Кварки никогда не бывают одиноки Кварки, «строительные блоки» протонов и нейтронов, существуют только группами и никогда — по одному. Сила, которая связывает кварки, увеличивается с увеличением расстояния между ними, так что, если попытаться оттянуть один кварк от другого, то чем сильнее вы будете тянуть, тем сильнее он будет пытаться вырваться и вернуться обратно. Свободные кварки не встречаются в природе.
С самого утра идет дождь. Он поливает и сейчас, нещадно окатывая ледяными каплями припозднившихся прохожих. Мы сидим в кафе — забегаловке без названия, где через три столика горит лишь одна лампа, поэтому в зале стоит раздражающий полумрак. Это вечер пятницы, так что посетителей много. Служащие ближайших офисов стекаются сюда расслабиться и поболтать с коллегами после работы. Нас, конечно же, никто не замечает. Со стороны мы всего лишь обычная пара незапоминающихся, просто одетых людей, заскочивших сюда на пару минут согреться и выпить чего-нибудь горячительного. Но таковы мы только со стороны. Лицо Соколиного глаза кажется мне непроницаемым и холодным, как бетонная стена. Сегодня все отдает металлическим холодом. Холодом скальпеля или морга. — …ты понимаешь, чем это грозит? — хрипло спрашиваю я, внимательно глядя в глаза человека, сидящего напротив. Но они спокойны. Спокойны и решительны. Я почти ненавижу эти глаза. Он кивает. Поднимает стакан с остатками какого-то пойла на самом донышке. Немного болтает содержимое, а потом выпивает. Все движения будто механические, ни намека на волнение. Я сжимаю под столом ладони в кулаки, ощущая, что нити рвутся, и я больше не контролирую ситуацию. Больше не контролирую Бартона. — Будет война, — тихо слетает с моих губ. Глаза Клина при этом не меняют своего выражения, на лице не дергается ни один мускул. — Нет, — качает он головой, с глухим стуком опуская стакан на стол. — Будет противостояние. Я внутренне собираюсь. Выравниваю дыхание, стараюсь сдержать биение сердца. Скорее всего, Бартон видит перед собой ту же бетонную стену, что вижу перед собой я. Это все равно, что смотреться в зеркало по утрам. Нахожу в себе силы слегка улыбнуться. — И если потребуется, ты убьешь меня? Страшный вопрос, ответ на который я хочу слышать меньше всего. Клинт спасает мою жизнь так много раз, что я не берусь сосчитать. Вытаскивает из опасных переделок. Протягивает руку помощи, когда другие отворачиваются. Он очень близок моему сердцу. Но есть кое-что, ради чего Клинт пренебрежет мной, если потребуется. Он не улыбается. — Убью. Где-то что-то тихо трескается. Как будто стеклянный бокал с кипятком. Знать и услышать не одно и тоже. Я встаю со своего места и ухожу. Не оборачиваясь и не прощаясь, ведь прощаться мне больше не с кем.***
Встреча назначена в неудачном месте. Вокруг ничего, только где-то в отдалении старый, давно заброшенный аэропорт, да пара проржавевших грузовиков. Открытое, легко просматриваемое пространство. Негде укрыться, нечем защититься и некого позвать на помощь. Я уговариваю Старка прийти без костюмов и оружия. С виду, разумеется. Чтобы они понимали, преступники и предатели здесь вовсе не мы. …их больше. И дело вовсе не в численном превосходстве, хотя и оно не может не угнетать. Я смотрю на Ванду. Решительная и ничем не ограниченная. Она одна могла бы уничтожить нас всех, даже не сходя со своего места. Но я страшусь не ее силы. А огня азарта, полыхающего в глазах с яркостью взрывов ядерных бомб. И я страшусь не зря. …диалога не выходит — из Старка и Роджерса переговорщики