, и ни один часовой не заметил ее, когда она в конце концов остановилась перед синим шелковым шатром, который горой подымался над засыпавшим лагерем. *** Ее звали Снежана, и ее имя подходило ей. У нее были серые большие глаза, светлые, почти белые, длинные волосы, матовая молочная кожа и тонкие черты лица. Она была воспитанницей и ученицей старой колдуньи, которая жила в глухом темном лесу. После смерти колдуньи она стала считаться колдуньей сама. Однажды зимней ночью, когда стоял лютый мороз, и на земле и на деревьях лежал толстый снежный покров, трое княжеских посланцев подъехали на лошадях к заметенному вьюгой дому Снежаны. Когда они продирались сквозь чащу, маленькие обледеневшие веточки деревьев обламывались от их движений. Лес быстро стал таким густым, что им пришлось сойти с коней и вести их в поводу, ожесточённо дуя на замёрзшие пальцы и топая по обледеневшему снегу тяжёлыми, подбитыми железом сапогами. Один раз они провалились в глубокий, занесённый снегом овраг и вылезли оттуда белые, как мукомолы, когда те стоят у крутящихся жерновов. В другой раз они поскользнулись на твёрдом гладком льду замёрзшего болота. А под конец им почудилось, что они заблудились, и на них напал великий страх, ибо им было известно, что мороз беспощаден к тем, кто засыпает в его объятиях. Наконец, они вышли из леса и увидели засыпанный снегом большой дом под старыми ветлами. Снежана встретила их на пороге. Ее улыбка была такой же холодной, как свет серебряной луны высоко в зимнем небе. -- Зачем вы пожаловали ко мне? – спросила она. – Кто-нибудь из вас заболел? А может быть, вам требуется приворотное зелье? Или вы хотите извести кого-нибудь колдовством? Ничего не ответили посланцы. Но один из них, не говоря ни слова, высыпал из объемистой сумы прямо на сверкающий под луной снег нити жемчуга и янтаря, красные, голубые и зеленые самоцветы: рубины, сапфиры, изумруды, искусной работы золотые и серебряные браслеты, колты и перстни. – Князь наш велел преподнести тебе для почина вот этот дар, – сказал он в конце концов. А другой посланец протянул Снежане пергаментный свиток со свисавшей княжеской печатью. Когда она развернула его, оказалось, что этот свиток дарует ей целое поместье. -- Что же я должна сделать? – спросила она. Голос молодой колдуньи был таким же холодным, как снег под ее ногами и звезды на ночном небе. Большой рогатый филин с желтыми, как у рассерженной кошки, глазами, заухал на большом дубе над заснеженной крышей ее дома. -- Разве тебе не ведомо, что творится теперь на Руси? – сказал третий посланец. – Дотла сожжена Рязань, пала Москва, разграблены великий Владимир и Суздаль, покорены Тверь и Ростов. Как много времени пройдет, прежде чем проклятый Батый захватит все наши земли? -- Что мне до этого? – усмехнулась ведьма. – Его воины никогда не найдут дороги к моему дому. Разве вы сами чуть не заплутали по пути ко мне? -- Этот человек -- настоящее чудовище, -- вновь вступил в разговор первый посланец. – По его приказу сжигают целые города и деревни, убивают и уводят в рабство невинных русских людей. -- А разве наши князья поступают по-другому, когда воюют друг с другом? – опять усмехнулась Снежана. – Как много русских пленников продали на рынках в Царьграде? -- Наш князь слыхал, что ты можешь носиться под облаками и плавать под водой, -- перебил его второй посланец. – И ещё он слыхал, что ты можешь обращаться и в птицу, и в рыбу, и в волка, и в зайца. --Проберись в стан монголов и убей Батыя, -- прибавил третий посланец. – Его стражи охраняют его день и ночь, и никому из наших воинов не удавалось ещё пробиться к его шатру. Если он погибнет, это остановит его орду. И у нашего князя появится время, чтобы подготовить новое войско и найти союзников. Когда монголы вернутся снова, мы встретим их