«Есть великое право: забывать о себе!» Р. Рождественский «Реквием»
Не помня себя, девушка закричала и вскочила. Пуля впечаталась в стену в паре сантиметров от уха Аншеля. В следующую секунду бурая вспышка ворвалась в комнату. Звук выстрела — и солдат, который только что целился в Аншеля, лежит на полу. — Так это был ты, чёртов предатель, перебежчик к французам! — крикнул Луи, опуская ружьё. Его глаза сверкали адским огнём. Солдат на полу рассмеялся в ответ коротким, булькающим смешком. Ладонь, которой он зажимал рану на животе, покраснела, сквозь пальцы струились кровавые ручейки. От тошнотворного, гнилого запаха внутренностей у Азмарии закружилась голова. Она окончательно перестала понимать, что происходит, и держалась за стену, чтобы не упасть. Немец подошёл к раненому и ногой отбросил от него ружьё, за которым тот тянулся. — Только попробуй что-то ещё учудить, ублюдок! — прорычал он, затем обернулся и произнёс совершенно другим голосом: — Простите, Азмария. С вами всё в порядке? Она опиралась на мальчика как на костыль и не знала, что ответить. Кто теперь Луи: друг или враг? — Жак сказал, что собирается убить вас за то, что помогли мне. Он и меня убить хотел, но мне удалось сбежать. Я так боялся, что с вами что-то случилось! Так боялся опоздать… — Какой ты нежный, Ханс, — насмешливо сказал раненый. «И откуда у него силы на иронию?» — Заткнись! Тебе слова не давали, предатель чёртов. Я даже подумать не мог, что ты сдал нас французам. Из-за тебя наши ребята… — Поделом вам всем. Ненавижу вас, нацисты проклятые, вы убили мою семью… — судорога исказила его лицо. Он застонал и прикрыл глаза. — Надо обработать его рану, — девушка сделала шаг к поверженному и едва не потеряла равновесие. Оказавшийся рядом немец аккуратно её поддержал. — Опять вы за своё? — укоризненно произнёс он. — Вам самой угрожает опасность, а вы о других печётесь. Даже о врагах. — Он уже не враг, а несчастный человек, но вы правы: сейчас и в самом деле надо подумать о другом. Тебя Ханс на самом деле зовут? Неожиданным был последний вопрос, как и «ты», вдруг сорвавшееся с её губ. В тепле его объятий растворялись все беды и проблемы, но на Азмарию в упор смотрел Аншель — её совесть, и девушка отстранилась. — Да, моё настоящее имя – Ханс, — он собирался почесать затылок, но наткнулся на шапку и так и застыл в этом положении. — Простите меня. Вам, наверное, неприятно говорить со мной, но… — Я давно знаю, что ты немец. — Тогда почему вы меня не выгнали в те дни? Впрочем, я начинаю понимать: если вы готовы помочь даже человеку, который только что пытался вас убить… — Так велит моя религия, — она улыбнулась. — Но как вы узнали, кто я на самом деле? Настала её очередь краснеть. — Письма в рюкзаке, они были написаны на немецком, а ещё пистолет и ваше странное поведение… — Значит, вы всё-таки осматривали мои вещи? — он тоже улыбнулся. — Угу, да простит меня Бог. — Ой, — он стукнул себя по лбу. — Мы всё разговариваем, а надо спешить. Скоро сюда придут другие, и я должен успеть увести вас в безопасное место. Боль в ноге вновь дала о себе знать, и девушка порывисто вздохнула. — Бери Аншеля и уходи. Я, к сожалению, не смогу пойти с вами, — она приподняла край юбки, показывая рану. Немец нахмурился и сжал кулаки. — Эти изверги в вас стреляли… Азмария, не переживайте, я вам помогу! Мы сможем уйти все вместе, — его лицо осветила надежда, похожая на лист бумаги, охваченный огнём. — Ты сам-то веришь в это? — Азмария, мы выберемся! — воскликнул молчавший до этого мальчик. — Ты не можешь остаться здесь одна! — Нет, ничего не получится. Ты ведь и сам понимаешь это, Ханс-Луи. До ближайшего поселения идти несколько часов, если не больше, а выбираться надо быстро. Я буду вам только обузой. — Не говори так! — хором воскликнули мальчик и мужчина. «Они подружатся, я сделала правильный