так себе. Сразу начинается немыслимая бойня. До сегодняшнего дня такое можно было увидеть только в горячечном бреду. Желание спрятаться в какое-нибудь укрытие пропадает сразу. Я взбираюсь на поваленную балку и начинаю стрелять по взмывшей в воздух Алой ведьме. Мгновение спустя приходит осознание того, что я не могу в нее попасть. Убивать ее я и не собираюсь, но даже ранить эту чертовку не представляется возможным, пули словно рикошетят о какой-то незримый барьер. Краем глаза я замечаю возню слева, потом на долю секунды вижу Черную пантеру. Ему в спину летит россыпь стрел, но ни одна не попадает в цель. Справа металлический скрежет раздирающий слух оповещает о схватке Баки и Воителя. Мир раздваивается. …сухой щелчок свидетельствует о том, что пора менять магазин. Мне хватает мгновения, чтобы перезарядить Глок, но Алой ведьме этого мгновения тоже оказывается достаточно. Ее разум обрушивается на меня словно удар кувалдой по затылку. Я падаю на колени, с ужасом понимая, что не контролирую свое тело. Ванда плавно опускается на землю метрах в десяти от меня. Она смотрит прямо мне в лицо, и я догадываюсь, что она хочет сделать. Моя рука с зажатым в ней пистолетом медленно тянется к подбородку. Без толку сопротивляться, холод металла уже обжигает кожу. И никто не видит происходящего в пылу борьбы. Бессмысленно и безнадежно, агент Романофф. …мой палец почти спускает курок, когда раздается тихий свист и в мое плечо втыкается стрела. А затем еще одна, уже пробивая его насквозь. Алые шоры спадают с глаз, я кричу что есть мочи и роняю пистолет. С другой руки пытаюсь выстрелить, но ведьмы уже давно нет на том месте, куда я целюсь. Позади что-то взрывается и Старк едва успевает, чтобы меня не накрыло стеной огня. Он уносит меня прочь, и я понимаю, что этот раунд мы проиграли.***
…я выхожу из ванны и, завернувшись в полотенце, принимаюсь накладывать свежие повязки на пострадавшее плечо. Раны кровоточат и отказываются затягиваться, несмотря на все старания доктора Чо. Черт его знает, что могло быть в тех стрелах… теперь, я ни в чем не могу быть уверена. Как только я обрезаю ножницами последний лоскут марли, дверь моей квартиры вдруг слетает с петель под напором одного единственного мощного удара. — Где эта рыжая сука?! — орет с порога обезумевшее нечто, когда-то давным-давно бывшее Клинтом Бартоном. Я оборачиваюсь. Сердце пропускает удар, когда Соколиный глаз фокусирует на мне взгляд. Мгновение зрительного контакта длится почти что вечность. Его серые глаза впиваются в мое лицо, обжигая своей жаждой убийства. Одежда кое-где опаленная, словно ее хозяин побывал на пожаре. Ладони измазаны чем-то черным, скорее всего пеплом. Я не замечаю оружия, а значит, придется отбиваться врукопашную. Не самый лучший расклад. Я знаю, что даже не будучи раненой, проиграю Бартону в ближнем бою. Одновременно мы бросаемся вперед — он ко мне, а я к пистолету, оставленному на журнальном столике. Я выигрываю это маленькое соревнование, но Бартон тут же хватает меня сзади. Приходится ударить его локтем в грудь. Капкан его рук распахивается, я оборачиваюсь и бью еще раз, прикладом Глока по лицу. Мой противник отшатывается, я успеваю сменить позицию. — Клинт, черт тебя дери, Бартон! — кричу я срывающимся голосом, в надежде образумить стрелка. — Ты в своем уме? Я не на задании, а ты не на бойне! — Не на бойне? — почти безумно скалится он, утирая кровь тыльной стороной ладони. — Разумеется. Бойню ты устроила чуть дальше. Там, где сейчас покоятся трупы