во всеоружии. -- У вашего князя было время после Калки. О чём он думал все это время? О том, как ссориться с соседями и нападать на них? А может, о том, как жечь их города и угонять в плен мирных крестьян? -- ещё холоднее усмехнулась Снежана. -- Но вы предложили мне сокровища и землю. И я охотно сделаю то, о чем ваш безумный князь попросил меня. Когда княжеские посланцы скрылись в заиндевевшем лесу, она собрала разбросанные по сверкавшему под серебряной луной драгоценности, спрятала пергаментный свиток с сургучной печатью и вошла в дом, плотно затворив за собой дверь. Потом достала с полки прозрачный кубок и провела пальцами по граням холодного янтаря, тихо шепча заклинания, деревянным ковшиком зачерпнула из бочки воды и плеснула в кубок, да ещё всыпала туда три щепотки засушенных колдовских трав. Первая позволяла Снежане становиться по своему желанию невидимой, вторая позволяла ей ходить беззвучно, как тень, а третья не давала ей чувствовать зимний холод. Потом девушка повязала вокруг своей талии, под полотняным, легким платьем, тоненький кожаный ремешок, на котором были подвешены белое соколиное перо, клочок серой волчьей шерсти и кусочек белого заячьего меха. Это были талисманы молодой ведьмы, дававшие ей возможность превращаться в разных животных. Потом она вынула острый нож с костяной резной рукоятью и, обмакнув лоскуток лосиной замши в горшочек со сладко пахнувшим зельем, Снежана принялась чертить на его лезвии таинственные знаки. И всякий раз, когда ведьма наносила новый колдовской знак на лезвии своего ножа, она произносила новое заклинание, и золотисто-красные языки пламени в очаге вспыхивали столь ярко, что высвечивали сквозь платье все ее тело, и пронизывали магическим светом ее распущенные густые волосы так, что каждый волосок казался отдельным от других. А закончив читать заклинания и погасив огонь в очаге, Снежана осторожно вложила свой нож в подвешенные на поясе ножны, обернулась белой птицей и полетела прочь из заснеженного дома под старыми ветлами и дубами. В холодном, темном зимнем небе, под серебряной, полной луной она летела туда, где спрямляя дорогу, по руслам застывших рек, надвигается на ее княжество несметная конница хана Батыя. *** Теперь Снежана достигла своей цели. Она нашла монгольский стан на заснеженной белой равнине. Уже дважды, ночью за ночью, невидимая и беззвучная, она проходила мимо часовых и бродила по вражескому лагерю. Непрерывно падавший с бледного зимнего снег неба помогал ей, немедленно засыпая узкую цепочку следов девушки. Ханский шатер было легко найти, но ей ещё предстояло хорошенько разведать и запомнить дорогу назад. Откуда ей было заранее знать, как быстро монголы заметят смерть своего проклятого предводителя? Не закричит ли он, когда заколдованный нож Снежаны перережет ему горло? Не поднимут ли тревогу стражи у входа, услышав шум в шатре? Она была невидима, но случайный взмах меча или выпущенная наугад стрела могла поразить ее. О боги, да ведь сам Батый, если бы она неловким движением нечаянно разбудила его, мог наощупь схватить ее за руки и вырвать нож. Тогда она превратилась бы в сокола и вырвалась бы из его жестокой хватки, но княжеское задание было бы безнадежно провалено. Стемнело. Помедлив у величественного синего шатра, Снежана посмотрела на холодное небо. Оглядела луну, полную, желтую, как совиный глаз, чуть прикрытую косым перышком малого облачка. Почти не видны были бледные зимние звезды на черно-синем небосводе. Небо виделось ей бесконечным. Здесь, вблизи, посветлее, а дальше – черное-черное. Оно было огромным. Оно тянуло к себе, проваливало в себя, засасывало в свою черноту, наполняло страхом. У неба было свое лицо, такое огромное, что нельзя было разглядеть его вблизи, нельзя охватить взглядом. И нельзя понять, чем грозит