выбор». — Если останусь, пострадаю я одна, а если вы возьмёте меня с собой, погибнем мы все. Я хочу, чтобы ты спас Аншеля, Ханс. — Но я не могу оставить тебя здесь! — слёзы заволокли пепел в его глазах. — Не плачь, всё будет хорошо. Не в этой, так в будущей жизни, — она мягко коснулась его руки. — Надеешься, что Бог спасёт тебя? Но Он даже сына своего с креста не снял. Азмария, пожалуйста!.. — Прошу, спаси Аншеля. Он быстро прошёлся по комнате, словно надеясь обнаружить выход в другую счастливую реальность, но, видимо, не нашёл и коротко сказал мальчику: — Идём. — Что?! Нет, я не пойду! Я никуда не пойду без Азмарии! Отойди! — он замахал на него кулаками. — Аншель, тебе надо уходить, — настойчиво сказала монахиня. — Нет, не пойду! Это всё ты, ты виноват! — Перестань, Аншель, успокойся. Со мной всё будет хорошо, — она обняла его и погладила по кудрявым волосам, которые так любила расчёсывать. — Слушайся Ханса, как слушался меня, — добавила она чуть тише. — Уважай его. Или ты хочешь остаться с теми, кто стрелял в меня? — Нет, конечно же, нет! — Значит, уходи сейчас, — она развернула его к немцу. — Ты уж береги его, Ханс. — Обещаю, — кивнул он и, чуть помедлив, сделал шаг в её распахнутые, словно для распятия, руки. Он уходил, не оборачиваясь, силой тащил мальчика за собой. Ребёнок постоянно оглядывался, лицо его распухло от слёз, и, чтобы хоть как-то его приободрить, Азмария до боли растягивала губы в улыбке. Лишь после того, как они скрылись за поворотом коридора, она осела на пол. Что-то тягучее и ноющее изгибалось в глубине ноги, как старая велосипедная спица. Девушка закусила губу и, собравшись с силами, подползла к раненому. Он почти не дышал. Липкая кровь пропитала его куртку и разлилась по доскам вокруг. Азмария положила его голову себе на колени и гладила по угольным волосам до тех пор, пока не пришлось навсегда закрыть его веки. Молитва, которую она всё это время пела, оборвалась глухими рыданиями. Мертвец и исходивший от него железный запах были слишком явным напоминанием о том, что вскоре ждёт её саму. Она знала, что Жак не оставит её в живых. Как она ни храбрилась, страх смерти сжимал горло. «Рядом с Розеттой в тот момент был Хроно, а кто проводит в последний путь меня? Кто расскажет сестре Кейт и всем остальным, что со мной случилось? Они будут думать, что я погибла в горах». Оставалось только молиться, просить, чтобы «миновала чаша сия», но что-то подсказывало — не минует. Никогда и никого она не обходит стороной. Через некоторое время на улице послышались глухие выстрелы. Эхо тяжёлых шагов пронеслось по дому, и в комнату влетел Жак. За ним медленно шёл Пьер. В отличие от своего командира, он снял шапку. Ужас и скорбь были написаны на округлом, когда-то безмятежно-спокойном лице. Жак на мгновение замер, перевёл ошарашенный взгляд с мертвеца на девушку и заорал: — Кто это сделал, где Аншель? Она молчала. — Кто это сделал? Отвечай! — он схватил её за ворот и хорошенько встряхнул. Сердце бешено колотилось, но она не издала ни звука. — Язык проглотила? Или же здесь был твой Ханс? Говори! Ткань, как нож, врезалась в обратную сторону шеи. «Умру, но не выдам. Господи, помоги вытерпеть!» Он резко отпустил её и залепил пощёчину, от которой девушка чуть не завалилась на бок. Из глаз против воли брызнули слёзы. — Может, не надо? — робко сказал Пьер. — Она ведь не виновата в том, что… — Заткнись! А ты отвечай! Отвечай! От удара сапогом в живот из лёгких выскочил весь воздух, и Азмария согнулась пополам, пытаясь вдохнуть хоть одну живительную крупинку. — Прекратите! Немцы уже близко и, если задержимся, нас схватят. — Ты прав, нет времени на разборки. Вставай! — прикрикнул он на девушку и сплюнул: — Хотя бы смерть прими достойно. Дрожа всем телом, она сделала попытку подняться, но раненая нога отказывалась её держать. Слёзы бессилия пролились