моих детей. Мне кажется, что пространство вокруг схлопывается, становясь двухмерным, сужая мир до расстояния в пару ничтожных метров между мной и моим палачом. — Что?.. — едва слышно спрашиваю я, выпуская из рук оружие. Плохо соображая, спешу к Клинту, захлебываясь воздухом. — Это… это правда? Вместо ответа получаю удар в лицо. Не ожидав, падаю на колени. Но меня хватают за волосы и заставляют встать. — Именно, детка. Мой дом сожжен дотла, а семья убита. И кто мог бы приложить к этому руку, а? Кто, кроме тебя, чертова сука? Стрелок дергает руку вниз, и моя шея выгибается, едва позволяя мне дышать. — Клинт… — шепчу я с перерывами, — приди в себя… я всю ночь была здесь с Тони и доктором Чо… Они ушли минут двадцать назад… Пару секунд он молчит, а потом шипит мне в самое ухо: — Я тебе не верю И дергает снова. Я негромко всхлипываю и затихаю, обмякая в его руках, как если бы мне свернули шею. Соколиный глаз отпускает меня, и я с глухим стуком падаю на пол, как сломанный манекен. Этот звук будто бы приводил Клинта в себя. Тяжело дыша, он склоняется надо мной и переворачивает на спину, чтобы проверить пульс. Как только его пальцы касаются моей шеи, я хватаю стрелка за предплечье и несколько раз наношу удар ножницами. Они валялись на полу, оброненные мной в момент нападения. Но этого оказывается недостаточно. Игнорируя боль, Бартон с каким-то диким рыком валит меня обратно на пол и, жестом фокусника выхватывая из кармана нож, приставляет его к моему горлу. Я замираю, кажется, даже перестаю дышать, подчиняясь силе. Перед глазами только лезвие ножа. По щекам катятся предательские слезы. — Я ненавижу тебя, Клинт. Лучше бы ты убил меня тогда, в Будапеште. При слове Будапешт сердце отвратительно щемит. Я улыбаюсь, чувствуя на губах соленую влагу. Мой палач хранит молчание. — …а не сейчас, когда я просто не могла допустить, не могла думать о тебе как… — мой голос рвется. Кажется, я задыхаюсь. — Даже дверь не заперла, — я истерически смеюсь. Бартон вдруг отбрасывает нож в сторону и снова хватает меня за горло, наклоняясь так близко, что я могу разглядеть в его глазах собственное лицо. — У моей семьи тоже была не заперта дверь, Наташа. А теперь они все мертвы, благодаря тебе. Так что ты права, я действительно должен был прикончить тебя еще тогда, в Будапеште. Я не верю своим ушам. Одновременно с непониманием взрывается волна протеста. Я не желаю быть добровольной жертвой. Закрываю глаза, про себя считаю до трех и кусаю руку, сжимавшую мне шею. Стрелок инстинктивно дергается в сторону, я перекатываюсь на бок и наношу удар коленом в живот. Противник задыхается на выдохе. Прежде, чем он опомниться, я успеваю вскочить на ноги и, наконец, нанести удар в лицо, от которого Бартон вырубается. Проклиная все на свете, хватаю его за шиворот и волоку к кровати. Потом выворачиваю руку, в которую била ножницами и пристегиваю наручниками к металлической спинке. По его запястью бежит ало-черная струйка крови. Подбираю с пола нож и Глок. Все это прячу в стол. Затем, больше по привычке, чем из реальной необходимости, обшариваю карманы Бартона. Не нахожу ничего, кроме смятой пачки сигарет и полуобгоревшего фото. Все это также отправляется в стол. Я снова выиграла, Клинт. Ты снова не смог меня убить. Но для меня это уже не утешение. Из глубины комнаты неожиданно раздается отвратительная писклявая мелодия. Я бреду к груде одежды, скинутой в углу, и достаю из кармана джинсов телефон. — Слушаю. — Романофф, у меня срочное дело, — голос Старка серьезен, как