это лицо. Казалось, что ее тело вот сейчас с невероятной легкостью поднимется в небо. Все выше и выше, все быстрее и быстрее, в вечную бесконечность и тьму. Ах, уж не были ли правы ее враги-монголы, поклоняясь этой вечной синеве и тьме? Отбросив эти ненужные мысли, Снежана принялась действовать. Она слепила снежок и бросила его в лицо одному из стражей, застывших у входа. Когда он оглянулся, чтобы увидеть, откуда прилетел этот неожиданный снаряд, она бегом влетела внутрь. Для стражей снаружи это выглядело, как порыв неожиданного ветра, на минуту откинувшего вышитый золотыми узорами синий полог. Снежана даже слышала, как они переговариваются приглушенными голосами, заглянув на мгновение внутрь и вернув полог на место. В шатре царила мягкая полутьма. Было тепло и очень тихо, только затухающие тёмные угольки потрескивали в золотых светильниках, наполняя помещение рассеянным слабым светом и отбрасывая нечеткие трепещущие тени на синюю гладкую ткань его стен и голубые занавесы с витиеватым орнаментом. Но в дальних углах темными шевелящимися клубками затаились глубокие тени, словно чудовища из старинных сказаний. В воздухе витали тонкие запахи сандала, можжевеловой хвои и ещё каких-то восточных благовоний, которые были незнакомы девушке. На полу лежали драгоценные мягкие меха и толстые узорчатые ковры, в которых сразу же почти по щиколотку утонули ее узкие ступни, стояли низкие лакированные столики, повсюду были разбросаны синие шелковые подушки. Развешанные по стенам клинки в золотых ножнах тускло блестели в уютном полумраке. Под ними стояли сундуки из черного дерева, инкрустированные слоновой костью. Ей повезло. В шатре не было никого, кроме его владельца, чью жизнь она должна была оборвать этой зимней ночью. Затаив дыхание и стараясь ступать как можно тише и осторожнее, Снежана вытащила свой зачарованный нож и приблизилась к обширному низкому ложу, на котором в полумраке виднелась фигура спящего предводителя монгольского войска, так беззащитно и безмятежно лежащего перед ней. Ничего из того, что колдунья слыхала раньше о повелителе кочевых орд, не подготовило её к тому, что открылось ее глазам. Ей много рассказывали о холодном изворотливом уме и расчётливости Батыя, о его коварстве и жестокости, о его железной воле и редких приступах внезапного благородства, но никому никогда не приходило в голову описать его наружность. Снежана видела его издалека несколько раз, когда в облике птицы парила над монгольским станом, но не смогла издали рассмотреть его лица, только сверкающие доспехи, струящийся чёрный шелк одежды с блестящей вышивкой и такие же чёрные длинные волосы. Никто не предупредил ее о том, что человек, повергший в страх всю Русь, может быть настолько хорош собой. Его полночные волосы, заплетенные днем в причудливые косы, теперь длинными змеями извивались по скользкому шелку подушки. Линии узкого подбородка, выступающих скул и прямого носа были так ясны и чисты, что его лицо казалось не настоящим, а отлитым из золота неведомым мастером. Как мог живой человек быть настолько красивым? Но он был живым, из плоти и крови, и Снежана, склонившись над ним с ножом в руке, могла различить мерное дыхание спящего. В его красоте, от которой сжималось сердце, было что-то почти невозможное. Такими длинными черными волосами, такой гладкой золотисто-смуглой кожей и таким капризным изгибом губ могла бы гордиться любая девушка, но в точеных чертах его лица были резкость и жесткость, которые могли быть только мужскими. Он лежал на спине, свободно разбросав руки в стороны. В широко распахнутом вороте тонкого светлого халата виднелась загорелая мускулистая грудь, а свободные широкие рукава обнажали такие же крепкие сильные руки. Несмотря на свою красоту, он выглядел сильным и опасным, как спящий