коротким дождём, и Азмария сжалась в ожидании очередного удара. — Я помогу, — вызвался будущий священник и бережно поставил её на ноги, шепнув: «Прости». — Стрелять в неё тоже ты будешь. — Нет, я не могу! — Это приказ твоего командира. Ты знал, на что идёшь, когда вступал в сопротивление. Если бы она не была наполовину сломлена, она бы сказала: «Хватит играть на чужих чувствах!» — Я думал, что буду стрелять в захватчиков, а не в безоружных девушек. — Перед тобой преступница, враг нашей страны! Немец, которого она приютила, стрелял в наших ребят. Наших ребят, ты понимаешь?! Он кричал что-то ещё, брызжа слюной, но Азмария его уже не слушала. Она думала о Хансе-Луи. «Так вот почему он избегал сближения с французами. Он боялся, что кто-то станет ему близок, а потом придётся его убить». Пьер целился в неё, но сейчас девушку куда больше волновал горы и мир, который она видела в последний раз. Каким же прекрасным он был, несмотря на бедствия, что его сотрясали! — Подождите, — её голос не дрогнул при обращении к Жаку. — Я кое-что забыла. Она сняла с шеи часы и обмотала их вокруг левой кисти. Остановившееся металлическое сердце легло в её ладонь. — Теперь готова? Азмария кивнула и впервые с тех пор, как её били, осмелилась взглянуть французскому командиру в глаза. Перед ней был усталый, потрёпанный суровой реальностью человек, не демон. Она почувствовала, что крошечная, жгучая, как укус пчелы, обида отступает. — Ну, что ты медлишь? Стреляй! Её взгляд сконцентрировался на часах в своей руке. — Не могу я, не мо-гу! — Дай сюда. Грянул выстрел, и в её груди расцвёл закат, взрывом выжигая внутренности. Азмария упала. Свет стремительно угасал, и в круговерти бликов над ней клонились призрачные девушка и мальчик. «Розетта, Хроно, вы всё-таки пришли!» Захватившие дом немцы в одной из комнат обнаружили два мёртвых тела — солдата, которого считали своим, и неизвестную молодую монахиню.***
Над Хансом-Луи нависал бугристый потолок снежной пещеры. На улице выл ветер, будто оплакивая кого-то. Через темную дыру входа просматривались звёзды, скрытые полупрозрачным покрывалом — кружащимся в воздухе снегом. Дыхание превращалось в пар, но в спальном мешке было тепло. Рядом спал Аншель. То ли из-за того, что мешок обхватывал его как кокон, то ли из-за освещения он казался совсем младенцем. Правда, лик у него был не по-детски грустным. Мужчина сжал в кулак заледеневшие пальцы. Одну из стен пещеры он вылепил из влажного снега, чтобы возвести преграду для сквозняка. Разводить огонь было опасно: Ханс-Луи боялся, что их найдут. Свои или французы — всё равно! Ещё неизвестно, кто хуже. «Но мы продвинулись дальше, чем я рассчитывал». Они шли целый день. В какой-то момент мальчик перестал плакать, и мужчина решил, что он смирился, но на одном из привалов им словно завладела злая сила. Он пнул Луи под колено и побежал назад, а когда тот ухватил его за плечо, извернулся и укусил его в руку. Мужчина на мгновение замер, разглядывая свою ладонь. Его поразил не сероватый отпечаток чужих зубов на коже, а ненависть, с которой ребёнок от него отбивался. Опомнившись, он догнал Аншеля и остановил его одним резким рывком за капюшон. — Стой, куда ты! Ведь погибнешь! — Отпусти меня, убийца, нацист проклятый! — он дёрнулся, как рыбка на крючке. — Дурак, я Азмарию спасать иду! Ты специально её там остави-ил! — на последнем слове он разревелся, и этот крик эхом пронёсся по горам. Луи поёжился: у него возникло ощущение, будто некто невидимый наблюдает за ними с высокого серого неба. «Что это я? В наших лагерях рыдают тысячи еврейских ребятишек, но разве Он обратил свой взор хоть на одного? Если бы Он по-настоящему видел, что происходит в мире, что сегодня произошло… И как у них рука поднялась стрелять в Азмарию?» — Пойми, мы не можем вернуться. Дома, в котором ты жил, уже нет, — он