никогда в жизни. Я закрываю глаза. — Так это правда. Семью Бартона убили? — Да. Откуда знаешь? — У меня в гостях Бартон. Он уверен в том, что к этому причастна я. — Ты не пострадала? — Не больше, чем сегодня утром. — Ты не могла этого сделать. Все случилось не больше часа назад, — будто мысля вслух, говорит Тони. — Нас пытаются стравить друг с другом таким чудовищным образом. Семья Бартона может быть не последней жертвой и даже не первой. Удержи его у себя, я свяжусь с тобой утром. — Сделаю. В трубке несколько секунд висит молчание. Потом, будто сквозь стиснутые зубы я слышу Старка: — Передай Клинту, что мне очень жаль. Вместо ответа я нажимаю кнопку сброса вызова и откидываю телефон в сторону. Жаль? Нет. Бартон знал, на что идет, создавая семью. Знал, чем рискует и какой опасности их подвергает. Мне не жаль. Я с отвращением стягиваю с себя полотенце и иду в душ, еще долго пытаясь смыть с себя всю кровь и грязь, которые, казалось, въелись в мою кожу, впитались в волосы едким запахом гари и чужой смерти.***
Когда я возвращаюсь, Клинт все еще в отключке. Тихо радуясь этому, я достаю из прикроватной тумбочки аптечку и, усевшись рядом, принимаюсь обрабатывать жуткие вздувшиеся раны на его руке. Но движение приводит стрелка в чувства. Морщась, он открывает глаза. — Я все еще жив? — хрипло спрашивает Бартон, с трудом ворочая языком. Только сейчас я замечаю, что голос у него сорван. — Несомненно, — тихо отзываюсь я, смачивая очередной ватный тампон спиртом. Соколиный глаз рассеяно наблюдает за моими действиями из-под полуопущенных век, даже не пытаясь освободиться от наручников. — Значит, мне не приснилось, — говорит он через какое-то время, откидывая голову назад. Я молча бинтую ему руку. — Наташа… — зовет он. — Скажи мне. Я поднимаю голову и смотрю Клинту в лицо. Такое знакомое лицо, такое родное, сейчас разбитое, как зеркало, в которое запустили стаканом. Незачем больше прятать эмоции, незачем больше отрицать очевидное. Если это было противостояние, то ты проиграл. — Твоя семья действительно мертва. Ты вломился сюда, убежденный в том, что это подстроила я. Хотел убить, — я отвожу взгляд в сторону. — Как видишь, не получилось… Бартон молчит. Я заканчиваю перевязку. Салфеткой стираю с его лица кровь. И, наконец, расстегиваю наручники. Удара, к которому я готовлюсь, не последовало. Соколиный глаз остается сидеть на своем месте, озабоченно двигая травмированной рукой, будто проверяя, все ли связки целы. — Зачем оставила меня в живых? — звучит глупый, ненужный вопрос. — Будь на твоем месте любой другой, убила бы, не задумываясь. Да, ты и так знаешь… — меня будто рвет на части, я чувствую что не выдерживаю, рассыпаюсь, и слова льются из меня как бензин из пробитого бака. — Ты знаешь. Сколько? Лет пять? Достаточно ли этого… Достаточно ли этого тебе, чтобы знать наизусть, предугадывать, понимать без слов? Знаю, что достаточно. А теперь, скажи мне, ты все еще думаешь, что я убила твою семью? — резко спрашиваю я, глядя Бартону прямо в лицо, зная наверняка, что каждая моя фраза жжет его открытые кровоточащие раны каленым железом. Он молчит. Разглядывает меня потухшим взглядом. Потом качает головой. В тишине раздается его тяжелый, влажный вздох. — Нет. Я киваю. Поднимаюсь на ноги. Неожиданно приходит легкое головокружение и покалывание в кончиках пальцев. Бартон что-то говорит, но я не слышу, темнота надвигается с двух сторон, сжимая мое зрение до узкого туннеля с рваными краями. По моему плечу бегут кровавые