хищник. Наверно, он ворочался во сне, потому что его одеяло соскользнуло куда-то к талии, и Снежана невольно потянулась поправить его, но вовремя спохватилась, вспомнив, с какой именно целью она прокралась сюда. Она убивать Батыя явилась, а не укрывать его потеплее одеяльцем или поправлять подушечку! Может, еще ему одеяльце подоткнуть? Ощущение, что она, скромная лесная колдунья, держит на весу жизнь и смерть одного из самых могущественных людей во всем мире, того, кто взмахом своей руки приводит в движение монгольскую армию, заставило ее ощутить прилив непонятного, опьяняющего веселья. Она осторожно присела рядом с постелью. В золотой чаше светильника ярко вспыхнул огонь. Языки пламени, вырываясь из рассыпавшихся углей, ярко-красными отблесками упали на одеяло и лицо мирно спящего Батыя. В эту минуту Снежане померещилось, что он залит горячей, дымящейся кровью с ног до головы. Своей собственной, или своих бесчисленных жертв? Её колено оказалось совсем рядом с его свободно откинутой рукой и она испуганно отодвинулась подальше, опасаясь разбудить свою жертву раньше времени. Сколько потоков алой человеческой крови пролилось по мановению этой руки с такой изящной кистью и такими длинными тонкими пальцами? Проведя в воздухе над его пальцами, но не касаясь их, Снежана подумала, что и ему самому, сейчас так тихо и ровно дышащему рядом с нею, приходилось не раз держать в руках саблю. Как много невинных людей он убил этой саблей? Как много невинных людей было убито по его приказу, когда он повелевал уничтожить население целых городов? Ах, ну почему чудовище не может и выглядеть, как чудовище? Почему оно выглядит как красивый молодой мужчина? И почему этот проклятый Батый кажется таким обманчиво невинным, когда мирно спит в своём шатре? Снежана опять приподнялась и встала на колени, склонившись над спящим предводителем монгольских орд и выбирая, куда нанести тот роковой удар, который должен был стать первым и последним. Она скользнула взглядом по изгибу золотистого века с черными ресницами. Может быть, нужно пробить это веко и воткнуть нож в глаз? Тогда холодное лезвие сразу же поразит его такой холодный, расчетливый и коварный мозг. Или лучше вонзить его прямо в такое же холодное сердце? Или ударить ножом в ямку между ключиц у основания гордой шеи, где трепетно бьется пульс этого спящего чудовища в прекрасном облике? Привстав на колени, она водила рукой с зажатым в ней ножом, примериваясь, куда нанести удар. Внезапно с губ спящего Батыя сорвались звуки его языка, незнакомого Снежане. До этого закрытые веки вздрогнули, встрепенулись черные ресницы, острые, как смертоносные стрелы. Дыхание колдуньи вдруг перехватило. Она шарахнулась в сторону, выронила нож и прижалась лицом к скользкому шелку подушки, стараясь замереть, как маленькая мышка в норе. Она знала, что она невидима, но бесплотной она не была. А Батыю было достаточно сделать ещё несколько движений во сне, чтобы нечаянно дотронуться до нее. Когда звуки чуждой речи затихли, она все ещё продолжала лежать неподвижно, боясь сделать неловкое движение или вздохнуть чересчур громко. Сейчас нелепость всего происходящего поразила ее особенно сильно. Она находилась в шатре Батыя и на его ложе, как будто он был ее мужем или любимым. Она слышала, как бьется его сердце и чувствовала терпкий травяной запах, исходивший от его волос и кожи. Она могла проскользнуть к нему под одеяло, крепко обнять его и прижаться своим ртом к его приоткрытым теплым губам. Но все равно они оставались жертвой и убийцей. Ей вдруг неизъяснимо стало трудно дышать. Дым погасших золотых светильников как будто бы заполнял ей грудь, мешая сделать даже малый вдох. Ее собственное сердце бешено стучало, щеки горели в жарком шатре, где золотисто-красным огнем пылал очаг, дурманя сладким