хотел добавить: «Как, наверное, нет и Азмарии», но спазм сжал ему горло. — Мы? А с чего ты взял, что я хочу идти с тобой? Я пойду один. — Тогда ты умрёшь. В горах не всякий взрослый выживет. Тем более в одиночку. Без меня ты обречён, — ребёнок ещё больше насупился, и Луи понял, что надо менять тактику. — Послушай, Аншель, Азмария хотела, чтобы ты жил. Это единственное, что ты… что мы можем для неё сделать. «А ведь он в чём-то прав, — подумал мужчина. — Если бы я не задержался в их доме, она бы не пострадала. Если бы не проголосовал за партию Гитлера, то, возможно, он бы не пришёл к власти. Если бы беспокоился о судьбе всех евреев, а не только за своих друзей, то и друзья были бы живы… Как много накопилось этих но». В первые часы после пробуждения он и в самом деле хотел побыстрее уйти, ему было стыдно за свои слёзы, но потом он задумался, есть ли смысл возвращаться в роту. В политике нового правительства он разочаровался, воевать не хотел, да и шанс доказать, что не предатель, упустил: «Кто знает, что в голове у нашего гауптмана, но, видимо, он рассуждает так: если ушёл и с концами, то предатель, перебежчик к французам». Луи твёрдо знал, что должен как можно скорее выполнить задание и вернуться, но разве он мог предвидеть, что элементарно заблудится? Мелькнувший во тьме огонёк неожиданно привёл его к спасению. Как в сказке вырос перед ним уютный дом посреди неласкового пейзажа. Его хозяйка тоже напоминала нереальное, эфемерное существо. Когда она одним движением вытащила его из губительного мягкого холода в колючее тепло, он решил, что перед ним горная дева из «Хайди»*. У неё были такие же белые волосы и печальный взгляд цвета какао. Разве что ростом она не вышла: Луи представлял горную деву высокой и статной, а ему под руку метнулась какая-то девчонка. Не сразу он разглядел в ней свою ровесницу. Псевдо-имя Луи казалось ему дурацким, но оно первое пришло ему в голову и теперь, похоже, прилепилось намертво. «О настоящем придётся надолго забыть». Он горько усмехнулся, вспомнив, как попал в сопротивление и как Жак пытался его убить в начале боя с немцами. «Интересно, почему он не сделал этого раньше? Хотел прикрыть Иуду, которого послал убить Азмарию и Аншеля?» При воспоминании о предателе мужчина скривился. Хансу-Луи не нравилась политика Гитлера, но он не мог предать товарищей из роты. Даже тех, с кем у него не сложились отношения. Война слишком прочно связала их, и в отражении чужих судеб он видел свою. Они вливались в единую полноводную реку — судьбу поколения. Проклятого поколения. «И почему я не успел сказать Азмарии, что дни, которые я провёл рядом с ней, бесценны?» Это было мучительно-счастливое время. Мучительное, потому что при всём уважении и благодарности к Азмарии он не мог полностью доверять ей: «Только в сказках служители церкви помогают вражеским солдатам. В чужой стране, где я захватчик, никто меня жалеть не будет». Счастливое, потому что он вновь обрёл свободу. Лживые газеты, радио и приказы командира остались в другой жизни. Здесь, в доме, он наконец-то мог разобрать накопившиеся мысли, не боясь, что кто-то помешает, заглянет через плечо. «Это был подарок судьбы. В одном я ошибся: нельзя было верить, что всё закончится хорошо. Я расслабился, потерял бдительность, и вот что из этого вышло, — он перевёл взгляд на мальчика, который стонал и метался во сне. — Что ждёт нас дальше? Нет, лучше не думать об этом. Надо решать проблемы по мере их поступления. Главное, выбраться из Альп, а дальше… Что-нибудь придумаю». Одно он знал точно: дороги назад нет. Для себя он решил, что уйдёт с этой войны, но он понимал, что это не массовый выход, что все немцы как один не бросят оружие, и это наполняло душу скорбью. Он взвалил на себя заботу об Аншеле как добровольный крест. Это стало его единственной надеждой на искупление грехов.