дорожки, несколько тяжелых капель падают на пол, и я вспоминаю, что не успела сделать перевязку. — Клинт… — слабо зову я, теряя точку опоры. В последний момент пытаюсь ухватиться за стену, но моя ладонь лишь скользит по холодному бетону, оставляя смазанный кровавый отпечаток, как в дурном фильме ужасов. Удара я не чувствую, но паркет кажется мягким, как плавленный сыр. Мир вокруг теряет четкость, размывается, а длинные холодные иголки уже пляшут в моей груди. Сквозь поволоку я слышу возню и голос своего несостоявшегося палача: — Нат… Нат?! Нат, пожалуйста… Ах ты ж, черт… Подожди… минутку… я знаю, знаю… еще чуть-чуть… только не отключайся… Я бормочу какую-то тривиальную глупость про холод и иголки. А потом выпадаю из реальности, успев выхватить истеричное: — Наташа, пожалуйста… ТОЛЬКО НЕ ТЫ!***
Прихожу в себя, как мне кажется, быстро. По крайней мере, на улице темно. Уже или еще? Правая рука крепко перебинтована от локтя до плеча. Во рту привкус металлической пуговицы. На коленях лежит что-то тяжелое. Приподнимаюсь и вижу Клинта, неловко сидящего на полу и уронившего голову мне на ноги. Он весь перемазан в моей крови. Везде валяются впопыхах вскрытые упаковки ваты и обрезки бинтов. А еще какие-то разбитые ампулы с чем-то зеленоватым внутри. Действительно, кто бы сомневался, что те стрелы были самыми обычными? — Эй, — зову я тихо. Бартон резко вскидывает голову. — Прости, я, кажется, задремал… — бормочет он, глядя на меня сквозь едва заметную поволоку на серых глазах. Слезы? — Который час?.. — спрашиваю я первое, что приходит в голову, только чтобы не молчать. — Четверть второго. — Я долго была в отключке? — Около часа. Мне отвечают точно также, на автомате. Я подбираю под себя ноги, стараясь не смотреть на стрелка. Только не сейчас… — Я… — вдруг начинает Соколиный глаз, но его голос истончается, ломается и исчезает. Совсем как вода в пересохшем кране. Он вздыхает и трет глаза ладонью. Устало, измученно… Мне не хочется говорить, о чем-то спрашивать. Я наблюдаю, прислушиваюсь, не шелохнувшись и не изменившись в лице, будто вовсе здесь не присутствуя. Бартон отворачивается, уперев взгляд в окно, но видя при этом что-то глубоко свое, личное, а вовсе не чернильную ткань моих портьер. — Я сегодня потерял так много, Нат, что чуть не потерял все что имею. Не глядя, будто читая мои мысли, он тянется к комоду и достает сигареты. Щелкает зажигалка, и комната наполняется крепким табачным дымом. — Я терял всю свою жизнь, знаешь?.. Конечно, знаешь. Не обязательно в подробностях, но некоторые вещи со временем становятся очевидны, не так ли? Родителей в авиакатастрофе. Детство в приюте. Юность в банде. Будущее в тюрьме. Каждый раз я собирал осколки самого себя и пытался склеить воедино, но каждый раз что-то шло не так, и я рассыпался, утекая как песок сквозь пальцы. От меня ничего не осталось, Нат. Бартон усмехается. Горько. Цинично. — В одно из первых заданий, выполняемых для ЩИТа, я убил своего. Ты знала? Он поворачивается и смотрит мне прямо в лицо. Я киваю. — Агент под прикрытием. Мне не дали информации, чтобы при провале не завалить ее работу. При встрече я принял ее за агента противника и застрелил. Задание выполнил, впрочем… Ее смерть не повлияла на исход. Забавно, правда? На тот момент у меня уже была Лаура. Простая милая Лаура. Она не знала всего, и я не стал ей рассказывать еще и об этом. То, что жрало меня, не должно было жрать еще и ее. Клинт замолкает, обдумывая что-то. — Но потом оно сожрало нас всех… Потом родился наш