смолистым ароматом. Что творилось с ней? Она всегда была такой же спокойной, такой же холодной и чистой, как ее имя. Как зима, как освещенный луной белый снег. Наконец, она решилась оторвать голову от подушки и повернуться к спящему мужчине рядом. Ничего не изменилось, только Батый теперь лежал, подложив под голову руку. Его четкий профиль выделялся в полутьме. Какое счастье, что он не заметил ее или не наткнулся нечаянно на ее нож в складках одеяла, пока ворочался во сне! Она подняла потерянное оружие и опять провела им по воздуху над своей жертвой. Пора было действовать. Одного удара заколдованным лезвием было достаточно, чтобы оборвать его жизнь. Утром монголы найдут остывший труп своего повелителя. Как они поступят с ним? Возложат на высокий погребальный костер, чтобы его яростный дух поднялся вместе с горьким синим дымом в небо и присоединился к бессмертным заоблачным войскам его могущественного деда в вечной битве со злыми духами? Или облачат в боевые сверкающие доспехи, вложат в его похолодевшие руки верный меч и опустят в выложенный золотом гроб, а потом закопают в землю вместе с бесчисленными сокровищами и прогонят сверху табун лошадей, чтобы скрыть место его последнего пристанища от грабителей? Странное чувство, стеснившее грудь, накатило вновь. Жалость. Ей было жаль его. Неужели эти черный шелк волос и золото кожи станут добычей червей или будут пожраны ненасытным пламенем? Но сколько людей стало добычей червей и пламени по его приказу? Скольким выклевали глаза ненасытные вороны? Скольких сожрали волки, которые теперь бродили по пепелищам в поисках поживы? По щеке Снежаны прокатилась непрошенная слеза и упала на щеку человека, над которым она снова занесла свой заколдованный нож. К счастью, на этот раз, он не проснулся. Его сонное дыхание оставалось ровным и глубоким. Но как странно было видеть слезу на щеке Батыя! Мог ли он проливать слезы так, как это делали другие люди? Что он видел во сне, когда с его губ сорвались звуки его чуждой для Снежаны речи? Очередную битву, в которой он командовал своими беспощадными ордами, очередной пылающий город, или что-то еще? Было ли вообще в его жизни что-то еще? Снежана смахнула ещё одну слезу, опасаясь, что она разбудит Батыя. Он заставил обливаться слезами миллионы невинных людей, но вряд ли когда-нибудь кто-то плакал над ним самим. Найдется ли еще кто-то, кто будет оплакивать его после смерти? Будут ли страдать его близкие, его братья или его жены? Как много слез упадет на его холодное бледное лицо этим утром, и чьи это будут слезы? Эти мысли были непереносимы, почти мучительны. Они причиняли ей боль. Так же, как непереносима и мучительна была мысль о том, что через минуту она не будет слышать ни ровного дыхания своего врага, ни стука его сердца. Она не хотела и не могла прерывать эту жизнь, гасить это яркое пламя. Снежана осторожно отползла назад и поднялась на ноги. На низком столике, рядом с маленькой копией осадной машины, она нашла кисточку и листок бумаги. Набросав на чистом листе несколько слов, она положила рядом свой заколдованный нож. Пусть он, по крайней мере, знает, кому теперь навеки обязан своей жизнью! Она не знала монгольского и не умела писать на этом языке. Конечно, у Батыя должен был быть переводчик, который объяснит ему все, что она написала. Себе на память Снежана взяла золотое кольцо в одной из резных шкатулок. Почти как обручение. Ей захотелось засмеяться при мысли об этом. Но она вспомнила о том, что должна хранить молчание. Бросив последний взгляд на спящего Батыя, она разбежалась и вылетела из шатра, как порыв холодного, зимнего ветра. Превратившись в птицу и сделав прощальный круг над монгольским станом, она поднялась в небо еще выше, над темными заснеженными лесами и замерзшими реками. Она летела домой.