первенец… И я повстречал тебя. Ты… Наталия Андрияновна Романова. Знаешь, почему я не убил тебя тогда? Я пожимаю плечами, не зная, смотрит ли стрелок на меня или нет. — По большей части из-за той агентессы, убитой по ошибке. Но в том числе… было еще кое-что. Кое-что, что я увидел в тебе. То же самое, что видел в зеркале каждое утро. Человека, бежавшего от самого себя. Мне стало жаль тебя, себя, нас… В последующем я ни разу не пожалел о том, что сохранил тебе жизнь. Потом было нападение Локи и резня, которую я устроил… Бартон поднимается на ноги и принимается нервно ходить из стороны в сторону. — Ты спасла меня. Ты одна думала обо мне, когда могла бы просто забыть. Сдох бы агент Клинт Бартон и поделом ему. Сколько еще таких шелудивых псов может найти себе Щит? Десятки, если не сотни. Потом… Потом была Заковия. Смерть того паренька, Пьетро. Столько крови на моих руках, столько смертей… Нужных и не очень. Лаура встречала меня улыбкой и возгласами о том, какой я герой. Только я не герой и никогда им не был. Я убийца. Я лучше всего умею убивать. В семье я будто мог надеть маску… Как это в криминологии? Маска нормальности? Я мог притвориться, что я обычный человек с обычным прошлым и обычными ценностями. Но это не так. Никогда не было и никогда не будет. Нельзя убежать от самого себя… Отрицать самого себя вечно тоже нельзя… Глаза Клинта отвратительно блестят в полумраке. Я наблюдаю и слушаю. — Ты всегда была чем-то основополагающим. Чем-то важным. С тобой я мог не бояться быть самим собой. Мог не боятся воображать себя семьянином. Ты принимала меня любым. С масками и без, всегда читая, как раскрытую книгу. Не осуждала. И сейчас, потеряв почти все, я чуть было не потерял последнее… Тебя. Соколиный глаз останавливается и тяжело опускается рядом со мной на кровать. — У каждого есть свой предел, Нат. Я, кажется, достиг своего… Сигарета в его пальцах ходит ходуном. Я с трудом придвигаюсь к стрелку и кладу ладонь ему на плечо. Его кожа обжигает меня. — Клин… Посмотри на меня. Он поднимает голову. Это все равно, что смотреть в треснувшее зеркало с обезображенным изображением. — Ты больше ничего не потеряешь. Никогда. Бартон усмехается. В уголках его губ залегают глубокие морщины. — Мы все когда-нибудь умрем. И вот тогда терять точно будет нечего. Я хочу что-то возразить, но у меня снова темнеет в глазах. Кровать будто ускользает из-под меня, я успеваю жалобно позвать: — Клинт… — прежде чем меня снова накрывает тьма. … я прихожу в себя в его объятиях. Он сжимает меня и скулит как раненый зверь. — Я еще жива… — с трудом бормочу я сквозь пересохшие губы. — Нат?.. Нат… Кажется, он целует меня. Горячо, нежно, как никто не целовал меня до этого. Так целуют тех, кого боятся потерять. Я морщусь. — Прости… Больно? — Немного. Твое зелье оказалось долгоиграющим. — Я не думал, когда стрелял, если бы я этого не сделал, Алая ведьма заставила бы тебя застрелиться… — Я знаю. Спасибо. Ты в очередной раз спасаешь мою жизнь. — А ты мою. — Туше. Мы засыпаем там же, лежа в обнимку. Клинт разговаривает во сне, дергается и зовет меня. Я целую его в лоб и шепчу, что все пройдет.***
Утром мы идем вместе в душ. Святотатство, но Бартон упрямится и не желает пускать меня одну. Я чувствую себя незащищенной, а он сидит на табуретке, повернувшись ко мне спиной, и бухтит что-то про мою беспечность. Как будто все, что произошло вчера, произошло не с нами, а с кем-то еще. Гражданская война окончена, не без потерь. Спасибо, миссис Бартон, покойтесь с миром.***